Лиана Григорьева. Тихое сумасшествие. (1/1)

Лиана терпеливо сносит очередное скотское отношение к себе от главы финансового форта, закрывает глаза, выдыхает через нос и чуть ли не безумно ухмыляется. Она привыкла не обижаться на начальство, относиться к его причудам по-философски просто. Ничто не имеет смысла сейчас, потому что в итоге все мы станем прахом, а эта минутная вспышка гнева уже никогда не вспомнится. Лиана открывает глаза, когда Долбушин уже уходит по коридору, ссутулив плечи, задевая коленом зонт, висящий на руке, как на подставке. Лиана смотрит в удаляющуюся спину шефа хищно, будто задумав что-то, и если хоть кто-нибудь смотрел на Лиану в этот момент, он мог бы поклясться, что глаза сильной женщины светились в полумраке пустого офисного коридора. Лиана продолжает смотреть вперед, даже когда шефа уже нет на этаже, даже когда знает, что бесшумные двери лифта закрылись и теперь он едет вниз, в холл, где ждет его Андрей, держа наготове взведенный арбалет на всякий случай. Лиана несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает через нос, а потом громко смеется, запрокинув голову назад, обнажая белые зубы. Она хохочет, будто припадочная, удивляясь, что стены не трясутся, что не едет еще к офисному центру психбригада. Что сама она еще не едет в психушку.Это началось давно, кажется, еще в детстве, когда глупая бабкина такса заливалась лаем, загоняя под батарею старого мохнатого кота, который лишь шипел и пытался бить лапой. Лиана сидела на кровати, зажав уши подушкой, и в тот момент единственное, чего ей хотелось?— это задушить безмозглую псину этой самой подушкой. Лиана чувствовала своё бессилие: каждый раз, когда она пыталась оттащить таксу от бедного кота, такса рычала, хватала за руки, норовила вцепиться в лицо или горло. Лиана пугливо отскакивала, кричала, бросала вещи, пытаясь отвлечь, но это едва ли помогало хотя бы на несколько секунд, и вся эта свистопляска продолжалась час за часом, час за часом, доводя девочку до состояния полного безумия, когда она хищно подкрадывалась к исходящейся лаем таксе, хватала её за шкирку и неожиданно решительно и жестоко вдавливала псину в пол. Такса рычала, кот шипел и бил лапой, но Лиана с каким-то злорадством и нездоровым наслаждением продолжала держать животное, пока лай и рычание не превращалось в жалобный скулёж,. Лиане казалось, что можно надавить еще сильнее, и еще сильнее, и еще, чтобы что-то хрустнуло, чтобы такса заткнулась навсегда, чтобы больше не слышать этого ужасного лая. Но в самый последний момент, когда оставались буквально считанные секунды до задуманного, Лиана разжимала руку. Такса пятилась, тихо скулила, а Лиана, будто опомнившись, поднимала руки, успокаивала, брала на руки и гладила. Она прекрасно знала, что дело не в страхе перед бабкой или еще чем-то, просто дико не хотелось переступать черту, ту невидимую грань, которая отделяет нормального человека от дикого обезумевшего животного.Это повторялось часто. Пожалуй, слишком часто для человека, который ни разу в жизни не ходил по своей воле к психиатру. Она брала на руки орущую до посинения младшую сестру, которую спихнула на нее мать, но вместо того, чтобы зажать ей рот и нос, перекрыв доступ к кислороду, заставив тем самым замолчать, Лиана целовала её в лоб, бережно прижимала к себе и тихо пела колыбельную. Ей было страшно. Страшно, что однажды она не сможет сдержать себя в руках, не сможет сменить гнев на милость, не впадет в полнейшее всепоглощающее безумие от своего бессилия. Сестренка переставала плакать не сразу, и тогда Лиана начинала плакать сама, умоляла, просила, уговаривала ту замолчать, признавалась вслух ничего не понимающему существу, что может убить, покалечить, не сдержаться. Её слова звучали страшно, жутко и неестественно. Будто крик о помощи. Но когда сестра всё-таки успокаивалась, Лиана начинала плакать еще сильнее, произнося слова благодарности. Спасибо, что не довела меня до греха. Спасибо, что остановилась перед самой точкой невозврата.Года шли, и Лиана отточила мастерство до идеала. Она скалила белоснежные зубы в самой приветливой улыбке, отвечала любезностью на хамство, смеялась на оскорбления. Когда Долбушин в очередной раз шумно кидал ей кипу бумаг на стол, находясь в ужасном настроении, Лиана глупо хлопала глазками, невинно улыбалась: Я же глупая женщина, чего вы от меня хотите?? Долбушин огрызался, но уходил, громко хлопая дверью, а улыбка так и застывала на лице Лианы Григорьевой, будто её вырезали из камня. Костяшки на кулаках бледнели, сводило скулы. Лиана великодушно прощала начальника при первой же возможности, но вовсе не потому, что после его вспышек гнева вечером у подъезда Лиану ждал фургончик, набитый пачками денег, а потому, что иначе все те бумаги, которые он так отважно кинул на стол прямо перед лицом бедной женщины, вполне могли оказать не только в его собственной глотке, но и во всех естественных отверстиях его тела. В мыслях Лианы тяжелый дырокол опускался на его затылок, превращая голову в кровавое месиво, бесконечное количество раз, но вместо этого на лице застывала хищная улыбка, которую Долбушин всегда принимал за какой-то акт повиновения.—?Я вас люблю, Альберт Фёдорович! —?выплевывала Лиана в темноту пустого коридора, но за этими словами любви скрывалось столько зверства и крови, сколько смутили бы самого Ингвара Тилля.