После (2/2)

– Не называйте меня так! – почти рычание. – Просто Даша. – Абрамова, что за фамильярность?! – вышла из себя директриса. – Ты не со своими друзьями сейчас разговариваешь! Я еще раз тебя спрашиваю, почему ты месяц прогуливаешь алгебру и геометрию? Что это такое?

Дань «уважения» предмету, с которым я больше никак не хотела соприкасаться.

– Предупреждаю. Еще один пропуск, и я тебя отчислю.

Во рту опять появился свинцовый привкус. Какая, однако, знакомая пугалка…666 – Долго ты, – заметила Лиза, сидящая в опустевшем главном фойе школы; рядом с ней скучала Герда.

– Я сама думала, что русичка никогда уже не заткнется, и этот классный час будет вечным, – призналась я, садясь рядом с Гердой и переобувая сменную обувь.

Видимо, судьба у меня такая. Вечно попадать в такие вот стихийно образованные трио. – Пойдешь сегодня с нами? – Куда?

– В общагу к моему парню. Он хочет давно на тебя посмотреть. Ну, знаешь, я ему тебя так загадочно описала… Как девушку, которая никогда не улыбается.

Герда «ожила» и хмыкнула сбоку.

– Да, за глаза тебя у нас уже прозвали Сквидвардом. Я замерла на скамье, сжимая в руке уличную обувь и не зная, как реагировать. – Все лучше Доширака, – пожала плечами Лиза на мое ощутимое напряжение. – Его зовут Вадим… Ну, ты в курсе, я уже тебе рассказывала. Он на художественном учится… И, кстати! Раньше он учился в твоем классе, после девятого ушел в училище. Загадочный и для меня Вадим, по крайне странным Лизиным описаниям, оказался молодым парнем, таким же высоким, как и она, с холодными глазами и копной курчавых волос на голове, похожих на брокколи. Помимо него в обшарпанной, полной красок и холстов, общажной комнате жил еще и сосед, представившийся Николаем. – Вот ты какой, братишка Сквид, – хмыкнул мне Коля, протягивая большую теплую ладонь. Я пожала ее немного сковано. – Вообще-то Даша. – А я вообще-то Николай, а эта высокая каланча – Вадим, будем все знакомы. «Высокая каланча» будто бы очнулась от летаргического сна и немного рассеяно улыбнулась мне: – Лиза нам много про тебя рассказывала.

Ну да, наверно много крайне интересных историй про «отмороженную» сводную московскую сестрицу, которую все хотят турнуть со школы за бесконечные прогулы математики. – Не хочешь посмотреть мои картины? – вдруг спросил меня он. – Время зря потеряешь, он рисовать не умеет… – доверительно шепнул мне Коля. Вадим учился на прикладном искусстве, и для первого курса картин у него было много. Было видно, что этим делом он действительно жил. Однако пейзажей, портретов и прочей атрибутики «классического» изобразительного искусства, у него практически не было. Вместо этого он показывал мне странные сюрреалистические картины, написанные будто бы с кошмаров какого-нибудь шизофреника. – Мне нравится больше всего рисовать в экспрессионизме, – признался он. – И вот эта… моя самая любимая. Посмотри. «Экспрессионизм», – повторила я про себя. Надо будет запомнить. На картине, которую он мне передал, я видела переплетение теней, которые сливались в одно бесформенное нечто из множества рук и глаз. Я прикоснулась пальцами к одному из глаз, чувствуя пугающее дежавю, будто раньше где-то его уже видела в бесконечных каракулях своей тетради.

Сердце застучало у меня в висках от внезапного «осознания» увиденного. Я – и естьэто нечто. Монстр, поглотивший сам себя. Вдруг за моей спиной раздался скучающий голос Коли: – Мне она не очень… Не то,чтобы не нравится, просто я не вижу в этом ничего красивого. – Какой ты идиот, – почти обиженно отозвался Вадим, забирая у меня свою картину. – Это искусство понимаешь, дурья башка? Искусство! – он по слогам протянул это слово, по всей видимости, это у них был не первый спор. – Оно и не должно быть красивым. Оно должно заставлять тебя что-то чувствовать. Коля наиграно закатил глаза на его нотацию.

В тот вечер мы гуляли допоздна, почти до ночи. Ребята раскрашивали граффити городские заброшенные ржавые гаражи, я же стояла, просто наблюдая за их «творчеством» со стороны, иногда подавая им баллончики с краской. – Попробуй тоже, – предложил мне Вадим. – Я не умею рисовать баллончиками. – А когда-нибудь пробовала?

– Нет… – А как ты вообще понимаешь, что чего-то не умеешь, даже не пробуя? – спросил Коля за моей спиной. Я зябко пожала плечами: – Интуиция. – Мм… Солнце давно село, гаражные «холсты» освещались только светом фонарей. Я неспешно курила. Вадим и Лиза почти заканчивали свой графический перфоманс из огромного детально прорисованного глаза с замочной скважиной вместо зрачка, а Герда трудилась над кривым зеленым домиком. Она, как и я, не умела рисовать, но решила попробовать, а Коля напротив них уже закончил свое «творение» – нарисованный ярко-розовой краской мужской половой орган. – Фу, – презрительно протянула Лиза, смотря на это. – Какая уродская пошлость… – Искусство… – назидательно теперь повторял Коля слова ее парня с явным злым удовлетворением, – и не должно быть… каким там ты говорил? Не пошлым?.. – Красивым. – Да! – кивнул он. - Не должно быть красивым! Оно должно заставлять тебя что-то чувствовать!

Влад лишь надменно покачал головой: – Ну, если ты добивался того, чтобы нас всех начало тошнить, то прими мои поздравления.Ноябрь Кабинет математики был поддернут серым и холодным. Совсем не теплым. Корочки льда с улицы, будто бы проникли и сюда. Учитель алгебры и геометрии смотрел на меня почти с горечью. Я уже два урока подряд, как появилась в его кабинете, и всем своим отсутствующе-агрессивным видом и пустыми тетрадками без записи даже даты, будто бы говорила: что вы еще от меня хотите? Видите же, я присутствую!

Все честно. Ведь ничего про работу на этих уроках мне не говорили. Очередной мужчина-учитель. Все во мне щетинилось при одном взгляде на него. Хотя он был не похож… Совсем не похож на того, другого.

Но почему их всех так тянет преподавать эту чертову математику?! Как будто в школе больше предметов нет. – Вот скажи, что мне с тобой делать? – устало спросил он у меня. - Я не хочу жаловаться на тебя директору. Не хочу ставить тебе бесконечные двойки за пустые тетради и невыполненные контрольные. Что же мне с тобой делать? А мне что делать с самой собой?

Он выйдет из кабинета и забудет обо мне до следующего «урока», а мне самой от себя выходить некуда, как оказалось. И переезд в другой город совсем меня не спасал.

666 – Знаете, у Фрейда есть одна забавная теория насчет курящих женщин, – вместо приветствия сказал нам Коля, встретив меня и Лизу, курящих около его общаги. – Что курящие женщины хотят в свой рот вместо сигареты кое-что другое… Но за неимением этого, они берут в рот сигарету, проецируя свои порочные желания так. Я едва не поперхнулась выдыхаемым дымом, Лиза смерила его ледяным взглядом: – Странно, я читала тоже нечто подобное, но про мужчин, курение и их проекции при этом… Но тебе не понравится. Там сплошь про гомосексуализм. – Фу, Лизон, как не стыдно! Злые вы обе и нехорошие, и как вам повезло, что я такой добрый и понимающий. Пойдем, холодно здесь, напою чаем, наш «ценитель искусства» еще учится…Декабрь «Они все полные идиотки», – думала я. Настолько критически легкий пример на доске! Чтобы не понимать, как его решать, надо действительно родиться с умственным отклонением. Но одноклассницы, казалось, искренне не понимали и все, как одна, глупо хлопали глазами у доски, пытаясь улыбками и неуместными шутками оправдать перед учителем собственную глупость.

– И что же, дамы, вы хотите сказать, что никто из вас не может его решить? – спросил учитель класс. Ответом ему были глупые смешки и противное тянущиеся:

–Ну, мы же девочки. Ну, пожалейте на-ас!

Мне стало его почти жалко…

Но только почти.

Тут его взгляд упал на меня, будто бы почувствовал мое горячее отвращение к глупости одноклассниц, и почти с вызовом бросил: – О, и Абрамова, проснулась! Тоже ни черта не знаешь?! «Чтоб, тебя!..»

666 За решение чертового уравнения у доски я сполна расплатилась следующей же ночью. Ночью непрошенных воспоминаний и собственной кровоточащей агонии внутри. Я думала, что уже забыла, что мне уже все равно, но сегодняшний математический «язык» вдребезги разбил мои иллюзии. Еще не переболело. Еще не зажило. Это просто болезнь. И она убивала, разрушала, душила меня. И ее мне из себя не выкурить, хоть сожги никотином все легкие. Потому что это Он не отпускал меня… Являясь мне по ночам, чудясь мне фантомом в школьных коридорах. Он натурально сводил меня с ума, будто бы добиваясь мгновения, когда я просто не выдержу, упаду замертво в холодном декабре, задохнувшись в острой нехватке кислорода. Крик внутри себя, как последняя капля: «Исчезни! Сгори! Расщепись!», отчаяние накатывало волнами. Ощущения себя, как бракованной, как дефектной… Поломанной, пустым уродцем, не умевшей отпускать и жить дальше. Почему, почему, почему именно я? Почему именно мне из нас двоих это нужно было больше, настолько больше, что представить и осознать страшно? Почему из нас двоих только я осталась полумертвой больной?

Это нечестно!666 Утро было серое и унылое. Если Лиза и слышала мою ночную истерику, то не показывала мне этого. – Давай покурим? – вдруг предложила она, вставая со своей кровати и никак не комментируя разорванную тетрадь по математике на моем диване. Молча открыла настежь окно в нашей комнате. Морозный утренний ветер тут же всколыхнул тонкие занавески, и мелкий-мелкий снежок ворвался в помещение.

– Ты с ума сошла? - хрипло спросила я. В голове стояла мутная дурь, но желание затянуться никотином было почти болезненным. – Нас убьет твоя мама, если учует запах. – От одного раза ничего не будет. Давай, ты первая, тебе это сейчас нужно больше, чем мне. А я пока постою на… как же это называется? Дозоре?.. – Шухере. – Ага. На нем самом. Услышишь громкое чихание, бросай сигарету. Лиза нырнула за ту сторону двери, а я на пару секунд замерла на месте, уже ни черта не понимая. Мое тело ломило, как после длинной изнурительной болезни, но, тем не менее, я нашла в себе силы подняться, найти мятую пачку сигарет в сумке и забраться с ногами на подоконник. С открытого окна немилостиво дуло пронизывающим до костей ветром, и я не сразу смогла раскурить сигарету, огонек от зажигалки раза три тух от холодных воздушных порывов. Мои пальцы сильно дрожали, то ли от мороза, то ли от нестерпимой потребности организма в никотине.

Первая затяжка – и все пространство стерлось для меня. Слишком едко этот дым въедается в меня, – так, что я из-за него слепну и на мгновенье чувствую почти отчаяние, потому что больше не вижу выхода. А он наверняка есть где-то далеко, где-то за этим дымом, где-то там, с табличкой «не для конченных идиоток». А после дым проникает в легкие до конца, и волнами проходит спасительным онемением и прохладой внутри меня, касается моего измученного жаром разума. Снимает раздражение, как компресс. Еще одна затяжка и дым рассеивается, и я, наконец, вижу небо над собой, отчетливо и ясно, как откровение. Так люди в критическом состоянии, идут на поправку после своей «кризисной» ночи, которую надо просто пережить. И все было правильно, этот переезд не был ошибкой, просто к этому городу надо «прижиться». А шесть месяцев еще не прошло. У меня еще было время.