Часть 1 (1/1)

Я Зейн, я живу в самом типичном пригороде, место обитания среднего класса. Все мои одноклассники, с которыми я дружил, жили в довольно симпатичных особнячках, отличавшихся от нашего дома только размерами. У всех – парадный ход с прихожей и садик с деревьями. Отцы моих приятелей по большей части служили в разных компаниях или были людьми свободных профессий. Семьи, в которых матери работали, попадались очень редко. Почти все держали собаку или кошку. Потом я переехал в соседний городок, но и там, в общем, наблюдалась та же самая картина. Так что до поступления в университет я пребывал в уверенности, что люди нацепляют галстуки и отправляются на работу, возвращаются в свои особнячки с неизменным садиком и кормят какую-нибудь живность. Представить, что кто-то живет иначе, было невозможно. В большинстве семей воспитывали по двое-трое детей – это средний показатель для мирка, где я вырос. Изредка попадались семейства с шестью, а то и семью наследниками и уж совсем в диковину были граждане, которые ограничивались единственным ребенком.Наша семья как раз была такой. Единственный ребенок – ни братьев, ни сестер. Из-за этого в детстве я долго чувствовал себя неполноценным. В окружавшем меня мире все были убеждены,что таких детей родители балуют, и из них вырастают хилые нытики. Поэтому я терпеть не мог, если кто-то спрашивал, сколько у меня братьев и сестер. Стоило людям услышать, что я один, как у них срабатывал рефлекс: ?Ага! Единственный ребенок! Значит, испорченный, эгоистичный и капризный?. От такой шаблонной реакции становилось тошно и больно. На самом же деле, подавляло и ранило меня в детстве другое: эти люди говорили истинную правду. Я ведь действительно был избалованным хлюпиком. В моей школе таких ?единственных детей? было совсем мало. За шесть начальных классов мне встретился только один экземпляр. Я очень хорошо помню его. Мы подружились, болтали обо всем на свете и прекрасно понимали друг друга. Можно даже сказать, я к нему привязался. Звали его Лиам. Сразу после рождения он переболел полиомиелитом и немного приволакивал левую ногу. Вдобавок Лиам перевелся к нам из другой школы – пришел уже в самом конце пятого класса. Можно сказать, на него легла тяжелая психологическая нагрузка, с которой мои проблемы и сравниться не могли. Но непомерная тяжесть, давившая на маленького мальчишку, лишь делала его сильнее – гораздо сильнее меня. Он никогда не ныл, никому не жаловался. Лицо ничем не выдавало его, Лиам всегда улыбался, даже когда ему было плохо. И чем тяжелее, тем шире улыбка. У него была необыкновенная улыбка. Он утешал, успокаивал, воодушевлял меня, будто говоря: ?Все будет хорошо. Потерпи немножко – все пройдет?. Спустя годы, я вспоминаю его лицо, и в памяти всякий раз всплывает эта улыбка. Учился Ли хорошо, относился ко всем справедливо и по-доброму, и в классе его признали. Я же был совсем другим. Впрочем, и его одноклассники вряд ли так уж любили. Просто не дразнили и не смеялись над ним. И, кроме меня, настоящих друзей у него не было. Может, он казался другим ученикам чересчур спокойным и сдержанным. Кто-то, верно, считал Лиама воображалой и задавакой. Но мне удалось разглядеть за этой внешностью нечто теплое и хрупкое, легкоранимое. Оно, как в прятках, скрывалось в этом мальчике и надеялось, что со временем кто-то обратит на него внимание. Я вдруг сразу уловил такой намек в его словах, в его лице. Из-за работы отца семья Лиама переезжала с места на место, и ему часто приходилось менять школу. Кем был его отец – точно не помню. Дом, где поселилась семья Лиама, довольно большой особняк в европейском стиле, принадлежал фирме, где работал отец. Лиам был высоким, почти с меня ростом. Четкие выразительные черты лица. С такой внешностью он через несколько лет обещал стать настоящим красавцем. Но когда я впервые увидел его, он еще не обрел того облика, что соответствовал бы его характеру. Наши дома стояли совсем рядом, поэтому, когда Лиам пришел в наш класс, его сразу же посадили рядом со мной. Я принялся объяснять новенькому особенности школьной жизни. В нашей школе было заведено: новеньких на первых порах опекали те ученики, кто жил к ним ближе всех. А поскольку Лиам еще и хромал, учитель специально вызвал меня и попросил первое время о ней позаботиться. Поначалу нам никак не удавалось разговориться, но когда выяснилось, что мы с ним единственные дети в семье, все пошло как по маслу – нам стало легко и просто, и мы начали болтать без умолку. Мы разговаривали до хрипоты – ведь так много хотелось сказать. Из школы часто возвращались вместе, мы шли медленно, из-за хромой ноги Ли не мог ходить быстро и разговаривали, разговаривали... Скоро мы поняли, что у нас много общего: оба любили читать, слушать музыку и нам обоим нравились собаки. Мы не умели раскрывать душу людям. у нас был длинный список того, что мы терпеть не могли. Интересные предметы давались нам без труда, нелюбимые мы ненавидели. Хотя были между нами и отличия: Лиам сознательно старался заслониться, защитить себя, не то, что я. Он учился серьезно, хорошо успевал даже по самым противным предметам, чего не скажешь обо мне. Иными словами, защитная стена, которой он себя окружил, оказалась куда выше и прочнее моей. Но то, что скрывалось за этой стеной, мне поразительно напоминало меня самого. Я быстро привык к Ли. Мне нравилось возвращаться с ним домой из школы. Он шел, слегка приволакивая ногу. Иногда присаживался в парке на скамейку и немного отдыхал. Мне это было совсем не в тягость – скорее наоборот, я радовался, что есть время пообщаться еще. На уроки физкультуры Лиам не ходил и оставался дома, когда мы всем классом отправлялись на экскурсии или в поход . Во время школьных соревнований ему, наверное, бывало не по себе, но во всем остальном у него была самая обыкновенная школьная жизнь. О ноге он совсем не вспоминал – разговоров об этом, насколько я помню, не было ни разу. Никогда по дороге из школы он не извинялся, что идет медленно и задерживает меня, да и на его лице неловкости я не замечал. Но я прекрасно понимал, он все время думает о своей ноге и именно потому избегает этой темы. Лиам не очень любил ходить в гости к другим ребятам – там ведь надо снимать обувь, а на его туфлях разные каблуки, один немного выше другого, да и сами туфли друг от друга отличались, и он не хотел, чтобы кто-то это видел. Туфли ему, должно быть, делали на заказ. Я обратил на них внимание, когда заметил, что у себя дома он в первую очередь снимает туфли и старается побыстрее убрать их в шкаф.