Ты не одна (1/1)

Из глубоко сна стал выдёргивать монотонный противный звон будильника. Симона всегда его тут же вырубала и не давала звуку распространяться по бункеру, но не в этот раз. Расмус распахнул глаза, и его внимание сфокусировалось на будильнике, который так и продолжал трещать. Уродский звук.—?Симона? —?парень протёр глаза и взглянул в коридор. Андерсоны уже шесть лет пытались создать ?уют? в этом бункере, но это удавалось слабо. Всё те же тёмные, холодные и бездушные стены. В комнате напротив?— была пустая кровать, будто полка из камеры для заключённых. Для Расмуса они и были заключёнными в этом бункере.—?Симона? —?повторил он, глядя на пустующую кровать, и валяющийся как попало плед. Сестры не было, но будильник продолжал трезвонить как угорелый. Парень встал и направился в соседнюю комнату?— дверь была открыта нараспашку, на ней 5 лет назад маленький Расмус нарисовал лицо девочки и подписал: ?СИМОНА?. Это была её комната, но заходить друг к другу никогда не воспрещалось. Он кликнул на планшет и будильник утих, в Бункере ?зазвучала? тишина. За шесть лет здесь также бездушно. Молодой человек потёр шею и направился на кухню, зевая и медленно перебирая ногами по холодному полу, к которому уже успел давно привыкнуть. Симона поставила что-то в микроволновку и хлопнула дверцей. Утро не доброе. Парень сел за кухонный стол и задал резонный вопрос:—?Почему ты не выключила будильник?Девушка потерянно посмотрела на своего брата, что начал крутиться на стуле. Сгорбившаяся спина, синяки под глазами, уставший взгляд?— ей, будто не двадцать два года, а все восемьдесят два. Она так устала, но принимать решения и отвечать на вопросы всё же, нужно.—?Расмус, мы не можем здесь оставаться. —?Она тяжело вздохнула, а он перестал крутиться и всей мимикой выразил удивление и озабоченность:—?Как это? —?Он смотрит на неё внимательно, и внимает каждый её жест и каждое её слово.—?Мы отправляемся завтра. —?Не указывает сестра, а инструктирует и отвечает на его ?В смысле?? зажатыми губами и мокрыми глазами. Она безвыходно всплескивает руками и пытается дать пояснительную записку: Просто… Там ничего нет.—?О чём ты говоришь? —?ему всегда казалось, что тут, в бункере ничего нет. Нет травы, неба, солнца, снега, нет людей и птиц. А ТАМ, там наверху должно быть всё. Как это?— ничего?—?Папа велел заботиться о тебе и защитить тебя. Но я не могу этого сделать, потому что… там ничего нет,?— она повторяется и не может выразить то, что видела уже на поверхности. Он видит её трясущиеся руки и слышит дрожащий голос. Брат только может подытожить:—?Ты была снаружи.—?Это кошмар! —?Её руки сводит в кулаки, а на глазах опять появляются слёзы, Симона смотрит на Расмуса, а видит перед глазами поверхность: Там ничего! И никого. Все ушли. Все. Мне жаль, но всё, что мы можем?— собрать вещи и уйти в другой бункер, и других вариантов нет. —?Расмус крутит головой, только представляя, что ещё много лет им придётся жить опять в бункере. И так всю жизнь? Он не желает. Он не желает быть заключённым в этих стенах. Он не желает здесь сидеть. Он не желает это слышать. Но и не желает видеть, как единственный родной человек просто срывает голос и всхлипывает: Милый, я ничего не могу сделать. Вообще ничего. Я не справляюсь одна. Не справлюсь!Из глаз уже побежали ручьи слёз, на что он реагирует моментально: Расмус встал и протянул к сестре руки:—?Послушай. Ты не одна. —?Он берёт её за руки, нежно настолько, насколько это возможно. Гладит пальцами по тыльным сторонам ладоней и вкладывает в это движение столько любви, сколько может. Она отнекивается, крутя головой, и смотрит на него заплаканными глазами. Расмус вглядывается в эти родные карие глаза и ласково произносит: Я с тобой, Хорошо? Больше не надо за мной присматривать. Мы позаботимся друг о друге.Его голос потерял нотки упрёков, равнодушия и депрессии. Теперь это музыка из уверенности, любви и ласки. Как можно поменять состояние человека всего лишь одним диалогом. Она кивает и прижимается к нему, сжав его тело своими уставшими руками, и вдыхает запах его волос?— химический шампунь бункера, которого осталось не так много. Головой вжимается в его грудную клетку и слышит, даже чувствует его сердцебиение. Расмус пошёл в отца?— быстро вытянулся и стал очень высоким, а Симона так и осталась низенькой, как её мама и теперь она может обнимать его и прикладывать голову к грудине брата и слышать сердцебиение. Родное и любимое сердцебиение. Сквозь его майку она произносит ?Я устала?, но он уверен, что поможет ей.Они соберут вещи и выйдут наружу?— он увидит небо, деревья, облака, солнце и травы. Он это увидит, он так скучал по этому, что одна лишь мысль о таком пейзаже будоражит его и возносит до самого верха. Настроение бьёт ключом весь день. Весь день он собирает вещи, а в голове рисует картинки ночного неба. Весь день он помогает Симоне складывать провизию, а сам чувствует на коже лучи солнца. В этой эйфории он и засыпает, укрывшись старым пледом и ощутив тепло от ткани. Тепло стало ещё больше распространяться по телу, когда к нему в комнату зашла Симона и легла рядом. Её левая рука нежно прошлась по его плечу и девушка прижалась к Расмусу, обхватив его. Такой простой и сестринский поцелуй он тут же получил в плечо, будто поцелуй в макушку, но он почувствовал, как взыграли очередной раз гормоны, что не утихают уже как последние года три точно.—?Мы вместе, верно? —?прошептала она, а у него мурашки по коже прошлись только от слова ?мы?. Парень развернулся лицом к лицу сестры и нежно убрал прядь волос за ухо. Он не ответил, только кивнул, продолжая смотреть в родные карие глаза. Он всё прекрасно понимал?— и то, что она ?просто? его сестра и то, что шесть лет в бункере связали его душу только с ней?— он её ненавидел, он её обвинял во всех смертных грехах, он её любил, он её возносил. Он её хотел. Он понимал, что одно неосторожное движение?— неважно её или его и возбуждение вырвется наружу. Симона лишь сильнее прижималась и кистями рук слегка сжимала и разжимала его майку и кожу на спине. Это вытерпеть ещё можно.—?Вместе,?— еле слышно ответил после долгой паузы Расмус и дополнил: Я тебя люблю. Сестра кивнула и ответила: ?Я тоже тебя люблю?, после чего передвинула руку к его шеи, а он тихо сглотнул слюну. Она не поняла его: в слова ?Я люблю тебя? он вкладывал совсем другой смысл, другое ?люблю?. Похотливое желание теплилось где-то внутри, но Расмус накрывал его пледом?— настоящим и мысленным, и не давал разгореться. Не давал этому чувству зажечься уже года как три минимум. Он три года тайком поглядывал, как она спала в комнате напротив, как её грудь поднималась и опускалась при вздохе и выдохе. Он поглядывал на неё в душе, делая вид, что ему всё равно?— ?Ты же просто сестра?. Три года она ему уже снилась в откровенных снах, и три года он закрывался в туалете, дополняя реальность фантазиями. А она лежала рядом, и ей было всё равно по-настоящему. Она мысленно решала проблемы бункера и в голове перематывала список того, что они могли забыть и не взять с собой. Её веки дрожали в такт сердцебиению, а он мог лишь нежно пальцами гладить её плечи. В один момент она вздохнёт, откроет глаза, улыбнётся и потянет на себя плед. Симона всё такая же усталая и такая же взрослая?— она встряхнула горячую ткань и уже только под ним запустила руки по его майке, чтоб обнять брата. Пальцы проскользнули по точкам отсчёта, и Расмус почувствовал, как кончик дёрнулся?— ещё немного и он выпрыгнет и отодвинет майку?— только этого и не хватало. Ещё немного и чувствовать его желание в трусах будут они уже оба, поэтому он просто смущённо отвернулся от неё, будто так удобнее лежать. Расмус всё ещё в эйфории, потому что скоро он увидит небо, потому что скоро он ощутит на лице лучи солнца. Потому что Симона лежит рядом и прижимается всем своим телом только к нему. Потому что ТАМ никого. А здесь?— только она, хотя она, конечно, не одна.