День 13. Старая паутина (1/1)

Николай считал себя хорошим человеком. Не мудрым, храбрым или ответственным?— все это он оставляет своей старости и своим детям; подобными титулами любят раскидываться по поводу и без, когда относительно беспрерывная линия бургомистров сливается в один невыразительный луч серого цвета и историки хоть как-то пытаются выцепить в нем оттенки.Хорошего было достаточно. Какое-то время, впрочем: но Николай не считал свое желание стать лучшим чем-то зазорным. В конце концов, человеку всегда нужна цель, не так ли?Хорошего стало недостаточно. Ему было двадцать, его деяния были велики и известны, по крайней мере близ Рейвенлофта и реки Ивлис, а его слава выходила далеко за их пределы: от Валлак до Хессельдорфа люди знали, кто он такой.Он хотел бы назвать себя лучшим.Ей было семнадцать, ее красота была чем-то, на что привыкли равняться и слава о ней выходила далеко за пределы их тесного дола: весь Север знал, когда она хмурится и хотел утешить ее.И она не позволила ему это сделать.Она появилась в его жизни совершенно некстати: белое платье, иссине-черные волосы и неприлично скучающее выражение лица; ее отец заставляет ее сесть в кресло против Николая жестким тычком под лопатки, словно пытаясь усмирить дикое животное, уже обессиленное от долгой борьбы, а затем уходит, закрывая за собой дверь.Им нужно делать вид, что они выносят друг друга и говорить. Хоть о чем-нибудь: так поступил бы достойный высших похвал сын, что не собирается стать позором своего рода. Он открывает рот и чувствует, как несказанные слова зависают в воздухе, не собираясь покидать его горла, а в глазах начинает слегка двоиться от дурного восторга.Этот восторг чем-то напоминал ощущение восхищения перед хорошей картиной, что ты можешь рассмотреть вблизи. Что принадлежит каждой своей черточкой тебе.Она заливисто хохочет, видя его одухотворенное лицо, и ее смех напоминает тонкий звон колокольчика.—?Они боятся меня, знаешь,?— в ее голосе звучит неприкрытая гордость, как у ребенка, что провернул отличную шалость. —?А ты?А он не может заставить себя заткнуться, услышав ее голос.Их называли лучшей парой за последний десяток лет: эксцентричная, необузданная дикарка в белых платьях, идеально воплощающая собой все зло и коварство, что таится в женщине, и настоящий мужчина, стойкий и благородный, способный на силу, что могла бы подчинить эту ведьму. Они были молоды. Они были хороши.Он хотел быть лучшим, но не мог: Николай не привык ко лжи и грубой силе, а она знала это и вила из него веревки, плотной паутиной манипуляции и флирта свивая ему кокон, не дающий дышать.—?Ты что, боишься меня, Николай? —?она не сдерживает злого хохота, такого, что хочется запрокинуть голову, когда видит его в дверях. Но ей нет дела, Вайорика знает, что только за этот смех он продал бы все, что имел. И еще чуть больше за ее слезы.Он отрицательно качает головой и несмело подходит ближе, не заглядывая ей в глаза.—?Почему же ты избегаешь меня? —?Она ловит его в свои объятия, касаясь пальцами скул. Сквозь тело Николая словно проходит молния, но он не находит в себе сил отстраниться или уйти. —?Я обидела тебя чем-то? Вот мерзкая девчонка.Ответа нет.—?Но я хочу работать над собой. Я все еще могу исправиться, только скажи,?— она развязывает атласную ленту на его шее и медленно расстегивает высокий ворот рубашки, ледяными костяшками касаясь вен на бледной шее. —?Поговори со мной!Ответа нет.—?Или я заставлю всю долину говорить о тебе,?— она подается чуть ближе, переходя на шепот. И, судя по прищуру его глаз, он прекрасно ее слышит. —?Что лучше, Николай: девственник или каблук?Резкий толчок в грудь сбивает ее с ног: крик Вайорики тонет в красной обивке дивана, поймавшего ее хрупкое тело. Она едва успевает поднять голову; Николай нависает над ней мрачной тенью, не давая пошевелиться. В блеске свечей и злобы, его глаза кажутся налитыми кровью. Ее взгляд полон восторга, нет, восхищения, впервые за всю их помолвку.—?Как, все же, легко… Задеть твою… Гордость-…Она прикусывает язык, когда чувствует его жгучее дыхание на своей коже и твердую хватку на своих запястьях. Она победила.Он наклоняется ближе, хрипло выдыхая куда-то в ее шею, и это невольно заставляет ее выгнуться дугой, прикрывая глаза. Он больше никогда не уйдет, как десятки других, пусть он не был как эти ?другие? и она не чувствовала себя так по-другому. Он не уйдет, она убила на него несколько недель: это было так тяжело, но она справилась, она привязала его к своей паутине навсегда, она…—?Что же ты делаешь со мной, мой Колокольчик? —?Его голос неожиданно мягок, когда Николай не вписывающимся в общую картину нежным движением убирает волосы с ее лица и заглядывает ей в глаза. Так мягок, что она начинает шипеть.—?Нет, что ты делаешь? —?В голосе Вайорики слышится отчаяние, надрыв, когда он отстраняется. Она теряет его, и от злобы хочется плакать. —?Вернись!Она молча садится, глядя как он отворачивается от нее, пытаясь собраться с мыслями, и резким движением раздирает свою рубашку. Холод комнаты неприятно щиплет разгоряченную кожу и хлопок безжизненно повисает на плечах девушки, мешая двигаться, но ей, кажется, все равно.—?Смотри на меня.—?Вайорика.—?Смотри на меня!Николай изучает носки своих ботинок так, словно видит их впервые, а она непонимающе смотрит прямо в его лицо: красивое, достаточно симметричное, но не слишком, обрамленное пшенично-светлыми прядями, словно ореолом света.—?Что плохого в том, чтобы взять то, что тебе принадлежит? —?Вайорика чуть встряхивает головой, отгоняя от себя наваждение. Она не любуется им, это он должен любоваться ей, пока она не выколет его глаза, чтобы оставить себе, высушенного и пустого. —?Николай, пойми: тебе придется целовать невесту. Ничего дурного в-…Он даже не поворачивает головы. Вайорика видит побелевшие костяшки рук, сжатых в кулаки, то, как напряглись мускулы его лица под кожей, как одеревенели его плечи. Ее начинает трясти, а комната наполняется бликами и отсветами: в ее глазах слишком много слез.—?… Ах, вот в чем дело. Неужели я не в твоем вкусе? Ты любишь блондинок? Высоких девушек? А может я просто недостаточно красива? В чем моя-…—?Ты? Ты прекраснее любой девушки, что была у меня или будет когда-либо,?— он улыбается, в его голосе звучит восхищение, робкое и искреннее.А она впадает в ярость: поднимаясь с места, хватает его за ворот рубашки, тянет к себе, забывая как дышать (по крайней мере ровно).—?Тогда перестань издеваться надо мной. Ты мой, ты мой жених, поцелуй меня, докажи мне!Вайорика чувствует его жадный взгляд на своих шее, ключицах и груди, видит, как дергаются его руки в порыве толкнуть ее вновь, так, чтобы она не смогла больше встать, и замирает, как облитая ледяной водой, чувствуя осторожный поцелуй в висок, выбивающий дыхание из ее легких получше желанного удара.?— Я хочу. Но я не могу сделать это с тобой, Вайорика.Ответа нет.—?Я хочу считать себя хорошим человеком.Ответа нет.—?Извини.Холод комнаты обжигает кожу тысячей игл, когда он отстраняется насовсем и, даже не глядя на нее хотя бы в последний раз, через плечо, закрывает за собой дверь.Вайорика остается одна, в изношенной разорванной паутине, со своим первым отказом и отметинами от медальона на своей груди, что она грубо вжимает в кожу, пытаясь хоть как-то отвлечь себя от другой боли, где-то там же.Когда он уходит, она разражается истерикой: рвет, мечет, скидывает со стола книги и размазывает те жалкие штрихи туши и легкий налет пудры, что были на ее лице, по белоснежным рукавам, напоминающим рваные крылья какой-то птицы. Хочется топать ногами, как маленькая девочка, выть от злобы и обиды, но ей хватает самообладания вдохнуть поглубже и молнией кинуться к лестнице.—?Вайорика? —?Тихий мужской голос окликает ее, кто-то пытается дотронуться до ее хрупких плеч, но она отталкивает его от себя с несвойственной юным и больным девушкам силой, не глядя, и каким-то чудом не спотыкаясь о собственную ненавистную длинную юбку, взлетает на следующий лестничный пролет.