III.Асоциальная справедливость (1/1)

На вопрос о том, что она считает своим главным страхом, Мара, не задумываясь, ответила бы: оставаться наедине с мыслями. Одиночество было, как сигареты: разъедало внутренности и душило тошнотворным дымом, но именно к нему она тянулась больше всего. Было ли это вымученное, отчаянное бунтарство или попытка пройти круги ада, чтобы наконец освободиться, она понятия не имела. Мара интуитивно чувствовала, что никогда не сможет остаться совсем без близких, как никогда не сможет насытиться табачным дымом?— даже если её начинало выворачивать наизнанку, она всё равно тянулась за новой сигаретой?— но рваться в безлюдные подворотни, глухие скверы и на пустыри она не переставала. Это безрассудное, истинно человеческое желание: лишний раз взглянуть в глаза страху.—?Ну, что может случиться самого страшного? —?Спрашивает милая женщина в очках с тонкой красной оправой. Голос у неё мягкий и обволакивающий. Мара смотрит в пол и молчит, комкая край школьной рубашки. Действительно, что??Ты, ты, ты…?Шепот врывается в сознание, стоит оказаться в тишине хоть на пять секунд. Он выхватывает каждый свободный момент, чтобы шипящей змеей скользнуть в уши, и напомнить ей, что никуда не исчезал.?Зачем ты это сказала? Зачем ты это сделала? Почему ты не можешь вести себя нормально? Тебе не стыдно??И тогда всё тело сжимается, а затем дёргается, как от удара. В голове что-то щёлкает, и она вскрикивает?— иногда вслух?— какую-нибудь глупость, вроде ?Заткнись!? или ?Идиотка!?. Руки вздрагивают, и хочется как следует врезать себе по щеке, или схватить что-то острое, горячее…?Только этого не хватало!?Вина отступает после того, как Мара отказывается от обеда или сна. Ненадолго шёпот затихает, презрительно фыркнув, чтобы вернуться, когда она останется одна, когда рядом не будет ничего, что сможет отвлечь. Редко, очень редко, если хватает сил, Мара обращается к нему сама, словно тыкает палкой спящего зверя; тогда шёпот огрызается, посылая ей очередную волну дрожи и особенно болезненное воспоминание, чтобы пришлось жмуриться и бить себя по рукам, или корчиться под одеялом, будто от судороги, или в конце концов не выдержать и ударить по лицу?— пусть обожжёт щёку.?Действительно, что страшного??В пустоте есть шёпот, но зато нет людей; нет риска столкнуться с новым впечатлением, которое выжжет клеймом в подсознании. Недавние воспоминания мучительнее старых, им нет оправдания вроде: ?Ты тогда была ребёнком? или ?Теперь ты изменилась??— хотя и эти-то хлипкие и ненадёжные. Шёпот?— отличный спорщик, куда лучше неё; он всегда найдёт, за что зацепить, как повернуть всё так, чтобы стало больнее.?Почему в тот раз нельзя было спокойно забрать хлеб с кассы, показать чек? Теперь все они думают, что ты воровка!??Да все уже забыли, наверное, у них свои дела?.?Ага, отмазывайся! Они ничего не забывают. Теперь все будут косо на тебя смотреть. Не смей там больше появляться?.Хочется согнуться, спрятаться, забиться в угол и закрыть голову руками; вдруг этот голос сейчас зазвучит не мимолётным шорохом, а в полную силу, и тогда все услышат, все!?Почему нельзя было говорить громче? Человек помог тебе, а ты повела себя, как неблагодарная тварь!??Мне было плохо, я пыталась…??Ей какое дело до твоих проблем? Ты должна была!?В один миг далёкой зарницей вспыхивает рациональная мысль, или хорошее воспоминание, или утешение?— нетвёрдое, шаткое, но хоть какое-то; ей кажется, что всё вот-вот кончится, отхлынет горячая волна, придёт, наконец, облегчение, и она пытается схватить блуждающий огонёк из последних сил:?Глупо! Это глупо! Другим дела нет до таких мелочей, а я…??Ты бесполезная, бесполезная, и проблемы у тебя такие же никчёмные. Люди страдают в сотни раз хуже и молчат, а ты даже на улице слёзы сдержать не можешь, слабая-слабая-слабая…?Внезапно искра надежды превращается во всепоглощающее пламя, взмывает вверх и освещает всё режуще-белым. Бесполезно бежать от света?— он заберётся во все закоулки, обличит все тёмные убежища и заставит отвечать: ему дела нет до того, что от страха свело челюсти.?Помоги…??Никто не поможет!?***Мара резко открыла глаза и села.?Помоги мне!?Первая фраза, вспыхнувшая в ещё не проснувшемся мозгу; обрывок какого-то сна?— как и мокрые дорожки на щеках. Мара судорожно вдохнула, понимая, что только что плакала, и стараясь вспомнить, почему. В глазах на несколько секунд потемнело, потом заплясали разноцветные круги. Она встряхнулась, отгоняя остатки сонного марева; нечто вертелось в уголке сознания, осязаемое, но неуловимое, чёрное-чёрное-чёрное…?По-мо-ги-мне?.Мара подняла взгляд. На стене напротив висел, прикрепленный скотчем, плакат из журнала, названия которого она не помнила. Актёр на нём показался Маре очень подходящим; его имя в нижнем уголке она перечеркнула маркером и так же зачернила глаза. Валя, наверное, считала это жутким; а Мара смотрела, смотрела в бездны глазниц, и слёзы всегда высыхали.?Прости, я совсем забыла про тебя?.Чёрное-чёрное-чёрное в голове шевельнулось как бы с опаской и интересом. Мара пока не могла улыбнуться, вцепилась в плечи. Она никогда не видела фильмов с ним, никогда не искала его фотосессии, забыла фамилию?— личность этого человека не имела значения. Просто случилось так, что его внешность почти идеально совпала с тем образом, который складывался в голове Мары безлунными ночами, когда она сидела с телефоном или книгой и фонариком. Только глаза были слишком уж светлыми.Она наконец криво усмехнулась и крепче сжала объятия, представляя, как на ключицы и плечи опускаются чёрные-чёрные-чёрные руки; как ползёт вниз от сердца лёд, а за ним?— горячечный жар, согревая застывшую кровь. Больше не страшно, нет дрожи, и внутри пробиваются ростки спокойной уверенности: дальше?— тепло и безопасно, дальше?— никакого палящего света и боли, дальше?— уютный полумрак и тишина. Он приходит, когда нужно; он никогда не подведёт.?Пожалуйста, помоги мне?.У него не было имени; точнее, были десятки и сотни имён от тех образов, из которых он появился, и ни одно ему не подходило. Он обретал очертания медленно, проявлялся в сознании, как на старой фотоплёнке. Почему именно ?Он?, Мара не знала?— как-то само собой определилось мужское начало, а изменить что-то насильно она бы не смогла. Хотя и в женщинах, бывало, вспыхивали его черты; он не имел единого тела из плоти, да и дух у него был расплывчатым, так что?— неважно. Это Мара нуждалась в том, чтобы как-то его обозначить.Дыхание давно выровнялось, улыбка из вымученной превратилась в легкую и безмятежную. Чёрное-чёрноё-чёрное скользнуло по уголкам сознания, покрутилось вихрем и обратилось в дым. Мара выдохнула чуть грустно, последний раз глянула в закрашенные глаза, кивнула в знак благодарности и спрыгнула с кровати.—?Ого, проснулась!Мара молча прошла мимо кухни в ванную. Холодная вода живительным бальзамом потекла по воспалённым векам и опухшим щекам. Убрав растрепавшиеся волосы за уши, Мара вытерла лицо полотенцем, постояла секунды две, собираясь с мыслями, и наконец направилась к столу.В кухне стоял пар с запахом варёной капусты. Работала вытяжка, было приоткрыто окно, но от жара и духоты всё равно выступал пот на лбу. Валя суетилась у плиты; когда Мара появилась в дверном проёме, она глянула на неё чуть взволнованно. Отец сидел за столом, скрестив руки на груди.—?Ты опять ночью не спала?Мара едва удержалась, чтобы не закатить глаза и не цокнуть языком с неприкрытым раздражением. В голове было мутно и туманно, мысли складывались медленно, тянулись, как жвачка, разговаривать не хотелось совсем. Язык был сухой и тяжёлый, во рту застыл неприятный кисловатый привкус; она в который раз пообещала себе не ложиться днём.—?Я читала,?— буркнула Мара, опускаясь на стул напротив.—?А днём это нельзя делать? —?Отец кивнул Вале, поставившей перед ним кружку с чаем, и отпил. Мара видела поднимающийся от поверхности напитка дымок, и ей стало почти физически плохо от сочетания пропитанного влагой воздуха и горячего чая.—?Ночью думается лучше,?— наконец лениво протянула она,?— Как и работается…Последняя фраза вырвалась сама собой, и Мара пожалела о ней спустя секунду, когда отец нахмурился.—?Между трудом на благо государства и твоими подростковыми загонами есть некоторая разница, знаешь,?— отец сделал ещё пару глотков, Мара не выдержала и поморщилась.—?Ты суп будешь? —?Поспешно встряла Валя.—?Чуть-чуть,?— не поворачиваясь, бросила Мара и посмотрела отцу в глаза: серые, с опущенными уголками, из-за чего они казались вечно уставшими или расстроенными. Ей часто говорили, что у них очень похожий взгляд.?Ага, но не на жизнь?.Сонное раздражение, подпитываемое тупой болью в затёкшем позвоночнике, начинало принимать форму настоящей злости. Остаточная эмоция?— Мара вдруг вспомнила, что чувствовала перед тем, как провалиться в сон?— ненависть, гнев, желание рвать и метать; а потом эти дурацкие слёзы…?Подростковые загоны, значит, да? Ну-ну?.—?На благо того государства, в котором ветераны труда на паперти христарадничают? —?Последнее слово Мара выговорила особенно громко и чётко, усмехнувшись, как истинный циник. Отец стукнул кружкой об стол так, что она чудом не разбилась. Мара рефлекторно вздрогнула, но потом нарочито вальяжно откинулась на спинку стула,?— Только вчера видела…—?Денег дала? —?Его голос стал ещё более резким.—?Ну, я же не государство…—?Поздравляю, поддержала нищий бизнес! —?Фыркнул отец. Мара на секунду опешила, но почти сразу же парировала:—?И отправила в социальную службу. Здесь, на соседней улице.—?Это в ту-то, которую открыли два брата-акробата, сорвали куш с пенсионерок и скрылись в неизвестном направлении? —?Ничуть не смутился отец, глядя на Мару, как на неразумную первоклассницу,?— Молодец, борешься за правое дело!Мара замерла и не нашла, что ответить; он не остановился:—?Все вы думаете, что самые умные и лучше всех знаете, как о людях заботиться, только когда до дела доходит, от вас больше вреда, чем пользы,?— с каждым словом Маре всё больше хотелось, чтобы упал потолок,?— Либералка ты моя! Лучше собой займись.—?Вообще-то,?— она сглотнула, ненавидя себя за нетвёрдый голос, и вцепилась ногтями в запястье под столом?— до боли, лишь бы прошла трясучка,?— Я вообще не должна ни о ком заботиться. Это не моя обязанность.—?Вообще-то,?— передразнил отец,?— Тебе необязательно лезть со своим важным мнением ко взрослым людям, пока ты ничего из себя не представляешь…—?Так пусть покажут мне, как надо,?— зашипела Мара, готовая подняться из-за стола и метнуться в комнату. Губы начинали дрожать, и это было самым отвратительным?— знать, что сказать, но не иметь внешней уверенности,?— Уж простите, что я, в отличие от них, не могу ничего не делать!Валя внезапно возникла между ней и отцом, поставила перед Марой тарелку со слегка остывшим супом, выпрямилась и, бросив на сестру полный сочувствия взгляд, примирительно произнесла:Отец, отец, оставь угрозы,Свою Тамару не брани…Маре резануло слух полное имя. От него веяло старостью, прошлым веком, неповоротливостью и серой пылью; она бы всё отдала, чтобы никогда в жизни не слышать этого обращения, но огрызнуться сейчас— верх неблагодарности. Отец задержал взгляд на Вале, помолчал несколько мгновений и вдруг улыбнулся; Мара чуть не взвыла.?Да как?!?Сестра всегда умела успокоить любого играючи, парой слов или мановением руки. Стоило Вале появиться в поле зрения, как с отца мгновенно спадало звериное обличье, даже во внешности что-то менялось; голос становился ровным и размеренным, взгляд?— тёплым и благосклонным. Мара могла только наоборот. Она склонила голову так низко, что волосы едва не падали в тарелку, и принялась за еду, зарекаясь разговаривать до конца дня. К горлу подступало знакомое сжимающее чувство.Я плачу: видишь эти слезы,Уже не первые они.?Ну нет! Не сейчас!?Мара заставила себя доесть суп до последней ложки. Затем поднялась, ополоснула посуду в раковине и не очень быстро, чтобы не привлекать внимание?— отец разговорился с Валей и, похоже, пока забыл о существовании второй дочери?— вышла в коридор. Посмотрела на вешалку с куртками, и в голове промелькнула сумасшедшая мысль: схватить ветровку, кеды, выскочить на улицу и не возвращаться никогда-никогда-никогда… Она двинулась в сторону входной двери, замедлила шаг возле крючков с одеждой, почти подняла руку и всё же повернула в комнату.?Рано?.Зачернённые глаза смотрели с плаката. Мара плюхнулась на кровать, отыскала телефон и наушники и погрузилась в Сеть. Несколько раз она открывала сообщения, надеясь увидеть уведомление с очередного незнакомого номера, но?— ничего.?Конечно, других дел, что ли, у него нет??Тревога кольнула в груди; Мара давно к ней привыкла. Любое воспоминание о нём так или иначе связывалось со страхом, что последняя встреча была прощальной.?Он, конечно, параноик, но в этой стране…?Мара уныло закрыла вкладку и выключила дисплей. Оглядела комнату, избегая книжного шкафа; взгляд случайно упал на листки с текстом, лежащие на тумбочке у кровати сестры. Мара присмотрелась.С тех пор как мир лишился рая,Клянусь, красавица такаяПод солнцем юга не цвела.?Отвратительная! Ты! Отвратительная!?Фраза отозвалась в голове змеиным шипением. Мара вздрогнула и чуть не уронила телефон; накатило снова, как волной, побежали мурашки, она съёжилась, но вдруг?— вскинула взгляд и увидела напротив чёрное-чёрное-чёрное.?Не забывай. Не забывай?.Мара приподнялась и протянула руку к сценарию. Перелистнула на первую страницу и долго держала в подрагивающих пальцах, прокручивая в мыслях одно и то же?— чёрное-чёрное-чёрное?— пока не пропал трепет. Затем сделала глубокий вдох и смело взглянула на заголовок и автора.?Ничего. Я с тобой справлюсь?.И улыбнулась зачернённым глазам.Печальный Демон, дух изгнанья,Летал над грешною землей…Мара лежала под одеялом, вглядываясь покрасневшими глазами в светящийся болезненно-белым экран. Сценарий она вернула на место как раз перед тем, как сестра вошла в комнату и начала приготовления ко сну. Читать с телефона Мара не любила, но выбирать было не из чего. Периодически она прикрывала экран рукой, выныривала из импровизированного убежища, чтобы сделать вдох-другой прохладного воздуха, и возвращалась обратно. На часах высвечивалась полночь, а она всё не могла оторваться; с первых строк у неё зародилось стойкое ощущение, что после прочтения в её пантеон добавится новый образ.Я тот, чей взор надежду губит;Я тот, кого никто не любит;Мара кашлянула, сдерживая всхлип; показалось, что слишком громко, она опасливо выглянула из-под одеяла, но сестра давно спала. Небо за окном казалось оранжевым от света фонарей, когтистые деревья помахивали ветками. Мара вздохнула и устроилась поудобнее, уже не прячась, и продолжила чтение. Ей изредка приходилось останавливаться, моргая и щурясь, чтобы согнать ощущение песка в глазах. Один раз она встала, прокралась по сумрачному коридору в ванную и умылась, массируя веки и проклиная человеческое зрение. Ближе к часу ночи текст начал расплываться.Исчезни, мрачный дух сомненья!?—Посланник неба отвечал:?—Довольно ты торжествовалНо час суда теперь настал?—И благо божие решенье!Она выключила телефон и упала лицом в подушку. Хотелось кричать.?Ну я нашла, что почитать…?Мара перевернулась на спину, сотрясаясь от беззвучного смеха, закрыла рот ладонью. Глаза слезились. Во мраке комнаты плакат было почти не видно, но она чувствовала чёрный-чёрный-чёрный взгляд, и ей стало так горько.?Я знаю, чем это кончится?.Она нажала на кнопку включения, но через секунду же вырубила экран и отбросила гаджет. Внутри бурлило и полыхало, а чёрное-чёрное-чёрное только вилось вокруг, подливая масла.?Я бы тебе помогла?.?Почему никто не хочет тебе верить???Ты заслуживаешь…??Ты оправдываешь чудовище?,?— шевельнулся в голове шёпот.?Должен же хоть кто-то!??Любой из них убьёт тебя, прежде чем ты успеешь рот раскрыть?,?— ухмылялось шипение,?— ?Ты глупая, если думаешь…?—?Я знаю,?— выдохнула Мара и закрыла лицо руками.?Но кто-то должен?.Она не знала, сколько времени лежала неподвижно, утопая в бессвязных мыслях. Этот спор в голове никогда не заканчивался, и Мара привыкла к осознанию, что не сможет отыскать однозначный ответ. Опасно было тянуть руки к темноте, даже с желанием погладить; опасно было возводить на пьедестал злодеев просто для того, чтобы уравнять их с героями; опасно было пытаться втиснуть справедливость между Злом и Добром… Чем дольше она об этом размышляла, тем сильнее ей хотелось выкинуть что-нибудь безумное, противоестественное, противоречащее правилам из солидарности к высшему злу. Часы на микроволновке показывали два, когда Мара вошла на кухню. Аккуратно ступая босыми ногами по паркету, она приблизилась к балконной двери, взялась за ручку и проскользнула в заставленное коробками узкое помещение. Здесь и зимой, и летом температура не поднималась выше пятнадцати градусов; Мара потянула за проржавевшую створку окна, та нехотя поддалась. В лицо пахнуло ночной свежестью и запахом листвы, пропитанной росой. Мара вытащила зажигалку.?Горит сарай, гори и хата?От адреналина в крови становилось чуть теплее. Мара вдохнула и выдохнула дым нарочито размеренно и хладнокровно, затем посмотрела в белый лик луны, опершись о подоконник. Раньше она никогда не курила дома, так внаглую; в самом тёмном уголке сознания шевелилось предвкушение: сейчас за спиной щёлкнет выключатель, зажжется свет и перед ней появится отец. В его вечно уставших глазах отразится огонёк сигареты, на лице покажется удивление, а после?— ярость; Мара рассмеётся и предложит прикурить, а что потом?— какая разница…Она мотнула головой, прогоняя опасные мысли, и постаралась сосредоточиться на запахе и вкусе ядовитого тумана, вспоминая строки этой чёртовой поэмы и других книг, из которых родилось чёрное-чёрное-чёрное. Дым окутывал её темным облаком, и впервые за последние несколько дней Мара наконец ощутила абсолютное спокойствие. Здесь?— пустота, никого нет, никто не видит её; здесь?— тишина, и странно, что нет вездесущего шёпота?— Мара усмехнулась, вспоминая зачернённые глаза: видимо, всё же они сильнее. Лишь бы не светлело на горизонте, лишь бы зашла за тучи луна; в мире и так было слишком много света, а люди придумали ещё костры, свечи и фонари. Они бежали от чудищ, скрытых во тьме, и не заметили, как создали новое: оно схватило их в цепкие лапы и выжгло до костей огнём огромных глаз, пока они продолжали на него молиться. Мара фыркнула и встряхнулась?— задремать сейчас было бы действительно самоубийством. Сигарета потухла, Мара посмотрела на окурок с сожалением, смяла в кулаке и бросила вниз.Дымка пока не рассеялась, Мара стояла, прикрыв глаза, и вдыхала запах табака вперемешку с ночной прохладой. Сейчас даже он не был мерзким и тошнотворным. Хотелось остаться так навсегда; пусть холодно, и кожа под футболкой покрывается мурашками, пусть от проезжей части несёт пылью и выхлопными газами, и изредка хочется чихнуть, пусть шумят вдалеке машины. Жаль только, некому показать, некому рассказать про то, что ночь и мрак?— это вовсе не страшно, а ядовитый туман?— не всегда отрава. Мара вздохнула и одними губами, чувствуя, как отдаётся дрожью каждое слово, произнесла:Что без тебя мне эта вечность?Моих владений бесконечность?Пустые звучные слова,Обширный храм?— без божества!Хмыкнув краем рта, она открыла глаза. И встретилась взглядом с чернеющими в мареве очами бездны.