Часть 13 (2/2)

Легко сказать… забей… По крайней мере, вчерашний, на грани срыва, Сашкин монолог пояснил истоки его одержимости Штейном. Но что-то еще осталось несказанным, даже не тайна, скорее – какой-то незаполненный словами пробел.

Костя оттолкнулся от стола – колесики противно заскрипели. Блядь, надо что-то с этим делать! Раздражало неимоверно. Или, вообще, купить новое кресло. Покурить что ли? Но в курилку спускаться лень, и Штейн подкатил кресло, приоткрыл окно, и, привычно устроившись на коленях, уперся грудью в высокую спинку. Посмотрел на здание напротив – день не позволял разглядеть что-либо за стеклами, но вдруг ему показалось, что кто-то стоит у окна Димкиного кабинета. Глупо, но Штейн помахал рукой. Правда или нет, но в изломах и отблесках света ему помахали в ответ. Димочка… фак… К черту его. Ты, Костя, эту партию проиграл. Ну и ладно. Сил бы просто не хватило, что бы там не нашептывало уязвленное самолюбие. Может позже, когда он расквитается с любимым шефом и сорвет с себя Ереминский ошейник… только стоит ли?Знакомый звук за спиной заставил резко обернуться – Трунов стоял, привалившись плечом к косяку, и звенел ключами в кармане. Дурацкая, блядь, привычка! Костя не слышал, когда тот открыл дверь и не знал, как долго он тут. Щелчком отправил окурок за ?борт?, крутанулся. Мгновение тишины. Что-то неуловимое, темное, как смрад без цвета и запаха, но оседающее налетом на языке, витало в этой тишине. Будто они оба не успели сгруппироваться, вовремя закрыться, на секунды выпадая из своих ролей. Но… Костя сглотнул и попытался виновато улыбнуться. Покаяться в мелком проступке, пряча важное за неважным…– Извините, Олег Викторович, никак не могу привыкнуть ходить в курилку… Исправлюсь.

Трунов нахмурился, и, не высказав упреков, лишь покачал головой. Внимательно посмотрел в лицо, но что увидел? ?Ой, как мне неловко, шеф, я курю в кабинете?? Его темные глаза потеплели, губы растянулись в насмешке:– Исправляйся, Константин, а то весь дым в приемную несет, нехорошо. – Костя кивнул, соглашаясь.

Олег Викторович уже было вышел, но затормозил на пороге, бросил небрежно:– Костя, а ты когда в гараже последний раз был?Вроде небрежно… Короткие ногти впились в ладони, а сердце прыгнуло к горлу.– Давно был, еще в феврале. Что-то нужно отвезти? Я как раз собрал папку, думал – завтра съезжу… – вот так, Костя, все правильно – по делу, невинно, ни единым жестом, ни одной интонацией не выдав себя. Ни капли не фальшиво.Шеф взглянул коротко и отвел глаза, снова позвенел ключами. Задумался на мгновение, посмотрел снова, но долго, внимательно.– Да нет, есть пара бумажек, но не к спеху. Я тебе потом отдам, на следующей неделе, и все вместе отнесешь, – и ушел.Фак, блядь… трижды блядь! Что это было? Проверка? Или… Думай, Штейн, думай! Предположим, проверка реакции – тогда он ничем себя не выдал, ответил то, что и требовалось. Трунов, по идее, должен успокоиться – Штейн ничего о подставе не знает. А если любимый шеф был в гараже и видел, что вместо Костиной подписи на документах чудесным образам красуется его, то… Это пиздец! И проверка заключалась в тех ответах, которые Штейн выдаст на вопрос о гараже. Вот тогда он, Костя, пропалился.Сказал, что не ездил, а подмена – налицо. Солгал. Логично предположить – Штейн все знает, все понимает и ведет свою игру. Открылся. Что ж, если и так, то игра будет еще интереснее – они оба знают, что оба знают и так далее… Острее, азартнее.

Костя встал, прошелся по кабинету, заводное веселье не давало сосредоточиться на схемах и цифрах. Посмотрел на себя в зеркало – хорош, только глаза блестят лихорадочно, светлые, зелень почти неуловима, как разбавленная водой акварель. И прическа все портит. Черт, надо бы позвонить, опять договориться на стрижку.

Шеф… Что он подумал? Вот увидел замену и что? Если бы Штейн не был бы такой сволочью, он бы ломанулся к Трунову с воплями: ?Почему?? и ?Как вы могли!?, попытался бы выяснить, впал бы в истерику. Может, шеф ждал именно такой реакции, и, не дождавшись, пришел с вопросом сам? А теперь ему страшно, он не знает, что предпримет Костя, каков его следующий ход. Будет мучиться предположениями – что задумал Константин Сергеевич? Но… сам Олег Викторович точно ничего делать пока не будет, дождется решения по тендеру, не станет рисковать. Займет выжидательную позицию. И Костя займет. Как это называется в военной терминологии? Штейн не помнил, ну и нахуй!

Азарт бил нервной дрожью где-то во внутренностях и требовал выхлеста. Костя усмехнувшись, прикурил сигарету. Откинув голову на спинку, назло выдохнул дым в потолок, туда, где красным огоньком мигал противопожарный датчик. Хуй что ему теперь шеф скажет, Костя был уверен – не станет из осторожности провоцировать на ругань.Ладно, в этой игре тендер – краеугольный камень, главный разыгрываемый козырь, необходимый обоим, и шефу, и Штейну. А до розыгрыша еще далеко, разыгрывать пока нечего. Так что к черту все, нужно работать…

От долгого сидения тянуло поясницу, но Штейн с удовольствием смотрел на толстую пачку документов, которые по порядку, согласно приложенному перечню, лежали у него на столе. Еще сырой пакет, кое-чего не хватает, но это мелочи. Два дня необходимо на проверку, приложить паспорта на оборудование от Ямского, и можно будет сшивать, ставить печати и отдавать Рашидову на прогляд-просмотр. Чудесненько. Тьфу. Бяка…Костя потянулся к телефону, по памяти набрал номер, минуты две ждал ответа. Долго, наверное, занята. Хотел скинуть звонок, но заиграла музыка…– Котик! Приветик! Одну секундочку, – Костя слышал в трубке шуршание и дыхание.– Прости, миленький. Уже.– Бякочка, привет. Простишь меня? – Штейн представил, как Бяка ловко щелкает ножницами, зажав телефон между ухом и плечом.– Ничего, котик, все отличненько – я сразу поняла, что ты не придешь, подождала минут десять и воткнула клиента.– Вот и меня воткни куда-нибудь на завтра.– Подожди, посмотрю… Котик, на завтра все расписано… до минутки… – теперь Бяка шуршала еженедельником, – и на послезавтра… вся неделя занята. Прости, миленький.– Бякочка, ну придумай что-нибудь, я оброс жутко, – Костя добавил жалобности в голос, улыбаясь про себя. В Бякочке – море позитива, несмотря на то многое дерьмо, которое случалось в ее жизни.– Сейчас… смотри, котик, завтра можешь подъехать вечерочком. У меня последний в семь, а ты на полвосьмого давай, и я тебя быстренько почикаю. Ты же, как всегда, только на стрижку?– Неее, Бяка, даже не начинай, только стрижка и все! Я тебе не дамся, – Штейн рассмеялся уже в голос.

Это была их вечная игра – Бяка уговаривала Костика на разные эксперименты, а он всеми силами сопротивлялся. Имел опыт – однажды Штейн ушел от Бякочки с миллиметровым ежиком на голове, правда, в этом была виновата не столько Бяка, сколько две бутылки Кампари, распитые ими во время процесса, который закономерно растянулся на два часа. Костик вспомнил себя, обритого почти наголо, и, даже спустя восемь лет, содрогнулся. Хотя чудо-мастер уверяла, что его череп имел ?миленькую? и ?ровненькую? форму. И ежик шел ему ?изумительно?.– Все как скажешь, котик… – Бякочка захихикала, видимо, тоже вспомнила тот случай.– Тогда договорились, завтра подъеду вечером.– Чудненько, до встречи, котик, – и Бяка отключилась.Котик и Бякочка… кто бы послушал со стороны, удивился. Но Штейн давно привык, скажем так, он уж и не помнил, когда Бяки не было в его жизни. Бяка или Бекка или Ребекка сидела с Костей Штейном за одной партой с класса четвертого и до самого выпускного. И если бы он ее не знал, то вот так, поговорив по телефону, представил бы этакую картинную, жующую жвачку крашеную блондинку с накладными ногтями. Но нет – в Бяке явно играла восточная кровь, смуглокожая, невысокая, с прямыми темно-каштановыми волосами, она только притворялась глупенькой мамзелью, а на самом деле – хваткая, умная, тертая тридцатилетняя женщина с двумя неудачными браками за спиной и волшебными руками. Выбранный ею еще в школьные годы образ так вплелся в характер, что другой Ребекку Костя представить себе не мог. А все эти: ?чудненько?, ?миленько?, ?культурочка? и ?вечерочки? вплелись в Костину речь, как и Лешкин ?фак?, который тот привез из первой поездки в Америку в восемнадцать лет. Словечки остались в лексиконе Штейна, и люди остались… Незамутненные, ничем незапачканные отношения, едва ли не последние в жизни.Костя посмотрел на бумаги и почему-то внезапно увидел не ровные строки договора, а карандашные рисунки Людей в Одежде. Так называла их Бяка – с большой буквы, и нумеровала так же: ?Люди в Одежде, зима, 1?, ?Люди в Одежде, зима, 2? , потом три, четыре, весна, лето. Она мечтала стать модельером, и рисовала на скучных уроках фигуры мужчин и женщин. Прямые линии, плавные изгибы, очень графично, четко, без отрыва от листа. На глазах у Штейна из-под карандаша рождались живые, странные образы. Он всегда искренне верил, что Бяка осуществит свою мечту, в ее таланте ничуть не сомневался, но… жизнь такая жизнь. Мечты разбились о реальность – ей пришлось уйти из дома в шестнадцать. Сбежать из-под опеки отчима, который не давал прохода. И она не нашла другого выхода, как выскочить замуж за человека на двадцать лет старше себя. В семнадцать – расписалась, в восемнадцать – родила дочь, а в двадцать два – развелась. Скиталась по друзьям, кочевала, зарабатывала, как могла. Слава богу, успела выучиться на парикмахера – тогда слов ?салон? и ?стилист? в обиходе не существовало – и таскалась по предприятиям, стригла за гроши. Так набила руку, нашла постоянную клиентуру. В двадцать шесть – снова вышла замуж, но еще неудачнее, чем в первый раз – муженек оказался скрытым наркоманом со склонностью к садизму. Но Бяка выкарабкалась, не без его, Штейна, помощи. А пару лет назад, наконец, ей повезло – познакомилась с мужиком, непростым, подкрученным, он в Бекке души не чаял и дочку любил. Все для них делал – сиди дома и отдыхай, наслаждайся покоем и деньгами. Но Бяка дома сидеть не смогла, салон небольшой открыла. Дела у нее шли отлично – мастер от Бога, иначе не скажешь, и Штейн ей не изменял уже лет восемь, стригся только у нее. Да и умела она его волос подрезать именно на той длине, на какой необходимо, чтобы прическа долго сохраняла форму, и не лезли ненавистные завитки в разные стороны.В общем, из всех старых друзей-подруг, с Бякой Костя виделся, наверное, чаще, чем с Лешкой. Раз в месяц, как минимум. Только что с Ереминым делать? Да нахер его, повседневность никуда не делась. К родителям надо съездить, к сестре, с Леркой куда-нибудь сходить. Поставит сегодня перед фактом, что ему нужно по делам завтра вечером. И всё. Пусть Сашка подстраивается под Штейна, а не Костя под него.

Подумал о Сашке, и он тут как тут – звонит. Слушая его красивый, глубокий голос, Костя задавался вопросом: ?А что было бы, будь Сашка другим?? Без внутреннего надрыва, без ненависти к себе? Получилось бы что-нибудь? И сам себе ответил: ?Нет, не получилось?. То ядро в Ереминском характере – жажда контроля, собственничество плюс эмоциональная нестабильность – не позволило бы им существовать вместе. Контроль и собственничество, пусть не в такой пограничной форме, всегда были прерогативой Штейна, а эмоциональные шатания Костя ни в себе, ни в других не любил, они его утомляли и раздражали. Ему всегда нравилось в отношениях идти срединным курсом, без взлетов и падений. Хотя, была в его жизни пара исключений, когда страсть захлестывала, заставляя совершать безумства, но эти исключения лишь подтверждали правило. Еремин – чужой, ненужный, их планеты слишком далеки друг от друга. Точка.Сашка, как всегда спросив, что да как, где обедал, поинтересовался, до которого часа Штейн планирует работать. Костя прикинул – сегодня нужно до упора посидеть, чтобы завтра уйти в семь и не сбиться с графика.

– Часов до десяти, Саш, извини, но быстрее не управлюсь.И тут Еремин сообщил: – Ничего, можешь не спешить, у меня не получится сегодня приехать, не вырвусь.В этом ?можешь не спешить? Косте почудились скрытые ирония и насмешка. И, по всей видимости, не над Штейном, а над самим собой. Будто он подозревал, что Костя всегда до последней минуты тянет время на работе, лишь бы не идти домой, не встречаться с ним. Частично, так и оно было. Если бы захотел, мог бы Костик возвращаться к себе не в десять, а на час, на два пораньше. Но не хотел, совсем, никак. Так что прав Сашка.– Работа? – без особого интереса спросил Штейн.

– Да, дела есть.Попрощались до завтра, Костя отключился и в задумчивости уставился в монитор. Внутри раскрутилось заводное веселье и что-то еще, пока неясное. Будто быстрые витки центрифуги придали ускорение крови, заставляя ее в бешеном темпе, кружась, бежать по венам. И ему, Штейну, тоже захотелось бежать, все равно куда. С завода и не домой. Куда-нибудь.Не давая себе ни времени, ни шанса передумать, вырубил компьютер, сложил документы, подхватил пальто и портфель. Закрыл кабинет, поразмышлял, и вновь открыл. Включил свет, потом запер дверь. Спустился в бухгалтерию, там остались только Лерка и Ольга Степановна. Конечно, время почти семь и народ давно разошелся. Кивнул подруге, подзывая. Та посмотрела на него с недоумением, мол, куда вы, товарищ-босс, намылились? Но Костя без объяснений вручил ей ключи от кабинета и попросил выключить свет, когда соберется уходить. Зачем оставил его гореть, он и сам до конца не понимал. Паранойя? Скорее всего. Можно было бы посмеяться над собой, но… не смешно.