1 часть (1/1)

Сердце не станет биться и завтра. И ведь что-то всё же претит. Всё претит. Потому что есть сейчас. И сейчас кричать хочется от боли. Потому что слишком долго кричали от наслаждения. Потому что позволили себе кричать от счастья.Он нашёл его. Нашёл, скорее чувствуя. Ведь знал, что и он сейчас сгорает. Обреченно горят без надежды. Когда горишь, гортань дерёт, перекрывает воздух и остаётся только кровь, колющая в виски, жаркая грудная клетка. Не в силах... Да, опять там же — сзади площадки. Опять курит. Опять эти идеальные плечи и глаза. Всё те же сводящие с ума линии, которые он все попробовал. Он подскочил к нему и стал целовать шею. Очень длинную, тонкую. Слышал встречный стон и приподнятый подбородок, приоткрытый рот. -Прекрати, прошу, — прошептал под ним. Он взял его лицо в свои руки; лёгкое упорство: -Нет, ни за что. У тебя такая красивая шея. Ты весь такой, когда вздымаешься. Так чего ты от меня ждёшь? -Завтра сам пожалеешь об этом. Обязательно пожалеешь. Так долго терпел. Научился засыпать без моего присутствия. Сейчас сорвёмся — я ведь прокляну себя. Я прокляну тебя. Потому что снова будет до смерти больно.Он отчаянно отворачивал голову, поджимая губы. -Давай как будто не существует ничего. Ничего, кроме наших тел, которые друг друга знают. Однозначно пожалею и буду винить себя, но сейчас ты мне необходим, сам знаешь насколько. Просто отдадим себя. Остальное после счастья. Он напирал, повиснув над ним, покрывая поцелуями разгоряченные ключицы, ямку между ними, скулы, рот. -Я сейчас с ума сойду. Целуй меня. Господи, это так грешно. Горько усмехнулся, возведя глаза, до боли закусив губы. Он слышал острые прикосновения к своему телу. Сладкое давление на кожу. Шёпот на ухо, и это дыхание до смерти жгло так, что стенать хотелось. -Плевать, — коротко отрезал он, оторвавшись от изведённой плоти лишь на миг. Грудь под ним бешено рвалась и трепетала, и он ловил её каждый раз, когда та снова выгибалась вперёд. -Ты пытался забыть? -Да. Столько раз пытался. И ты видишь, к чему это привело. Так что умоляю: дай я сейчас просто побуду рядом, — он проговаривал прямо в его тело, будто общался напрямую с ним. И принимал каждый страждущий порыв как ответ. — Хочу, чтобы мы снова стонали. Ты помнишь, как это? -Как оказаться где-то на небесах от блаженства? Они касались друг друга влажными, горячими лбами. -Да, на небе. Ты горишь, — тихий шёпот. Еле слышимый шёпот. Он как шелест. Бьет и бьется в голову. Прерывистое, неровное дыхание. Тяжелое. Тут же ощутимо, что еле пробирается сквозь одежду. — Тебя раздеть? -Да, умоляю.-Если раздену, будет уже поздно. Будет совсем плевать. Оголю твои ключицы и окончательно лишусь ума. -Хорошо. Как и я. Снова будем двумя безумцами, как раньше. Двумя заговорщиками. Грешниками и мучениками. Он накрыл своими ладонями его худые руки и сжал пальцами. -Да, будем. Учащенное дыхание. Два дыхания. Сбившееся биение сердца. Но только одно. Потому что оба переплелись тугой пекущей веревкой. Под ней уже режут порезы. Там саднящие пятна. Там кровоточащая рана.-И ты выглянешь из-под одеяла, подымаясь к моему лицу, найдя мою шею. Только бы дотерпеть до дома. -Это час, не меньше. Целая вечность. А я уже сейчас хочу искать твою шею. Уже нашёл ее и не могу не целовать. Это бесконечная дорога. Бесконечно тянущийся путь к кратковременному раю. К обещанному побегу. Это тихо, несмело, но настойчиво переплетенные руки на заднем сиденье. Еле добрались до пальцев друг друга, чтобы почувствовать. Чтобы безнадежно рассмеяться в пьяном смехе. В вожделении спасения, пусть и на мгновение. Искусанные, пожёванные губы. Вжавшиеся тела. Робкие, бесстыдные, счастливые глаза. Это шёпот: ?Пожалуйста, только быстрее наверх?. Главное не прекращать касаться ни на миг.-Ещё одна минута в лифте. Буду смотреть, как сменяют друг друга цифры этажей, чтобы не видеть твоего тела и сдержаться. Но он уже прижимал его к стене грудной клеткой и дыханием; кисти разместились по обе стороны от него, ограждая. Ограждая от всего. Но потом и совсем другой. Даже не дождавшись удовлетворения. Просто целовал руки, каждую точку ладоней и ещё глаза. -Что ты делаешь? — рассмеялся, вырывая запястья, что запекли от нежной щекотки. — Ты ведь меня даже не раздеваешь, — ловил его взглядом. -Пытаюсь загладить вину перед ними. Перед глазами и губами. Перед запястьями. Шеей и рёбрами. -Ты ничем не провинился перед моим телом. Ни разу. Оно должно быть тебе так благодарно; ты же видишь, как льнет к тебе. -Я ведь знаю, что каждый участок твоей кожи ранил. Тебя дрожь выдаёт.-Это другая дрожь. Он зарывался лицом ему в изгибающиеся плечи, чтобы вдыхать, всего пропускать через себя. Плечи лихорадочно бились волнами. Живые, бесконечно вились. Как бессильный и чуткий прибой. Слышал мягкий, лёгкий аромат. И стучащие жилы глубже внутри. Шлейфом переливаются. Так необходимо вплестись. Вплестись друг в друга как можно на дольше. Тогда и крики не нужны будут. Потому что всё окажется внутри и сразу у него на языке.И так всю ночь. Считать. В кровати считать, на сколько хватит твоего блаженства и сколько у него ресниц. Считать стоны и признания. Когда разгоряченно берёшь его лицо в ладони, отдавая весь влажный воздух и поцелуи, пока дыхание совсем не растерзает: -Я тебя люблю. Он чувствовал лишь мягкое доверие в ответ. Неуверенное кивание головой, и прижавшийся лоб, и сомкнутые губы, чтобы стенание не сорвалось. Прижимался навстречу: ?Ты можешь сколько хочешь и как хочешь стонать?. Улыбнулся приостановившись. Он только подставлял шею для новой требующей ласки и силился вдохнуть. Долгий, исступлённый, несмелый вздох с закрытыми глазами, но трепещущими ресницами. -Страшно и звук издать. Так хорошо. Не знаю, переживу ли, — голос совсем слабо шепчет. Будто нить сейчас надорвётся. -Я вижу. Ты совсем хрупкий, — прошёлся бережным исследующим взглядом по всей его задыхающейся плоти. — Я боюсь даже двигаться над тобой. Если только сделаю больно, скажи. -Не сделаешь. Просто притрагивайся ко мне всему, умоляю. -Да, хорошо, — он бессознательно пытался говорить и целовать. — Я не могу не касаться губами твоей кожи. Без конца. Но тогда у меня не получается тебя рассмотреть. А я так хочу. -Будем касаться ладонями. Шептал рядом с ним, прижимаясь, вытираясь щекой. А их пальцы уже сплетались. Сплетались миг, секунду, в этот вечер и целую вечность. Всегда мяли друг друга, успокаивая. Очень тёплые и влажные.-Где твои глаза? Они у тебя такие красивые. Или, может, к черту: буду смотреть так — осязаемо. Я каждую твою черточку узнаю на ощупь. Сильнее сжались руки. А потом — дотронулся к его подбородку и к губам, положил на нижнюю из них палец, и он опустил лицо, глаза. Прекрасно стыдливый, задумчиво забывшийся. Только пухлая губа прогнулась под касанием. А всё его тело несильно подалось вперёд. Потерять рассудок. Потерять грешность в чистоте и чистоту в грешности. Так а где невинность? Где осквернение? Их больше нет; ничего из этого. Только чья-то кожа и ее касание. А где остальное? Утеряно где-то, что уже и не вспомнить. Забыто, брошено. Украдено и оставлено, потому что бдительность уснула и потому что думал о ком-то другом. ?Ты снова не за тем следил?.