К черту принципы! (1/1)

Уолт Лонгмайр не нравился мне со дня нашего знакомства. Я был тогда помощником Малакая Стренда, занимался всякой грязной работой: алкоголиками с белой горячкой, домашним насилием, наркоманами-самоубийцами.А старая задница шерифа тогда была менее морщинистой. Но он был наглым, удачливым и наверняка уже что-то делал с арестованными. Раскрываемость у него была почти семьдесят процентов, такие результаты можно только подделать.И он лез к индейцам. Заигрывал, изображал доброго белого друга всех обездоленных, цеплялся за ритуалы, старался подстроиться под совет, добиться, чтоб его принимали как своего. Он хотел исключительных прав.Генри Стоящий Медведь таскал его везде и вел себя так, словно этот урод мог однажды сменить цвет кожи и вдруг стать шайенном.А это еще хуже, чем быть белым. Даже очень белым.Когда белый надевает роуч, мажет лицо овечьим дерьмом и свеклой и участвует в церемонии поиска видений — мир переворачивается.Как минимум, меня это раздражало.Туристов я понять могу, им наши побрякушки в радость: пылесборники для украшения интерьера, а некоторые считают, что покупая всю эту дрянь, помогают бедным угнетенным народам... Туристы меня не бесят.А вот Лонгмайр всегда бесил, хотя был приблизительно таким же туристом, как и остальные белые.В нем всегда был неуместный гонор. Тот гонор, который до сих пор позволяет потомкам европейского отрепья исступленно и уверенно петь: ?Это звёздный наш флаг! О, пусть же он реет над землёю свободных, родиной смелых.??Наша Америка?, говорят лонгмайры и ни секунды в себе не сомневаются.Рендалл Уолш позвонил в семь вечера и сообщил, что шериф Уолт Лонгмайр застрелил Дэвида Риджеса при сопротивлении аресту.— Черт, я не знал, что он жив, он же вроде помер... — Джон Мышная нога отложил пакет с чипсами и уставился на меня растерянно.— Да. Риджес Шрёденгера, — я знал, что Уолш не поймет, но не смог удержаться.— А?— Нужно оформить протокол, займись. — Так он умер или... Он же вроде умер давно? Какого черта? Что писать?— Ладно, сам.Я надеялся, что вечером появится Бранч и мне станет чуть спокойнее.Не то чтобы я как-то переживал о нем. Нет. Но... Я грешным делом подумал даже сам позвонить ему.Черт его знает, чем обернулись для него сухие строчки моего отчета о Дэвиде Риджесе.Он много говорил о мести, об убийстве, о том, что сам хотел бы прикончить мучившее его чудовище. Чтобы искупать руки в его крови, чтобы больше никогда не сомневаться...Лонгмайр снова обошел его.И я был этому рад.Если бы он не позвонил в одиннадцать вечера, я бы наверное... Хотя нет, не хватало мне для полной деградации еще и за белым ублюдком гоняться!Бранч Конналли позвонил.— Можно я приеду?— Нужно.Он был похож на прогоревшую спичку, но его яркие, прозрачные, как два чистейших аквамарина, глазки блестели живо и заинтересованно.— Ну что, неудачник?— Все кончилось, — сказал он устало, — я устроился на работу.— Умничка!— Я теперь работаю на отца.— Я вижу, ты счастлив, Коннали.— Нет.— Ладно, могу угостить тебя вчерашней пиццей. Поехали.Мне показалось, что он облегченно вздохнул.— Теперь тебе точно нечего делать в резервации. Твою семейку здесь не любят.— Никто ведь не знает, что я здесь?— Нет, если ты не болтал.— А Ингрид?— Ей до тебя дела нет. Пока ты не платишь. Никто не знает.— Можно будет оставить все как есть?— Как есть?— Чтобы я мог приезжать...— Эй, эй, осторожно Бранч Конналли. Мне начинает казаться, что ты напрашиваешься ко мне в друзья!— Тебе не кажется.— Решил, как старина Лонгмайр тоже завести себе карманного индейца?Он страшно возмутился, вскинулся, сжал кулаки, как будто вот-вот взорвется от ярости. Весь такой большой, белый, гневный мужчина.— Нет! Ты... Даже не думай так!— Я и не думаю, — фыркнул я, — сядь уже, телевизор загораживаешь. Если хочешь приезжать, я не против. Только сам не суйся. Давай по нашей схеме, хорошо? Позвони, оставь машину на поляне и жди меня.— Отлично... — он сел. Я сунул ему в руки банку колы.— Расскажи, что было. А то я получил какую-то безграмотную муть из офиса шерифа. Мне нравится их женщина, но пишет она плохо.Он рассказал, выдавливая из себя слова силой. Я слышал тоску, обреченную и безысходную. — Легче тебе не стало?— Легче? Я потерял любимую работу, людей, которые были мне дороги, у меня никого нет, Матаис.— Папа взял тебя к себе, Коннали, не вешай нос.— В его глазах я ссыкло-неудачник, который все испортил. Он меня презирает.— Твой отец презирает абсолютно всех, насколько мне известно. Это наследственная болезнь. Странно, что ты получился таким...— Хреновым?— Отличным.Я сам не поверил, что сказал это.— Ты хороший человек, Бранч, — сгорел сарай, гори и хата, решил я, — псих, неудачник — да, но человек хороший. В твоей семье не мог появиться такой парень. Наверное. твоя мать была какой-то невероятной женщиной, раз перебила гнилое семя Барлоу.— Мама... — он даже улыбнулся слабо и неуверенно, — я ее почти не помню.— Ты есть будешь? Если нет, давай отдадим это соседской собаке, она как минимум не будет воротить нос от моего ужина. Он ел медленно и наблюдал за мной. А я наблюдал за ним.— Можно я останусь сегодня?— Неужели тот домишко, что купил тебе Барлоу. совсем тухлое место? Я слышал, что он стоил как дом приличного человека.— Не люблю его. Я останусь?— Оставайся.— Спасибо, Матаис.Мы молча смотрели ?Друзей? по СиЭнБи.Он хотел было переключить на бейсбол, но я сказал, что ненавижу эту игру, как все, что предельно бессмысленно и предельно дорого стоит. — Бейсбол — это квинтэссенция белого дерьма.Бранч вздохнул.— Ты чертов наци, Матаис.— Так и есть. Быть американцем и не презирать белых невозможно.— Как ты меня выносишь?— Не представляю. Ты самое белое, что я видел в жизни.Он рассмеялся. Идиот. Подумал, наверное, что я так шучу!— То есть, у меня нет шансов?— На что?— Стать твоим... другом, например.— Ты хочешь стать моим другом? Как ты это себе представляешь?— Ну...- он почесал гладко выбритую холеную щеку и посмотрел на меня странно, как будто ласково, — ты самый близкий мне человек. Единственный, кто поверил мне и не переставал верить до конца. Ты единственный, кто... Кого беспокоила моя смерть.— Я должно быть свихнулся, — проворчал я, поджав губы. Не знаю, какого черта он нес, но это было приятно слышать, — твой психоз оказался заразным. Но ты не раскатывай губу, Коннали. Ты настолько белый, что я сам себя прокляну, если свяжусь с тобой. Это поперек всех моих правил, знаешь ли. Я точно не смогу изобразить для тебя верную собаку вроде Генри Стоящего медведя.— Скорей уж я буду твоей собакой, — развеселился Бранч. Не знаю, что уж я такого сказал, чтобы насмешить этого придурка, но выглядел он очень довольным, — я готов, кстати. — Не люблю собак. — Но подкармливаешь их...— Иначе они воют и дохнут. Это хаос и антисанитария, Бранч.— Я тоже могу сдохнуть и готов выть.— Ты идиот.— Ты самый близкий мне человек, Матаис. Я никому больше не нужен. И никто не нужен мне. Я хочу быть тебе другом, собакой. Кем захочешь.— Мне ты тоже на хрен не сдался, — надеюсь в моей усмешке было достаточно ядовитого сарказма.— Кем захочешь, я серьезно.— Тогда я куплю намордник.