Часть 4 (1/1)

Иногда Антонио начинал осознавать, в каком положении он на самом деле оказался. Чаще всего это происходило после очередного грехопадения, когда сладостный образ наглого ребёнка обжигал всё тело настолько сильно, что становилось невозможно терпеть, и Антонио запирал свою спальню на замок, чтобы стыдливо и быстро привести себя в порядок. Обессилено откидываясь на стенку душа или натягивая на лицо одеяло в неосознанной попытке задохнуться, он начинал думать. Эти мысли были мимолётными, короткими, острыми, и жалили, словно точечные осиные укусы.Он ещё ребёнок.Его отец тебя убьёт. Ты хочешь его трахнуть или убить? Ты его любишь.Он настоящий виртуоз.Ты его ненавидишь.У них как-то всё пришло в норму само собой. Уже спустя неделю, когда снова приехала Наннерль, она была так же весела и очаровательна. Даже с Антонио. Слепяще яркий образ Вольфганга, стоящего в комнате в одной огромной футболке и чулках его сестры, был слишком болезненным, но более близко приблизиться к мечте Сальери не мог и желать. Да и мальчишка слишком быстро забыл о произошедшем, словно действительно был каким-то ребёнком, чьё внимание без труда переключалось на что-то новое. Да и к тому же Антонио всё ещё был для него приятной компанией, Нэнни выглядела абсолютно нормально, тогда какой смысл был для Амадея продолжать?Увы, стоило закончиться одной проблеме в жизни Сальери, как тут же начала наступать другая.Дни уже не тянулись так быстро, приближался ноябрь, и Вольфганг должен был вернуться в школу, а Антонио?— оставить своё безумное наваждение и вернуться в город, в реальный мир. Каждый день теперь был наполнен каким-то ужасающим томлением, и сам мальчишка уже не выглядел таким беззаботным и игривым: он прекрасно понимал, что вскоре им придётся расстаться, и его наглому веселью тоже придёт конец. Ему придётся вернуться в школу, забыть о пианино, о музыке, о мечте, выучиться на бухгалтера, и сдохнуть в тридцать пять, спившись и обеднев. Из-за всего этого Амадей становился всё более и более раздражительным, ругался с отцом и даже один раз поднял голос на Сальери.Это произошло поздно вечером, когда Антонио, решив спуститься на кухню за стаканом воды, стал свидетелем довольно неприятного момента. Ссора уже вошла в своё русло, Антонио не знал, с чего всё началось: может, Вольфганг не захотел так рано идти спать; может, его заставили пить эти ужасные витаминные добавки, напоминавшие по вкусу мел и печёное яблоко?— со слов самого Моцарта. Но то, что услышал Сальери, было уже гораздо, гораздо хуже.—?Ты всю жизнь так со мной! —?кричал Амадей, его голос то и дело срывался на визг, в нём была слышна та самая бесконечная обида, какую мог испытывать только ребёнок. —?С самого моего рождения! Учёба, больница, больница, учёба! У меня никогда не было нормальных друзей, конечно, ведь я постоянно торчу дома с тобой! Твои жалкие столетние друзья никогда не воспринимали меня всерьёз, я для них был всего лишь цирковой мартышкой, научившейся танцевать на проволоке!Леопольд сидел перед ним в кресле, обхватив голову руками. Антонио не видел его лица, поэтому не был уверен, что мог испытывать в данный момент отец, и насколько сильно слова сына ранили его сердце.—?Я всю жизнь хотел нормальной семьи,?— продолжал Моцарт, и его струящийся силуэт представал перед Антонио чем-то истощённым, израненным, и агрессивным. —?Хотел, чтобы ты был горд моими успехами и дорогой, которую я выбрал. Но нет! Ты испугался. Испугался, что я закончу, как ты! Испугался, что именно из-за меня умерла мама, когда я рассказал вам правду!В этот момент герр Моцарт сильнее стиснул виски руками, словно силясь сдержать поток мыслей, кружащих вокруг него, точно стая диких птиц. Это уже переходило границы.—?Вольфганг,?— тихо и, насколько это было возможно, спокойно обратился к парню Антонио. —?Прекрати, пожалуйста, ты ведёшь себя неразумно.Мальчишка резко повернулся к нему. На его глазах блестели густо нанесённые чёрные тени, он смотрел со злостью, и выглядел непозволительно хорошо. Это было воплощением одного из тех образов, что не давали Сальери покоя, по ночам особенно. Да что говорить: Моцарт весь сам по себе был поводом для бесконечной бессонницы.—?Это ты,?— грубо бросил Амадей. —?Конечно, тебе легко говорить: припёрся к нам сюда из своего крутого города, и делаешь вид, что всегда тут был твой дом. Ты ничуть не лучше моей сестры. Тоже появился из неоткуда. Тоже пытаешься ?быть мне близок?,?— последние слова он почти выплюнул. —?И тоже исчезнешь рано или поздно, забыв о глупом маленьком Вольфи, который ещё слишком мал, чтобы понимать всю эту взрослую жизнь!Тут уже терпеть мальчишка больше не смог: Антонио видел, как на глаза его навернулись бессильные слёзы, он зажмурился и быстрым шагом, больно толкнув мужчину плечом, поднялся в свою комнату и громко хлопнул напоследок дверью.Сальери перевёл взгляд на кресло, в котором всё ещё сидел Леопольд, и его сердце болезненно дрогнуло. Мужчина, которого он видел, был смехотворно жалок; он словно весь скукожился и постарел лет на сорок, вся бывшая раньше аристократичность словно в один момент лопнула, занавес отдёрнулся, и Антонио увидел по-настоящему усталого пожилого человека, с бесконечной болью и горьким блеском в глазах.—?Простите, герр Сальери,?— произнёс герр Моцарт хрипло. —?Я пойму, если вы захотите покинуть нас в самое ближайшее время. Я солгал, говоря, что мои дети не доставят вам хлопот. Я прошу прощения.Антонио молча прошёл на кухню, налил в стакан холодной воды, вернулся и молча протянул воду герру Моцарту. Тот наконец поднял к нему своё лицо, и Сальери не смог бы оставаться равнодушным, даже если бы хотел.—?Выпейте воды и посидите немного вот так,?— мягко попросил он. —?Я поговорю с ним сам.И, дождавшись слабого кивка, Антонио последовал наверх. Дверь, что забавно, была открыта.Вольфганг сидел на табурете перед пианино, но не играл: его руки просто лежали на крышке, больше похожие на две декоративные кисти от портьер. Его плечи, более не напряжённые, были сильно сведены, а голова опущена, из-за чего он казался совсем крошечным и слабым. И Антонио всё ещё видел его красивым.—?Ты поступил не слишком красиво,?— всё так же мягко сказал мужчина, подходя ближе. Амадей никак на него не отреагировал. —?Я не знаю всей ситуации, не могу судить лишь по тому, что там услышал, но тебе не стоило так повышать голос на отца.—?Значит, он может помыкать мной, точно чёртовой марионеткой, а не могу ему ответить? —?боже, ругательство на этих кукольных губках, обкусанных и оттого вишнёвых, звучало, подобно благословению, но Антонио не мог об этом думать.—?Зачем опускаться до бродячей собаки, озлобленной на весь мир и не знающей, что некоторых её сестёр уже давно застрелили? —?мальчик неопределённо дёрнул плечом, и Сальери улыбнулся, вставая точно позади него и борясь с соблазном положить руки ему на плечи. —?Помнишь, я говорил, что день смерти моего отца был одним из самых счастливых в моей жизни? —?Моцарт снова дёрнул плечом, и Антонио, не удержавшись, таки коснулся кончиками пальцев его плеч. —?Так вот я солгал. В тот день я был до ужаса напуган, растерян и разбит. Мне было всего шестнадцать, и всего год назад ушла из жизни моя мама. Я остался в тот момент совсем один, один в пустом доме, ожидая приезда старшего брата и врачей. Со мной тогда был мой младший брат, который был слишком юн, чтобы понимать, что происходит. И мне пришлось успокаивать его, сразу после приезда скорой помощи. Именно тогда я ощутил то, что больше никогда не смогу услышать отцовских поучений, никогда не пойму его радости от новой совершённой сделки, никогда не поделюсь с ним хорошей новостью и не обращусь за советом. Не то чтобы я раньше так делал,?— Сальери грустно усмехнулся. Шёлк под его пальцами дрожал. —?Но я всегда мог. А в тот день эта возможность была навсегда утеряна. Настанет день, когда и ты, Амадей, сможешь потерять всё, что у тебя раньше было. Давай этот день наступит не сегодня?Это было почти богохульством. Моцарт молчал, Антонио мягко гладил его по плечам и спине, в его словах была горькая правда, а в голове?— горькая своей несбыточностью мысль: будет ли Антонио рядом с ним в тот момент, когда он всё потеряет?Вдруг юноша откинул голову, упираясь макушкой в живот Сальери. Мужчина опустил глаза, стараясь не поддаваться собственным мыслям, но боже мой, это было сложно. Губы Вольфганга действительно были вишнёвыми, опухшими и поблёскивали от слюны и собравшихся в уголках слёз. Глаза и нос тоже покраснели, кожа, и так обычно бледная, сейчас была просто прозрачной, и весь Амадей напоминал настоящую фарфоровую куклу. Слабо отдавая отчёт в том, что делает, Антонио склонился к его лицу, слабо касаясь горячего лба сухими губами. О, сколь невинным был этот жест, столь же запретными были мысли, которые он в себе скрывал. Но сейчас Антонио видел мир слишком отчётливо, и реальность по-настоящему резала ему глаза.Его отец хороший человек. Ты хочешь его трахнуть или убить? Он настоящий виртуоз.Ты его любишь.Он ещё ребёнок.—?Поговори с отцом, пожалуйста,?— выдохнул Сальери, покрывая заплаканное лицо юноши целомудренными поцелуями. —?Не извиняйся раньше времени, если не понимаешь, что сделал, но просто поговори. Может быть, в конце концов он тоже поймёт тебя?В момент, когда губы Антонио прошлись от подбородка вдоль скулы, Моцарт раскрыл рот, шумно вдохнул, и мужчина ощутил слабый аромат карамели на кончике языка.Это всё было полнейшим безумием.