Джон, Майкл, сны (1/1)
Жуткий пробирающий до внутренностей смех звучит в ушах, разносится по всему телу вместе с током крови, словно пропитывает кости и кожу. От этого смеха кружится голова, сжимает горло и путаются мысли. Если бы можно было убить смехом - этот был бы определенно самым смертельным из всех.Джон садится на постели, хватая ртом воздух, сжимая влажными ладонями простынь. Голова по-прежнему кружится, словно он не спал, а был в глубоком обмороке - а может, он и сейчас спит?Реальность кажется размытой и нечеткой. Квартира - одновременно знакомая и другая, искаженная. Впрочем, Джон в последнее время слишком редко бывает в своей квартире, чтобы хорошо ее помнить. Иногда, проснувшись от очередного кошмара, ему кажется, что он где-то в совершенно незнакомом месте. В такие моменты мелькает мысль, что лучше было бы остаться в Архиве.
Виски начинают пульсировать болью, и Джон осторожно встает, придерживаясь рукой о стену, чтобы не упасть. Пару дней назад он встал слишком резко - в глазах потемнело, и он очнулся только лежа на полу с длинной царапиной вдоль щеки, судя по всему от острого угла тумбочки. Ему хватило встревоженных взглядов Мартина и вкрадчивых вопросов Элайаса. Хорошо хоть Тим и Саша никак не реагируют на его… травмы.
Джон уже доходит до кухни и достает из шкафчика аптечку, роясь там в поисках обезболивающего, когда смех раздается вновь. На этот раз - прямо за спиной, над ухом, так близко, что Джону кажется, будто он чувствует чужое прохладное дыхание на коже. Обернуться - страшно, мышцы становятся каменными, застывшими. Шрам на плече начинает ныть, словно рука… то, что было рукой того существа, все еще в нем. Острое лезвие вспарывает кожу, проникает сквозь мышцы, разрезая их, раскрывая. “Словно гладит изнутри”, - мелькает совершенно дикая мысль.
Рука дергается к плечу, касается тонкой шероховатой кожи шрама - она нетронутая, крови нет, но вот ощущения… Джон прижимает пальцы сильнее, давит, так что становится больно - на самом деле, здесь, в реальности.Смех раздается громче, заливистее, наполняет кухню, заполняя собой все пространство - и при этом звучит близко, ближе, еще ближе, проникает под кожу. Джон задерживает дыхание, пока голова не начинает кружится сильнее, а потом оборачивается - так резко, что едва не падает, вцепляясь в стол, чтобы удержаться на ногах.Майкл стоит перед ним: широкая восторженная улыбка, интерес во взгляде, светлые волосы, на которые ложатся блики из окна. Непропорционально длинные руки, странно вытянутые, словно…- Джон, Джон, Джон. Наблюдать за тобой все интереснее.Джон хочет что-то сказать, открывает рот - и смех словно забивается в него, как туман, или ветер, или что-то сладковато-влажное. Джон моргает - и Майкла уже нет, есть только вкрадчивый смех и звучащее эхом “Джон…”.
Мышцы во всем теле мелко подрагивают, дыхание перехватывает где-то в горле, а колени слабеют. Джону приходится сильнее держаться за стол - впрочем, это не помогает. Перед глазами темнеет, сознание уплывает, а раненное плечо пульсирует болью и, сумев все-таки еще раз дотронуться до пореза пальцами, Джон ощущается на них липкую влагу.Он приходит в себя в постели. За окном светит бледное рассветное солнце. На часах - половина шестого утра. Только сон. Очередной идиотский кошмар, которые преследуют его едва ли не каждую ночь с визита Майкла в Архив. Или даже раньше… Джон уже не может точно вспомнить, когда они начались. Может, когда он первый раз вошел в Институт? Или когда стал Главным Архивистом?
Джон садится на постели, потягивается - и замирает, чувствуя как сердце пропускает пару ударов. Он едва доходит до зеркала в ванной и смотрит в отражение: темные круги под запавшими глазами, растрепанные волосы, острые ключицы с россыпью родинок под ними. И потеки крови на плече, застывшие коркой на раскрывшейся ране.