До рассвета (1/1)

Ночь была ясна и просторна, а остывшее небо больше не подергивала дымка облаков. Звёзды высыпали стайками с ужасом и восторгом наблюдать за подлунным миром. Дрожала листва на деревьях, испуганно жалась по углам челядь, но лишь для двоих этот кошмар был их собственным и вёл в ту сторону, о которой иные предпочитали не вспоминать. Тасянь-цзюнь брал Ваньнина, будто бы заглатывая каждую его позу, в которой изгибалось агонизирующее тело. Он никогда так и не узнал, сколько времени это продолжалось. Его желания, словно концентрические силовые круги вокруг магнита, уносили его вдаль от Ваньнина в пространстве и во времени, пролистывая все главные страницы его ненависти, вновь возвращали на постель, устланную мехом и багряным шелком. Линии замыкались на нем, они опоясывали его прошлое и будущее, и даже вероятное подчинялось этой властной животной похоти самца, овладевшего вожделенным. Член его вместе с этими линиями проникал даже в отдельные слои надежд и фантазий. Сейчас он был для этого человека Абсолютом, единственным правителем, его жестоким богом, первобытным началом разрушающим его, наслаждаясь. А Ваньнин кричал. Хрипло, надрывно. Боль давила его сильнее самой бездонной глубины. Звуки ночи сливались с шелестом простыней, скрипом кровати и стонами, теряющего голос тела. Боль-но! Как больно! Невыносимо! В сознании Ваньнина не оставалось ничего осознанного и человеческого, лишь инстинктивное желание сгорающего куска плоти выжить, спастись. Он не помнил, кто он, не осознавал, что происходит и по какой причине. Сейчас Ваньнин - это наполовину размотанный клубок драгоценных шелковых нитей, нежно опутавших Императора. Тасянь-цзюнь был настолько счастлив, что ему захотелось наградить Ваньнина. Он начал ласково целовать его шею. Касаться языком выемки между ключицами. Он чувствовал, как подымается и опускается в прерывистом поверхностном дыхании спазмирующая грудь. Послушный, хороший Ваньнин с лицом то ли ангела, то ли дьявола, что в сущности одно и то же.И вновь Император целовал его страстно, вгрызаясь в его окаменевшие от напряжения мышцы, вбивая себя в Ваньнина все более остервенело, он больше не мог, хоть все больше и больше хотел терзать Ваньнина, да только вот все ощущения прилили с кровью вниз, сосредоточившись на его конце, требующем разрядки. Он наказывал человека под собой за свою слабость и страсть, и это придавало большей силы рывкам. Но вдруг он замер, леденея в зное этого ужаса. Ваньнин звал его. Он звал его по имени, сипло шептал, умоляя:- Мо Жань… Мо Жань… пожалуйста…, - он звал единственного, кто был для него всем, он звал, умоляя о спасении. Звал в выжигающем аду, единственного, кто мог помочь. Ваньнин не понимал, что причиняет ему такую нестерпимую боль, что заставляет каждый его мускул вибрировать мукой, что разрывает изнутри, что превращает его кожу в ничто, оголяя каждый нерв. Слишком сильная доза снадобья разогнала до предела его нервную систему. Кровообращение циркулировало слишком быстро, а легкие отказывали, доводя болевой шок до терминальной стадии.- Повтори, повтори еще раз, - зло повторял Император. Ах вот как?! Сломался? Почему тебя каждый раз нужно насиловать и накачать тебя дрянью до предела, чтобы ты признался в том, что хочешь? Что тебе нравится, когда тебя трахают, как кисейную девку во взятом осадой замке? Смесь из вновь нахлынувшей ненависти и упоительного чувства победы застлала ему глаза плотной завесой, он уже не замечал, что глаза Ваньнина широко раскрыты и на губах его выступила пена. В какой-то момент его сердце просто не выдержало.Такими застал их рассвет. Взгляд Ваньнина был пуст, а поэтому страшен. Тасянь-цзюнь нежно дотронулся до его щеки, провел пальцами по лицу, как слепой, который хочет запомнить каждую линию, а потом привлек его к себе. Он не чувствовал удары его сердца, но прижимался к нему, словно хотел на нем отпечататься. Почему он не остановился? Почему не сделал этого? Не сделал этого потому, что ему было жизни мало. Вот в чем все дело. По какому-то страшному и странному закону иной вариант невозможен. И сейчас Император был счастлив, ведь наконец Ваньнин больше никогда ему не откажет. Он заснул безмятежным сном младенца, счастливо обнимая свое сломанное сокровище.А что Ваньнин? Он был мертв. После определенного рубежа страданий многое становится незначительным. Остается лишь одно желание, обрести покой, что бы это ни означало. Ваньнин не выдержал жизни, боли, любви. И смерть, в отличие от жизни была с ним нежна.