1 часть (1/1)

Трудно было сказать, когда это началось. Иногда казалось, что это было всегда: агония. Боль?Боль...Боль стала несущественной, хотя он смутно помнил, что настолько больно не было никогда. Бывали моменты, когда было сложно вспомнить, почему.Иногда было сложно вспомнить даже собственное имя, но за имя той женщины он цеплялся с такой силой, что это выдёргивало его из темноты.А затем воспоминания наваливались на него, он словно застрял в том моменте, когда неестественно яркие, зелёные глаза смотрели на него, и ему казалось, что всё позади. Облегчение наваливалось на него, и он позволял себе расслабиться.Всё позади. Позади. Позади...Это не было правдой. Но он изо всех сил цеплялся за её голос, она звала его, и он пробуждался, но теперь этот голос трансформировался, становился другим. И вслед за этим именем, из-за которого он и держался на плаву, всплывало другое, которое топило его.Эстер.Его отбрасывало в тот момент, как в какую-то точку отсчёта: словно его собственный разум измывался над ним.?Смотри, как она низвергла тебя. Смотри?.И он смотрел. Потому что не мог не. Потому что это действительно было то, что он заслужил. Быть утопленным собственной матерью, быть преданным или смерти от руки той, которую он должен был защищать? Возможно, всё это вместе, так он считал.Всё смешалось: воспоминания словно накладывались друг на друга, вытесняя. Он чувствовал, как лёгкие горят от нехватки кислорода, а затем как горячая, густая кровь чуть ли не обжигала ладонь и шею, контрастом ощущаясь вместе с голубой, холодноватой субстанцией его синтетической части. Он видел свою мать, которая тащила его в машину, снова чувствовал тот ужас от воды, которая была повсюду, от неё было некуда деться, пока она, наконец, не заполнила его лёгкие; видел и Эстер, её мрачное удовлетворённое лицо, она смотрела на него снизу вверх и он слышал собственные хрипы, он не мог не смотреть на неё: и даже тогда она была прекрасна.Она была прекрасна, его мать, которая кричала в неистовстве, таща его в машину, и Эстер, когда спрашивала, любит ли он её. Любит ли он её? Да. Нет. Да? Нет?Но на этот раз к воспоминаниям примешивалось кое-что ещё: Беатрис. Она протягивала ему руку, и всё его нутро кричало, что это не его мать, не она, не она, что это ловушка, уловка, что этого не может быть, но каждый раз он весь, без остатка, стремился к ней, каждый раз брал протянутую руку, слыша свой полуистеричный смех, после чего видел, как в дом Хокинсов врывается спецназ, приставляя оружие ко всем, кого он защищал и кого защитить не смог.А затем завеса над собственными чувствами словно приподнялась: он снова почувствовал, как что-то острое вонзается в его шею, как вода вторгается в его лёгкие. Но мягкий, обеспокоенный голос словно обволакивает его, успокаивая. Всегда этот голос.Он больше не видит свою мать, не видит и Беатрис, ту, синтетика, и его взгляд фокусируется только на Эстер. Всё замедляется, концентрируясь в этом моменте в сотый, тысячный раз. Он хочет сказать ей, что она прекрасна, даже сейчас, даже убивая его. И что он прощает её. Не за те убийства, но за эту боль. Комната наполняется ярким светом и ему буквально больно смотреть на неё, но он не может отвести взгляд. Ему хочется показать ей, пусть и запоздало, что есть прекрасные вещи, есть не только насилие и боль, не только борьба и что жизнь гораздо больше, чем всё, с чем она столкнулась. Его перемыкает, и он будто снова прикасается к ней своим лбом, снова кладёт её руку себе на затылок, снова обнимает её. Ему хочется показать и рассказать ей столько вещей, но у него нет на это времени. Ему хочется смеяться. Нет времени жить? Нет времени жить? Он был всюду не прав, и ему хочется повторять и повторять это. Сказать Эстер, что он прощает её. Прощает за то, что она убила его. И попросить прощения за то, кем она стала. В кого он её превратил. Это его вина. Его вина, его.Всегда было его виной, всегда будет его виной.hushit's okНо почему-то это не звучит как ?Прости меня, Эстер, я не хотел, чтобы это произошло с тобой?, это звучит как ?Не прощай меня, я это заслужил. У тебя не было выбора, я это заслужил. Заслужил?. Хотя на самом деле это не звучит никак, потому что он слышит только свои хрипы, а затем (он выучил этот фрагмент наизусть, его разум словно заел на этом моменте) он слышит шаги. Это она.— Лео?Это ничего. Ничего. Ему хочется сказать, что всё хорошо, хочется обнять Мию, сказать, что это просто кровь, что ему совсем не больно, и боль действительно уходит. Он улыбается, уголками губ, по крайней мере, ему так кажется.dry your eyessoulmate dry your eyesЕго разум уже играл с ним в эту игру, он знает этот фокус, и ему словно снова четырнадцать, нужно только немного времени, совсем немного, и он увидит её, увидит Мию, нужна только секунда, и он проснётся. И он действительно видит её, видит это до боли родное лицо.cause soulmates never dieНо он не просыпается.А затем всё начинается сначала. По крайней мере, он готов к тому, что всё водоворотом начнёт топить его вновь, однако на этот раз всё по-другому и он действительно впервые за долгое время отключается, не сопротивляясь темноте.Потому что если это смерть, он будет ей рад.***the sea's evaporatingthough it comes as no suprisethese clouds we're seeinthey're explosions in the skyit seems it's writtenbut we can't read between the linesЧто-то не так.Лео пытается понять, что именно, вглядываясь в линию горизонта, будто там собраны все ответы мира. Следы оранжевого заката понемногу рассеиваются, отступая так же, как и последние лучи солнца, уступая место сумеркам. А затем он почему-то отмечает, что это приятно, чувствовать. Почему-то всё ощущается острее, как будто... как будто он синт, который только пробудился, только узнал, что такое чувствовать, что такое мыслить. Звук разбивающихся о причал волн успокаивает, как и запах моря; неугомонные чайки вдалеке шумно кружат над водой. Мужчина прикрывает глаза, но через мгновение слышит, как кто-то садится рядом: звуки гравия выдают подкравшегося с потрохами. Ну, конечно.— Макси, — тепло радуется Лео, не в силах сдержать улыбку. — Ты вернулся. Ты вернулся ко мне.Лео немного неуклюже и быстро обнимает нежданного гостя, а затем отстраняется, похлопывая его по плечу. Младший брат только улыбается. Как всегда.— Я не мог иначе, Лео, — наконец, произносит Макс и как-то странно смотрит на него, с сожалением.— Что... — Лео сглатывает, нервничая, и всё спокойствие момента тут же растворяется, — что произошло?Хотя слова синта вызывают другой вопрос: ?Что ты натворил, брат?? Но Лео, конечно же, не произносит это вслух.— Ты знаешь, — просто отвечает Макс. К чему это сожаление?Лео пронзает осознание произошедшего.— Эстер, — выдыхает он. — Она... — и замолкает, не в силах произнести что-то ещё. Макс молчит, отворачиваясь к горизонту. Его профиль словно прорезается подобно портрету на фоне заката точными движениями художника.— Почему она сделала это? — только и спрашивает Лео, скорее себя, чем брата.— Это больше неважно, Лео, — отвечает Макс с грустной улыбкой, поворачиваясь к нему, вкладывая в эту улыбку всё, что между ними не было сказано с последней встречи.Они молчат, каждый думая о своём. Шум моря, чайки, завывание ветра. Лео прислушивается к собственному дыханию. Что-то не так, но какая теперь разница? Какая теперь разница?— Думаешь, я этого не заслужил?От слышит в себе отзвук голоса Эстер, то, с какой ненавистью и спокойствием она произносила это, и вздрагивает: его словно прошивает, но он сжимает дрожащие руки в кулаки.Макс смотрит непонимающе. Рука непроизвольно тянется к шее и на секунду ему кажется, что он обнаружит там кровь и голубую субстанцию его синтетической части, но не обнаруживает ничего.— Не заслужил, чтобы отец спасал меня. Сделал из меня... меня, — Лео смотрит на линию горизонта, где грань между водной гладью и небом стирается, выдавая надвигающиеся сумерки, — Я ведь должен был умереть тогда. И умер, но должен быть мёртв сейчас. Это неправильно, что я жив. Я ведь и умер тогда, по сути, но...— Лео...Он вздрагивает. Шум моря, чайки, завывание ветра. Он снова прислушивается к собственному дыханию. Сумерки давно должны были наступить, но время словно замерло.— Неужели... — Он хмурится, но почему-то не удивляется, произнося на выдохе: — я умер?— Ты знаешь, что нет.Он разглядывает брата: его ровную кожу, ярко-зелёные глаза, неестественность которых не мешает его взгляду быть добрым и мягким; его уголки губ как будто вот-вот приподнимутся в улыбке; и это сожалеющее выражение лица. Макси... Старый, добрый Макси. Такой настоящий, и тем не менее.— И что ты здесь делаешь? Ты... Это всё не взаправду? Или мы... обмениваемся данными? — Лео прищуривается, а затем смеётся, коротко и грубо, даже хрипло, а затем осекается. Надо же сказать такое.— Прости, я не...— Зачем она сделала это? — размышляя, повторяет Макс его недавний вопрос, будто не слыша вовсе последнюю реплику брата.— Я не знал, — внезапно говорит Лео и удивляется, что сказал это, а затем выдыхает. Сигарета сейчас была бы кстати. — Я не знал, что происходило. Что происходило с Эстер, но я должен был знать. Я должен был, понимаешь? Должен был...Хочет закрыть глаза и твердить это снова и снова: должен был, должен был, должен был, должен — пока это не потеряет весь смысл, пока весь смысл не вытравиться из этих слов окончательно.Он фыркает, снова смеётся, так же хрипло, но смех затихает ещё быстрее.— Она разрушила твою синтетическую часть, брат, — вдруг говорит Макс. — Мне жаль.Лео вглядывается в черты его лица. В ярко-зелёных глазах блестят последние лучи уходящего солнца; Макс, поджав губы, смотрит с состраданием. Такой настоящий, и тем не менее.— Почему ты сожалеешь?— Потому что мне пришлось.— Пришлось что?Картинка начинает плыть. Шум прибоя, крик чаек, сумерки, наконец, сгущаются, но теперь слишком быстро, отбрасывая Лео в темноту.— Это взаправду и не взаправду одновременно, брат, — вместо ответа слышит он. — Мне жаль.— Макс?Шум прибоя, крик чаек; Лео видит, как последний луч растворяется за горизонтом. Откуда-то берутся тучи, быстро-быстро гонимые ветром, которые завывает всё сильнее и сильнее.— Макси! Того и вовсе нет.Тьма наваливается на него: внезапно и неумолимо.***— Лео? — Кто-то отчаянно трясет его за плечо, и он с трудом разлепляет глаза. — Лео! Слава богу, ты напугал меня. Ты в порядке?— Матти, — со стоном срывается с губ. — Я... просто уснул, — хотя скорее всего, он просто отключился, но не хочет пугать юную Хокинс, — Перестань меня трясти, моя голова сейчас расколется. Пожалуйста, — запоздало добавляет он. Перед глазами ещё стоит дурацкое наваждение то ли сна, то ли галлюцинации.Пришлось удалить твою синтетическую часть мозга. Потому что она была неисправна. Вот, что имел в виду Макс из сна.Но это он, Лео, теперь неисправен.— Хэй, ты тут? — обеспокоенно произносит Матти. — Как ты вообще мог уснуть в кузове пикапа на ходу?— Почему мы остановились? — вместо ответа спрашивает Лео.Девушка долго смотрит на него. Опять это сожаление. Сожаление, сожаление... Хотя, какая, в сущности, разница? Им нужно решить, что делать дальше. Это гораздо важнее. Он ободрительно улыбается ей, буквально заставляет себя: она всего лишь ребёнок, который несёт его вину. Его и только его.Перед глазами уже маячило не наваждение из сна, а Макс, который стоял как исполин возле пикапа, невозмутимый и отстранённый. Не тот Макси, которого он знал, и тот одновременно. Макс должен был взять его за руку, а Лео должен был остаться там, помочь, решить, что теперь делать разумным синтам, а не бежать от опасности, они же братья. Семья. Должны держаться вместе, но где теперь все?Миа.Ниска.Фред.Разрознены. По одиночке. Но всё равно семья.— Мы приехали, — уточняет юная Хокинс, — на вокзал.Лео безучастно кивает.