1 часть (1/1)

В последние дни на Никиту в театре смотрят с опаской и сочувствием непонятным.Это раздражает: взгляды липкие, слова ласковые до мерзости.Да, он в курсе, что спит хуёво и выглядит соответствующе, и в голове у него каша. Спасибо большое, раскрыли ему глаза!Самому от себя тошно и противно, хочется впасть в спячку или адреналина заряд – что угодно.Илья его ловит в гримёрке, собой дверной проход закрывает, чтобы не сбежал от разговора, видимо. Никита смотрит исподлобья, в освещении этом линии лица ещё острее кажутся.– Ты заебал, – резюмирует Илья коротко, берёт стул и садится напротив, – Себя, походу, больше всех. Поэтому у меня к тебе предложение века: отпуск на пару недель в нашем с Аней домике в деревне. Если что, инет и прочие прелести современной жизни там есть. Дом на отшибе, на берегу озера, места тихие, народ свой в основном, дачников как таковых и нет особо. Что скажешь?Никита смотрит на него задумчиво. Уехать в глушь кажется заманчивой идеей – время побыть с самим собой, подальше от этих взглядов обеспокоенных, подальше от суеты. Осознать.Принять, наконец, решение, хочет ли он дальше так жить.Вообще жить.Он соглашается, и Илья улыбается, по плечу его хлопает, хлопочет в кадрах, ключи вручает.Такое чувство, что весь театр вот-вот бурными овациями разразится по поводу его отпуска.Ему правда отдохнуть нужно, раз он даже от любимой работы так устал.Ночью Никите затопленный дом снится, и рука, что ему машет из окна этого дома приветливо.Просыпается он измученный неясным ожиданием.***Дом оказывается симпатичным, вполне себе современным, вопреки Никитиным опасениям. Деревенцы к его появлению относятся спокойно – видимо, он тут такой не первый из своих-залётных.Первым делом он идёт в местный магазин, хотя, глядя на это заведение так и хочется ляпнуть – сельпо.– Подскажите, а где тут живёт Саныч? Мне сказали, у него можно лодку взять.Из подсобки тут же выныривает жилистый дедок.– Ну, я Саныч. А ты, стало быть, Илюхин гость?Никита кивает, старается приветливо улыбнуться, только своему лицу он в последнее время не доверяет.– Как звать тебя?– Никита.Дедок крякает, подбородок скребёт, манит его за собой, мол, пошли, городской, чё стоишь, как вкопанный? Они идут молча длинной лесной тропой, что сразу за магазином начинается, к самому озеру.– Грести умеешь? – дедок примеряется и отвязывает симпатичную, чуть обшарпанную в силу возраста лодочку.– Умею, всё детство на лодке провёл, – Никите почему-то хочется себя в глазах местных зарекомендовать не совсем уж городским ушлёпком.Саныч улыбается в бороду по-доброму, и сейчас Никите нестерпимо деда напоминает. Не внешностью, а какой-то аурой своей. На душе светлеет немного впервые за долгое время.– Ну, значится, и мне легче. Не учи учёного, – говорит сам себе, уходит в лодочный сарай, что тут же стоит, возвращается с веслами, – Я сейчас тебе вещь скажу, которая тебе смешной покажется, но ты меня, старого, послушай, пожалуйста. Если мне не поверишь, у Илюхи спроси. Прежде чем на лодке выходить, на ночь свежего хлеба оставь на причале.– Это зачем? – Никита догадывается, что это суеверия местные, любопытно же.– Водяного угости. Он у нас-то хороший, если с ним добре – то и он добре. Своих он знает, а ты – человек новый, так что не гневи его.– Ага, – Никита свой скептицизм с трудом в узде сдерживает, но дедок походу всё равно его чувствует.– Ты можешь не верить, главное – сделай.– А вы его видели?– Нет, и слава Богу. Раз он мне не показывается, значит, и надобности нету, и не в воде мне помирать. Но он меня поблагодарил однажды, – в ответ на недоумение, дедок толкует, – Я ему перед первым льдом гуся зарезал, это для него дар ценный, а он мне возьми и верни цепочку, которую дочь моя ещё невесть когда в озере потеряла, – он вновь подбородок скребёт, – Ну лады, хватит тебе местных сказок, лодку я к причалу сам пригоню.– По рукам.– К магазину сам отсюда дотопаешь или проводить?– Дотопаю. Спасибо, Саныч.– И тебе доброго денёчка, Никита.На обратном пути Никита думает о водяном. Странно, что в век, когда самолёты летают, интернет вон повсеместно, есть ещё уголки, в которых в водяных верят, как здесь вот. Дичь, конечно. Впрочем, актёры – народ суеверный, так что не ему осуждать дедков местных.> Ты бы хоть предупреждал, что отправляешь в мир леших и водяных, Илюха.> О, с Санычем ты уже виделся, я понял.> А про хлеб – ты правда оставляешь? Жалко жратву переводить на местных алкашей, или кто тут хлеб пиздит с причалов.> Оставляю. Не будь жмотом :Р> И в водяного веришь?> А хер его знает. На озере как туман или темень – и не такое почудится.> Ладно. Пожертвую хлебушком. Спасибо.> Ага. Отдыхай там.***Никита ужин готовит быстро, решает обойтись бутербродами, и на причал идёт, садится на край, ноги в воду свесив. Рядом мерно покачивается лодка, и когда только Саныч успел?Он вглядывается в тёмную воду, по горизонту блуждает взглядом: мир будто замер, даже птицы не поют.Вдруг справа в камышах раздаётся громкий шлепок по воде, Никита вздрагивает всем телом и бутерброд недоеденный в воду роняет.– Ах ты ж, блядство, – в камышах ничего такого, только круги по воде, может, птица какая нырнула или жаба прыгнула с камня. Судя по звуку – жирная такая птицежаба.– Ну ещё бы, на моих бутербродах да чужом хлебе разъелись тут, – бурчит Никита обиженно, беря ещё один бутерброд с тарелки. На долю секунды ему чужой смех заливистый слышится, – Вот же чертовщина…Несмотря на гоголевскую дичь, уходить с причала не хочется – тут умиротворение такое, тишина. Никита оставляет буханку на причале, там, где сидел, а сам в лодку перебирается, ложится на дно, хоть и неудобно, но зато над головой одна за другой на тёмном дагерротипе неба проявляются серебряные точки звёзд.Лодка мягко покачивается, убаюкивая, но внезапный всплеск заставляет Никиту согнать с себя дрёму и сесть резко. Вокруг всё так же пусто и тихо, но похолодало. Никита в дом себя загоняет, чашку чая выпивает и ложится в кровать.Уже на грани сна он осознаёт, что когда покидал причал, хлеба на нём уже не было.?Всё-таки птицы?, – проплывает туманно в голове.Затопленный дом во сне становится чуть ближе, рука не просто машет, а манит его внутрь зайти.***Никита быстро вспоминает основы гребли, уходит дальше от берега, ощущает себя со стихией единым целым.Он отплывает подальше от дома, решает исследовать окрестности, весло укладывает и просто позволяет лодке по водной глади скользить, а сам смотрит на лес, на цветы, что в воде изобилуют – он никогда раньше столько не видел, и все разнокалиберные, красивые очень.Никита чуть ближе подгребает, желая рассмотреть, и, может, сорвать одну кувшинку, и тут, посереди зеленой ряски и ещё каких-то водорослей еловых, видит человеческую руку. Он невольно лодку раскачивает, отпрянув резко от испуга, чуть не переворачивается. С трудом удержавшись, вглядывается – это просто листик какой-то темный, а он тут уже навыдумывал…Это всё Саныч с Ильей, и сказки местные. Ну и фантазия богатая разбушевалась, вот и мерещится.Цветы он не трогает. Ну их к чёрту.***Спустя пару дней хождений на лодке, Никита привыкает к шлепкам по воде и всплескам этим, уже не дёргается так. В мысли погружается всё больше.Он вглядывается в темень воды, склонившись к ней ближе, кончики пальцев опустив в этот холод. Мечется в себе, в этой тишине оказывается слишком слышен въедливый внутренний голос, который талдычит об одном и том же: ты ничего не стоишь, ничего путного не сделал.Никита думает, страшно ли в воду с головой? Чтобы на дно погрузиться, чувствуя, как лёгкие нехваткой кислорода разрывает, как всё тело рвётся обратно к свету?Сейчас это так просто было бы, кажется чуть-чуть наклонись ещё, и-– Эй, ты топиться собираешься или так и будешь тут болтаться? – раздаётся смешливый мужской голос. Это точно не внутри его головы.Никита на звук поворачивается и видит парня, что по плечи в воде торчит. Он так ошеломлён, что со словами не сразу находится.– Ты что в воде ледяной делаешь? И какое твоё собачье дело? Захочу и утоплюсь! – собственный голос слух неприятно режет, да и лицемерием веет за версту.Парень смеётся, и у Никиты ощущение возникает, что он где-то такой смех уже слышал.– Ты мне внятно ответь, а то мавки голодные, и я либо за мясом пойду, либо ты послужишь для них прекрасным кормом. К тому же, всё это озеро – очень даже моё собачье дело.Никита на него как на умалишённого смотрит – может, местный дурачок какой, который в легенды верит? – но тут, и Никита вскрикивает от неожиданности, парень этот поднимает здоровенный рыбий хвост, что в свете тусклого солнца переливается бирюзой сказочной.– Пиздец, – Никита воду зачерпывает ладонью, в лицо себе плещет, в себя прийти пытается, но парень, и хвост его, и смех этот никуда не исчезают, – То есть…– Да, водяной. Допёрло до тебя наконец, – парень под лодку ныряет и с другой стороны появляется.– Водяной, а ты зачем, ну..?– Очень внятно, я всё понял, – он глаза закатывает, ехидничает, ершистый, – И да, можно просто Ваня, а то водяной – это типа работа, тебя ж, Никита, актёром никто не зовёт в лицо.– А ты откуда…– Я знаю всё, что на озере и вокруг него происходит.– Подслушиваешь, значит.– Типа того, да.Никите в голову мысль шальная приходит, и он телефон достаёт как можно незаметнее, чтобы заснять это чудо-юдо, потому что кому расскажи – не поверят, он и сам не поверил бы! Только водяной – Ваня – этот манёвр замечает, глаза его тут же темнеют, и внезапно на воду спускается туман.– Убери телефон, Никита. Иначе я тебя вместе с ним потоплю.– Откуда ты про всё это знаешь? Про телефон и вообще? – Никита осторожно возвращает телефон в карман, самому за себя становится стыдно.– Я ж не дикий, – Ваня сам со своей шутки улыбается уголком губ, – Я на берег выхожу, слежу за тем, что и где, и чтоб на озеро моё не покусился никто. Впрочем, бывали попытки. Да кончились быстро.Никита не решается спросить, что стало с теми, кто эти попытки предпринимал.– А как ты…– Ты как актёрствуешь, если двух слов связать не можешь? – Ваня на край лодки подтягивается, а та не кренится, будто вкопанная, и не успевает Никита моргнуть, как вместо этакого озёрного русала, если его так назвать можно, сидит вполне себе ладный обнажённый парень.– Так, – Никита его рассматривает, а спохватившись, глаза закрывает, – Я понял. Ты дохуя волшебный, ага.– Чего ты там не видел? – раздаётся близко над ухом, – Смутился, поглядите-ка.Громкий всплеск, и Никита глаза открывает, чтобы обнаружить Ваню в воде.– Ладно, весело было с тобой поболтать, но у меня дел по горло. И за мясом я всё-таки пойду, сгоняю. Кажется, ты топиться передумал.– А разве тебе не лучше было бы, утопись я?– Не знаю. Но ты хороший человек, Никита. Хоть и жадный, что пиздец. Бутерброда ему, видите ли, жалко!– А…– Некогда!Ваня исчезает, и вокруг воцаряется покой, будто и не было его тут.Никита через борт перегибается, умывается ещё раз.Смотрит на своё отражение.Если он и сошёл с ума, то забавно одно – топиться он и правда больше не хочет.Он решительно гребёт обратно к дому.***– Добрый день! Скажите, а кто-нибудь в деревне гусей разводит? Может мне одного забить? Я хорошо заплачу.В магазине на него смотрят странноватенько. Видно, как Саныч ус крутит, выходит из подсобки.– Пойдем, у Кузьмича найдется для тебя гусь.Кузьмич оказывается весёлым товарищем, он гусю шею сворачивает ловко, ощипывает, остатки перьев опаляет в печи. Пока вся эта процессия длится, Саныч с Никиты взгляда цепкого не сводит.– Какой он?– Кто? – Никита понимает, что совсем дурачком сейчас выглядит, но Ваню ему выдавать не хочется, делиться им с остальными, потому что это его тайна.– Ясно, – Саныч хмыкает, – Сам обратно доберёшься?– Ага.Дедок уже делает пару шагов в сторону дороги, как оборачивается.– Ты себя береги.– Взаимно, Саныч.***Ваня хлеб и гуся забирает, но сколько Никита следующие дни его ни зовёт, не наматывает круги по озеру, того ни слуху ни духу.Никите досадно, и на четвёртый день молчания Ваниного он забивает, решает остаться дома с тёплой печкой и сериалом, а то сколько можно, он рук уже не чувствует от этой гребли беспрестанной!Когда раздаётся стук в дверь, Никита проливает на себя чай.– Блядство! Да что ж такое, что дальше? Домовой? Барабашка? Хуле вам над–Он словами своими давится, завидев на пороге Ваню. Тот выглядит вполне себе цивильно: футболка белая, джинсы, кроссы и кожанка.Ему неожиданно идёт.– А ты всё ноешь. Пригласи в дом, а то мне придётся собачиться с домовым, а я пиздец не люблю эти разборки.– То есть– Да, Ваня, заходи, рад тебя видеть.Ваня тут же вваливается в дом, кроссы стаптывает – подросток ни дать, ни взять. Кстати, об этом.– Слушай, а сколько тебе лет?– А какая разница? Побольше, чем тебе. За сотню перевалило, я по меркам духов мелкий, так-то.Никита кивает, типа, ну да, всё понятно, хотя сам охуевает со всего и сразу. Впрочем, рядом с водяным это, наверное, нормальное состояние. Ваня на кухне хлопочет, из рюкзака вытаскивает рыбёху жирнющую такую, Никита такой и не видел раньше.– Должен же я за гуся тебя поблагодарить, он вкусный был. А судя по твоим воплям, ты мне всю живность оглушил, тебе вполне сойдёт за подарок пожрать и со мной повидаться, так что вот он я. Только ты это… Тряпку кинь рядом со мной.– Зачем? – Никита его оглядывает и только сейчас замечает, что у Вани из левого рукава вода тонкой струйкой стекает, – А, понял. Сейчас.Вечер получается вполне себе домашний. Ваня с удовольствием уминает хлеб, Никита – охуенно вкусную рыбу, которую ест, чуть ли не постанывая от наслаждения. Ваня щурится самодовольно.Позже они на диван заваливаются, Никита Ваню вопросами заваливает.– А одежда у тебя откуда? Тебе идёт, – добавляет он зачем-то в конце.– Да дурачок один по пьяни на мотоцикле въехал в озеро. Мотик мы с мавками и утопленниками на берег вытолкали, а одёжку я себе прибрал, мне понравилась. И судя по всему, не зря, – Ваня подмигивает, а потом вдруг головой ведёт в сторону озера, морщится.– Мы можем до причала дойти? Мне бы поближе к воде своей.– Без проблем, – Никита одевается быстро, пусть и путается немного.– Слушай, а у тебя сигарет не найдётся? Тыщу лет не курил.– Тебе всего сотенка, так что не пизди, – Никита улыбается, довольный своей ремаркой, пачку сигарет и зажигалку в карман запихивает. Ваня фыркает и улыбается в ответ.– Пойдем уже.На причале он тут же брюки скидывает, садится, ноги в воду погружает. Никита ему сигарету протягивает, поджигает, и тот её принимает благодарно, ложится на причал, выдувает дым в звёздное небо, счастливый и умиротворённый. Мир вокруг вторит настроению хозяина озера.Никита стоит, смотрит на него сверху-вниз. Любуется.– Так и будешь столбом стоять? – спрашивает Ваня, зажимая сигарету в углу рта.– А что, я тебе ?Яблочко? сплясать должен?– Ты мне губы взглядом жёг весь вечер. И не надо мне тут отнекиваться.Никита брови приподнимает, окурок в банку консервную кидает и рядом с Ваней ложится, ноги неудобно подгибает.– Я не собирался отнекиваться. Просто… Мне уезжать через три дня. Если окажется, что ты охуенно целуешься, я потом буду мучиться и вспоминать это постоянно. Меня будет сюда тянуть.– Ну, во-первых, я охуенно целуюсь, тут ты угадал. Во-вторых, ты съебешься в Москву и будешь думать: ?А что было бы, если бы я его поцеловал??. А в-третьих… Ты невнимательно Саныча слушал. Я просто так первому встречному не показался бы, ты мне понравился. Люблю я скептиков, вы смешные такие. А ты ещё и хороший. Большая редкость. Тебя и так сюда тянуть будет, мы оба это знаем.– Какой ты дохуя мудрый. Я читал про водяных, вы мол прям гуру-хуюру.– Ой, да пошёл ты, – Ваня поворачивает голову, Никиту одной рукой к себе притягивает, в губы впивается – то ли заткнуть, то ли просто жадный такой до человечьих поцелуев.Никита после выдыхает, смотрит Ване в глаза.– Ты соврал, о, Мудрейший, ты ни хера не охуенно целуешься, – Ваня возмутиться не успевает, когда Никита целует его ещё раз, – Не охуенно, а охуетительно. Это большая разница.Ваня глаза закатывает и хохочет, вот ведь связался на свою голову.***– А если я утоплюсь, то я получается у тебя в подчинении буду в твоём этом подводном царстве? – Ваня плывёт рядом с лодкой на спине, шутливо Никите в лицо брызгает.– Вроде того. Но идея не лучшая, утопленники – как зомбаки в ваших этих фильмах. Безмозглые и безвольные.– А мавки как появляются? И почему ты так о них печёшься?Вода вокруг рябью идёт.– Так, ну-ка цыц, мелкие! Всё хорошо, я вас не звал! – Ваня говорит зычно. Всплески тут же стихают, – Потому что это дети неупокоенные. Дети… Как мои все. Так что ты мавкой уже не станешь, опоздал лет этак на двадцать, извини, – он на краю лодки чуть подтягивается, чмокает Никиту в губы коротко.– И неужели люди никого из вас не видят и не ловят? – Ваня мрачнеет.– Ловят. Видят. А это уже моя работа. Я… Покажу, – он лодке направление задаёт, и она сама движется.Никита смотрит на серьёзного Ваню и не задаёт вопросов, пока они не заплывают в кустарник.– Раздевайся.Шутка про ?Я не такая, я жду трамвая? остаётся невысказанной. Никита одежду снимает и на дно лодки укладывает.– Иди сюда, – Ваня ему руку протягивает, и Никита в воду ухает, его передёргивает от холода, но занеметь он не успевает – вода в озере теплеет, – Не заморожу, не бойся.Ваня его за руки держит крепко, ведёт за собой между ветвей, и Никита следует, доверяя слепо.– Вот, – из-за Вани вдруг вырастает затопленный дом – тот самый, который Никита во снах своих видел.– Это ты сделал?– Они выловили двух мавок и убили их. Я не прощаю такого. Ночью поднялась вода, братья и сёстры отомстили за своих, – Ваня говорит спокойно, но Никита видит в нём боль от того, что не смог защитить своих названных детей вовремя.Наверное, жестокость Ванина должна пугать его. Пусть и оправданная с точки зрения водяного, у него работа такая, но если подумать, каких-то людей сожрала живьём стая маленькой нечисти.– Боишься?– Нет, – Никита отвечает не задумываясь, потому что ему правда не страшно.– А зря. Вдруг я тебя сюда привёл, чтобы им скормить?– Слишком много мороки. Ты мог меня им скормить, когда мы познакомились.– Раскусил, – Ваня смотрит на дом, челюсти стискивает так, что желваки выступают, – Давай выберемся отсюда.– Ваньк, ты сделал всё, что мог. Я в этом уверен.– Ну и дурак, – говорит Ваня, но лицо его светлеет, и Никита в висок его целует.***– Хорошей дороги, – Ваня стоит на пороге, с влажных волос вода капает за шиворот кожанки – видно, спешил.Никита молчит, смотрит на него, а потом за шею его к себе притягивает, целует горячечно.– Не дури больше. Занимайся любимым делом. Блистай на сцене.– Сэр, есть, сэр, – Никита козыряет, улыбается, только глаза тоскливые.– Я проверю, так что смотри мне.– А можно я нас сфоткаю, пока ты как человек? На память, ну!Ваня кивает, позволяет Никите сделать несколько фоток вместе, и даже одну, где они целуются – правда, смолчать не может:– Ну ты и ванилька, Никита.– Зато у меня на память будет!– Ага, будешь дрочить на эту светлую память одинокими вечерами.– Слушай, а ты…– Номер оставь свой. Я тебе из магазина позвоню как-нибудь. Когда время будет.– Ваньк-– Не надо, – водяной предостерегающе ладонь поднимает: стой, молчи.– Я-– Мавкам скормлю! – Никита руками всплескивает в ответ на угрозу приевшуюся.– Да плевать! Пусть они мной подавятся, мавки твои! Влюбился я в тебя!Ваня разрывается будто, у него на лице эмоции калейдоскопом проносятся: от радости с нежностью до муки с отчаянием.– Что ж ты творишь, дурень? – он ладонь холодную на скулу Никите кладёт, большим пальцем по щеке поглаживает, и сейчас Никита в глазах его чёрных видит мудрость вековую, что в страданиях рождена.– Правду говорю. Впервые за долгое время делаю то, что хочется. Я вернусь.– Верю. Только пожалуйста… – Никита знает, о чём он.Жизнь продолжается. Работа, мама с бабушкой, друзья.А сердце он в этом озере оставляет. Он знал, что говорит, что сам себя привязывает намертво. Он читал. И Бальмонта, кажется, понял, это его: ?Ты поймешь с иной тоскою, как захватит Водяной?.Его вот захватил. Хотя скорее он сам в плен сдался добровольно.– Как ты, о, Мудрейший, двух слов связать не можешь? – Ваня за губу Никиту прикусывает игриво.– Вот он – настоящий монстр! А ещё что-то про моих озёрных милашек говорят…– А ты, Лох-Несское чудовище, смотри тут, жди меня. А то я – за порог, а ты – утопленничков совращать!– Езжай уже. Я буду ждать.***Никита, когда его во втором ряду замечает, сам глазам своим не верит, в тексте спотыкается.Пришёл проверять.Правда ведь.Как он… Добрался до Москвы вообще? Оставил мавок своих излюбленных?Как он вдали от озера?Впрочем, раз он здесь – значит смог как-то. И надо на все сто выложиться. Блистать.Он улыбку его всего раз ещё из толпы выхватывает, и в спектакль погружается с головой.Ваня исчезает между поклонами.Никиту паника охватывает, он мечется, не зная, и что вот, и как, ему же не позвонить, смску не скинуть. А вдруг он помирать тут удумал где-нибудь? И как ему тогда помогать? Не в скорую же звонить!Потом Никита замечает мокрую дорожку с ряской зелёной, по ней кидается следом, и она его выводит прямо к Чистым прудам, обрывается у склона мягкого, там рубашка и штаны скинуты мокрые, а куда дальше – в траве не разглядеть.И тут слышится знакомый всплеск.У Никиты на душе легче становится, он улыбкой светится ярче всех фонарей на бульваре.– Подождёшь, пока народ разбредется?Ещё один всплеск.– Напугал меня, дурака кусок.Знакомый смех звенит на Чистых прудах.Да уж, тут не только в водяного, тут и в Воланда впору поверить.