Ярче утренней зари (Морокеи) (1/1)

Их связывает кровь, магия и необузданный свет Ока. Савос понимает это, когда сияние обжигает кожу и рвет вены изнутри, потому что даже он, архимаг, не может удержать в ладонях сверхновую звезду, и даже для него магии бывает слишком много. Проклятое Око будто сплетено из нее, чистейшей в своем роде. Кто же мог знать, что на самом деле таит оно в себе, мысленно спрашивает Савос, снова и снова пытаясь найти прореху в завесе, созданной Анкано, но та только возвращает каждый удар с удвоенной силой. Кровь на языке ощущается кислотно-тяжело, и даже она отдает грозой: воздух пронизан эфирными частицами силы, а их танец с каждым мгновением становится быстрее, и вот любое неверное движение его собственной магии подтолкнет их крошить плоть, кости, камень… Кто же мог знать?Савос знает ответ.Морокеи. Раскатисто и звучно, как летний гром, пугающе, как пляшущие на небосводе молнии. Имя не соответствовало носителю, как казалось Савосу при первом шаге в гробницу. Мертвецам ни к чему громкие имена, потому что прах всегда сыпется тихо, а века приглушают звон даже самых громких битв, съедают и славу, и память, и талант. Потому что черви обычно съедают языки трупов, и те не могут уже говорить.Обычно. Да, этот город-руины был бы вполне обычным, если бы только у его хранителя не было Посоха Магнуса. Посоха Магнуса. Магнуса, архитектора мира.Лич сам сообщает ему об этом, и, согнувшись от боли в луже чужой крови, Савос не может не слушать. В Лабиринтиан вошло шестеро: лучшие среди лучших, молодые и амбициозные, взрастившие в себе тайный огонь сильнее, чем у прочих. Они искали силу Шалидора, а Савос искал их поддержки, и потом повел вперед, шаг за шагом погружаясь во мрак.На первой ступени холод обнял его ледяными ладонями. На второй тьма мазнула по лицу злым шепотом. На третьей с ними заговорили.Эй, маг, кто ты? Пожалуйста, развернись, хотя бы потому, что в столь узких коридорах перешагивать сквозь тело твоей коллеги неудобно, уж я-то знаю. Она была слишком слаба, и потому не выдержала моего Голоса. Ты мало чем от нее отличаешься, даже силы в вас мало.Мало. Да, ему всегда будет мало, потому что существа столь же голодного и ненасытного Савос никогда не видел. Мертвое тело избавлено от потребности в пище и воде, но Морокеи все равно пьет: каждый слог вытягивает магию из жил, и все сложнее наскрести хотя бы каплю ее во внутреннем резерве, чтобы создать защитное плетение от клинка драугра. Не у всех это удается, и до конца их доходит лишь трое. Потому что отступать уже некуда. И потому что Морокеи, чем бы он ни был, любопытно.У стражей гробницы синие глаза, и ветер в ней такой же синий от колдовства. Тут, в самом сердце города, оно уже не стелется легким шлейфом, а вибрирует чисто, в унисон с тактом внеземного могущества. Испей?— захлебнешься, коснись?— сгоришь, взгляни?— ослепнешь… или увидишь сосуд.Морокеи держит эту силу в себе, но хочет бесконечно большего, и потому жадно тянется к тем частицам магии, что еще остались в них, словно смакуя каждую. И Посох, проклятый Посох Магнуса сияет ярче утренней зари, заполненный до краев и одновременно жгуче пустой. В месте, где магия так кружит голову, даже парадокс гладко ложится на ткань мироздания.Я предлагал тебе уйти, маг, но ты так глуп, что не отступил. В моем храме никогда не терпели глупости.Он понимает: вот-вот с ладони древнего лича беззвучно сорвется свет, и даже дыма от их тел не будет. Свет жжет иначе, пронзает, запекается на губах отчаянием, когда Морокеи спрашивает, кто из них желает умереть первым. Потому что Савос уверен?— каждому следующему будет больнее. Потому что Савос знает?— судьба неотвратима.А раз так?— терять уже нечего.Свет в глазах Морокеи вспыхивает ярче, будто со смеху, когда Савос сам вонзает кинжал в грудь Хафнара?— тот успевает только обернуться, и его взгляд, полный обиды, навеки впечатывается стыдом в сознание. Провернуть, чтобы оборвать жизнь быстро, коснуться души, связать узел-петлю на остаточном образе… Повторить. Повторить. Повторить.Нет такой силы, что могла бы перевесить накопленную в Посохебесконечность, и сам Савос знает: секунду спустя он сам стал бы бликом в океане сияния. Но поглощать свет, поддерживая тем самих себя, два призрака теперь могут. Теперь, когда клетка из чистой энергии запирает худшее из чудовищ, можно выдохнуть в обожженные до мяса ладони. Кажется, он даже чувствует вкус собственных зубов, а на висках наверняка появилась первая седина. Но Савосу нет до этого дела?— тишина, лишь благостная тишина без стонов и звона заклинаний окутывает его. А затем появляется звук.Паря внутри абсолютного купола, Морокеи смеется, так искренне и заразительно, что в горле вскипает истерика. В клетке есть прорехи? Двоих жизней недостаточно, чтобы сдержать… это?Нет, ты сделал все просто превосходно, юный маг, и я хотел бы увидеть тебя снова. Очень хотел бы.Когда спустя долгие годы Савос возвращается в Лабиринтиан, Морокеи все так же сидит внутри купола, даже не пытаясь его разорвать. Его стража вежливо пропускает Савоса внутрь, и даже дыхание древнего лича не морозит больше. Савос пытается понять, почему, перебирает сотни вариантов, но приходит к самому нелогичному: теперь его считают не грабителем, не ничтожеством, но… коллегой? Морокеи просто кивает, и Савосу кажется, его иссушенная шея сейчас переломится напополам, а голова покатится к краю барьера. Но даже так лич будет жить, как и отвечать на вопросы.О, да. Джунал ценит находчивость, Савос, и я оценил тебя. Ты был слабым, но лучше, чем те, кто шел за тобой, теперь же преумножил силу… и учтивость. Этого всегда не хватает моим гостям, например, Шалидору. Он, знаешь ли, был тем еще нахалом, и присвоил себе многие заслуги моего ордена. Как давно… как давно он умер? Я думал, что смогу наказать мальчишку, когда воскресну, но теперь мне придется ждать еще и того, как барьер разрушат. О, не смотри так. Я?— жрец дова, хранитель Посоха, и мне обязательно нужно вернуться в мир. Сами боги обещали, что помогут.Воскреснет. Савос надеется, что это припадет не на его жизнь, потому что представлять, на что способен живой Морокеи, страшно. Чтобы отвлечься от мыслей, он вытягивает из сумки книгу. Древний маг, что основал Коллегию, оставил о себе тысячи мифов, но ни в одном из них не упоминал Морокеи. Шалидор сказал, что сам построил древний город, Шалидор врал, что это место называлось Лабиринтианом (Бромьунар, Бромьунар, звучит память среди стен), Шалидор даже с даэдра заключил сделку, но никогда не возвращался сюда.Смотря в бездонные дыры на месте глаз лича, Савос понимает, что в чем-то он все же превосходит предшественника. Он ведь вернулся. А значит, им с Морокеи будет о чем поговорить.—?Савос, мы не справляемся! Внизу снова летают аномалии, и барьер не снимается! У нас даже зелий уже нет! —?Фаральда ругается, лихорадочно разжигая пламя вокруг себя, но среди мешанины боя различить ее высокий голос сложно. Безразличным остается только Шалидор, замерший над ними огромной статуей, но Савос готов поклясться, что еще немного, и ее разнесет на куски. Как и Коллегию. Как и Винтерхолд. Как и весь, мать его, Скайрим.Что же, устало думает он, оправдываться ни перед кем тоже не придется. Разве что Довакин… нет, глупо было отправлять его туда.Мост, раскрошенный еще во время Великого Обвала, едва виднеется среди пурги, но не ощутить колебания магической завесы невозможно. Савос оборачивается, отвлекшись от всего на свете, потому что ощущения слишком невероятны. Кто-то сглаживает бурные волны, гасит шум в эфирном ветре, завязывает нити в одно полотно и поет колыбельную в такт к песне Ока. Голосом, что Савосу знаком.Довакин пропускает впереди себя человека, лица которого Савос никогда прежде не видел. Но и его бесконечный голод, и узоры, что выплетает колдовство, и даже сияние на дне глаз, живых наконец, слишком хорошо ему знакомы.Когда они оказываются совсем рядом, Морокеи поднимает Посох в знак приветствия, словно старому другу.