47. Отголоски прошлого (2/2)

Последние слова Майклсон произнес с таким ожесточением, с таким отвращением, что не почувствовать его, не увидеть в этом пылающем презрением взгляде было невозможно. Деймон молчал, лишь все так же внимательно, думая о чем-то своем, глядя Клаусу в глаза. И лишь по его собственным ярко-голубым глазам, неподвижным, но отражавшим с каждой секундой разгоравшегося все сильнее огня, можно было понять, что сейчас происходит внутри самого Деймона.

—?Ты просто сын папаши, которому удалось разбогатеть, и проститутки, которая кинула семью и сбежала при первой же возможности. Ты помнишь, как мать готовила тебе завтраки и проверяла домашнее задание после школы, что дарила на Рождество и как будила по утрам? Ты не знаешь свою семью, как какой-то беспризорник, приютский щенок, потому что у тебя ее никогда не было. Ты безродок, Сальватор, вот ты кто. И больше в тебе ничего нет. И что лучше — иметь в себе ненависть или такую пустоту — тот еще вопрос.

Проходит секунда. Деймон так и не произнес ни слова в ответ. Сделав шаг Клаусу, одним этим шагом преодолев небольшое расстояние, разделявшее их, с невероятной силой замахнувшись, он ударил Майклсона в лицо.

— Усмири свой поганый язык, — выплюнул Деймон.Клаус рефлекторно схватился за лицо ладонями и отпрянул. По рукам из-под пальцев до локтя потекли темно-алые струйки.

Деймону казалось, что ему удалось дезориентировать Клауса: по тому, как он пошатнулся и насколько неуверенно стоял на ногах, было видно, что он с трудом удерживает равновесие. Однако в следующее мгновение, отняв руки от испачканного кровью лица, Клаус бросился на Деймона.

— Сукин ты сын, — с усмешкой протянул Майклсон.

— Держу пари, ты давно хотел это сделать, — усмехнулся Деймон.Схватив Деймона за предплечье, так сильно его сжав, что на коже моментально остались белые следы, в точности повторявшие очертания пальцев Клауса, Майклсон с силой потянул Деймона на себя.Деймон, не ожидавший, что Клаус сориентируется так быстро, не сумел скоординировать свои движения. Сам еле удержав равновесие, он поддался движению Клауса и сделал неловкий шаг вперед. В следующий момент Майклсон сделал подсечку и ударил Деймона по ноге. Левую голень электротоком обожгла боль, из горла непроизвольно вырвался рык, но Деймон удержал равновесие. Левой рукой прижав запястье Клауса как можно крепче к своему предплечью, правой он сцепил руку Клауса в районе локтя, а затем резким рывком потянул на себя и, когда почувствовал, как тело Клауса чуть обмякло, ударил локтем по его локтевому сгибу.

— Паскуда, — прохрипел Клаус, непроизвольно разжав хватку и отдернув, которую огнем жгла боль.

После освобождения от захвата у Деймона была гораздо большая свобода действий. Воспользовавшись замешательством Клауса, вслед за первым ударом он кулаком ударил прямо по корпусу, попав, кажется, по ребру чуть сбоку. Удар был спонтанным и непродуманным, поэтому вряд ли получился сильным, но все равно был болезненным.У Клауса него перехватило дыхание и, выплевывая из легких остатки воздуха, он закашлялся, но не отпрянул и по-прежнему оставался на ногах.

Но в следующее мгновение, не дав Деймону понять, что случилось, хватая ртом воздух, Майклсон выпрямился. Согнув руку в локте, он резким движением замахнулся. Имея уже большой опыт, Деймон понимал, куда должен был прийтись этот удар: в челюсть сбоку. Если бы он достиг цели, даже несильный, он вывел бы его из равновесия, и Деймон просто не успел бы оправиться — это была одна из самых уязвимых болевых точек на лице, и удар по ней может легко лишить человека сознания. Деймон едва согнул руки в локтях, чтобы поставить блок, но в этот же момент понял: он сделал ошибку. В руках Клауса что-то блеснуло. Периферийное зрение уловило этот странный блеск, мимолетной вспышкой появившийся и исчезнувший. В голове не было мыслей, не было слов. Но Деймон знал, что это. На автомате он выпрямил руки, сконцентрировав в них все силы, чтобы оттолкнуть Клауса, но было поздно. Живот через футболку обжег какой-то странный металлический холод, ощущавшийся так ясно, словно одежда не закрывала тело, и так же быстро, как он появился, через секунду исчез. Деймон рефлекторно схватился рукой за живот, почувствовав, как сквозь пальцы струями крови утекает тепло. Мышцы как-то непроизвольно напряглись, словно его тело больше не принадлежало ему. Деймон поднял глаза. В руках Клауса замершего на месте, замазанный темной кровью, лежал небольшой складной нож. Собрав остатки сил, которые исчезли в единое мгновение, он поднял взгляд еще выше и встретился с замершими, какими-то испуганными глазами Клауса. Майклсон смотрел на него в упор, не моргая, не дыша, словно боясь пошевелиться и не понимая, что сейчас произошло.

В сознании, слабея, последним, тихим отголоском прозвучала только одна мысль.?Гаденыш... Мерзкий, жалкий гаденыш...?А затем, спустя не больше чем секунду, нахлынула волна такой сильной боли, что глаза застлала какая-то мутная белесая пелена. От нее хотелось кричать, орать до хрипоты, захлебываясь и глотая воздух, как сумасшедший, только чтобы не держать это в себе. Все перед глазами поплыло, закружилось, начиная кружиться все быстрее, словно сливаясь в какой-то странный безумный калейдоскоп, и Деймон упал на землю.— Я не помню, что было после, — Деймон пожал плечами. — Сколько я там пролежал... И сколько мог бы пролежать. Я пришел в себя только в больнице.

В момент какого-то полусна кожу обдал легкий холод. Голова вдруг отяжелела, стала, как чугун, и было до тошноты неприятно повернуть ее хотя бы на полсантиметра. Деймон, насколько у него хватало сил, зажмурил и так закрытые глаза, словно пытаясь вернуться в эту дрему. В ней не было ничего, и это было лучше. Но от этого движения голова заболела еще сильнее.

Сделав над собой усилие, Деймон открыл глаза. Белый, отдававший какой-то бледной оттененной синевой, цвет. Слишком много белого цвета. Губы пересохли до такой степени, что уже покрылись, кажется, жесткой пленкой, но несмотря на это, на них сильно ощущался привкус железа. О том, чтобы попытаться пошевелиться корпусом, не было даже мысли. Боли не было, но было неприятное ноющее ощущение, которое невозможно было даже локализовать, — оно как будто разливалось по всему животу. Только сейчас Деймон почувствовал, что корпус от нижней части груди до пояса жестко зафиксирован: перевязан.— Очнулся?

Хриплый до безумия знакомый голос ощущался как что-то инородное в этой комнате, казалось, полностью изолированной от звука.

Деймон перевел взгляд вправо. Над ним, внимательно глядя ему прямо в глаза, скрестив руки на груди, стоял парень лет тридцати пяти. Деймон знал, что после того состояния, в котором он, очевидно, пребывал все это время, могут быть короткие провалы в памяти. Может, это было неправильно, но сознание работало вполне неплохо, да и назвать имя человека, сейчас склонившегося над ним, ему не составило бы особого труда, — Аларик.

— Что ты здесь делаешь?

— Догадайся с трех раз, — предложил Зальцман, и в его тоне послышалось какое-то неясное раздражение вперемешку с хорошо знакомым сарказмом.

События, произошедшие за несколько минут до темноты, замелькали в голове яркими отрывочными вспышками. Деймон вновь перевёл взгляд на Рика.— Так это ты...Фразу он не закончил, но было ясно, что он хотел сказать.— Как ты там оказался?..

— Пусть останется секретом фирмы ?Одуванчик?, — пробормотал Зальцман.

Аларик. Его университетский преподаватель, с которым они недавно поспорили на бутылку виски, а теперь часто проводили вместе пятницу в баре. Он спас его. Непонятно, как оказавшись в том месте в это время. Он спас его. Мысль об этом была нова и удивительна.— Рик, — позвал Деймон, и Зальцман, нахмурившись, перевел взгляд на него. — Спасибо.

— Обращайся, чего уж там.

— И сколько... Я был в отключке?— Не так много, как мог бы. Часов шесть, — навскидку ответил Аларик. — Деймон, скажи мне, — чуть наклонившись к нему, сказал он, — вы все, Сальваторы, рождаетесь с автоматически подключенной опцией ?Найти приключения на задницу?? Еще слава Богу, что внутренние органы не задеты.— Жить буду? — спросил Деймон, и в его глазах мелькнула тень улыбки.

— Еще женишься, может, — ответил Рик, но затем, на мгновение посмотрев в потолок и с шумом выдохнув, пробормотал: — Хотя какая дура на такое подпишется... Деймон, знаешь, — вновь повернувшись к нему, сказал Аларик, — я, к своему стыду, к своим тридцати пяти так и не познакомился с творчеством Достоевского, но мне почему-то отчаянно кажется, что его ?Идиот? посвящен таким, как ты.По губам Деймон скользнула слабая улыбка. Они с Риком знали друг друга не так долго, но в этих словах уже так легко было узнать его.

— Нет, Рик, там про других...— Да? — с наигранным удивлением переспросил Рик. — А по названию так в десятку попало!Спустя несколько секунд он уже без тени усмешки посмотрел на Деймона и спросил:— Деймон, с кем ты снова столкнулся?

— Да так, — уклончиво пробормотал Деймон. — Нашелся один урод.

— Ты запомнил его лицо? В полиции дать показания сможешь?Деймон ничего не сказал в ответ, словно не расслышав этот вопрос.

— Рик, у меня есть к тебе одна просьба, — спустя некоторое время произнёс он.

Аларик вопросительно посмотрел на него, и Деймон взглянул ему в глаза.— Пожалуйста, не говори отцу о том, что случилось.

Рик молчал, плотно сжав губы и без слов глядя на Деймона. Он отчего-то пристально смотрел ему в глаза, словно в них пытаясь найти ответ на вопрос, который не давал ему покоя уже давно.

— Хорошо, — наконец хрипло проговорил Зальцман. — Но тогда у меня есть к тебе встречная просьба.Деймон молчал, показывая Аларику, что готов ее выслушать, хотя уже понимал, о чем он говорит.Ни в тоне, ни во взгляде Аларика больше не было ни намека на то, что он шутит, или на сарказм. Голос, хотя звучал негромко, был невероятно твердым.

— Ты ответишь только на один мой вопрос и скажешь правду.Палата наполнилась гулкой тишиной. Впервые за это время Деймон почувствовал стук своего сердца. Оно оглушительным колоколом билось в висках, отдаваясь в ушах раскатистыми ударами густой крови.— Кто это был?— Столько лет уже прошло, но Аларик так и не рассказал мне, как в тот день оказался в том районе, — с легкой усмешкой проговорил Деймон.

Не отводя взгляд, не моргая, Елена смотрела на Деймона и чувствовала, что его образ перед ее глазами размыт за какой-то странной туманной пеленой. Елена ощутила, как начали дрожать губы. Она не знала, что о Клаусе расскажет ей Деймон, но не ждала чего-то другого, кроме того, о чем он уже ей сказал. Но до этого момента Елена воспринимала рассказ Деймона спокойно: поступки Клауса не были для нее неожиданными, она не удивлялась и внутри была готова услышать подобное — быть может, поэтому рассказанное Деймоном не касалось скрдца, словно она смотрела на какую-то отдаленную картинку. Совершенно иное Елена чувствовала сейчас. Нет, это было не ощущение гадливости, презрения; это что-то гораздо глубже, яснее... Намного страшнее. Он следил за Деймоном и специально приехал в то место, где он должен был быть. Он взял с собой нож, зная, что сам Деймон, скорее всего, будет безоружен. Этот нож он вонзил в него, а затем просто оставил умирать на заброшенной парковке на окраине города. Этот человек все знал... И он живет с этим уже десять лет.

Елена знала семью Майклсонов. Не только из чьих-то рассказов — жизнь, сделав так, что их пути в какой-то момент так тесно переплелись, ясно показала ей, какими бывают люди. Но никогда в своей жизни, ни одной секунды, ни одного мгновения, даже после того, как произошла история с Майклсонами, даже когда она до ребяческой дрожи боялась, даже когда с тем же Клаусом столкнулась в университетском кампусе, — она не ощущала того, что творилось в ее душе сейчас. Елена изо всех сил пыталась успокоить сердцебиение, но кровь отбойным молотком стучала в ушах, пронзая виски ноющей ледяной болью. Сейчас перед своими глазами Елена отчетливо видела тот самый шрам — и сейчас, кроваво-красный, рваный, пульсирующий, он казался еще уродливее, еще страшнее.Елена подняла взгляд на Деймона и посмотрела ему в глаза. Чем-то немыслимым сейчас был объят взгляд ее тепло-шоколадных глаз — отчаянием, тревогой, словно все это сейчас до сих пор действительно имело значение и могло что-то изменить. Елена задавала этот вопрос, но было глубоко внутри что-то такое, что бледными, неровными, хаотичными отголосками говорило, что в нем нет смысла, что она могла бы дать на него ответ.— Деймон, ты... Ничего не сделал?..Слова Елены, которые она произнесла одними губами, раздались в тишине едва слышным невесомым шепотом. Она проговорила их так осторожно, настолько тихо, что, казалось, она сама боялась их смысла, боялась того, что может за ними скрываться.Деймон мотнул головой.— Нет. Я не искал его по всему городу, не заявлял в полицию. В те времена далеко не везде в общественных местах были камеры наблюдения, что уж говорить о таком захолустье. Свидетелей тоже не было, а сам Клаус был на хорошем счету в университете, так что... Никакого смысла в этом всем не было бы.

Елена с шумом неровно выдохнула и, сложив ледяные ладони, едва коснулась ими губ.— Боже мой...— Елена, — позвал Деймон. — Все это было очень давно и быльем поросло. Я жив и здоров. Жизнь продолжилась.

Елена подняла на Деймона взгляд. Ее глаза,так жадно впившиеся в него, сейчас были полны искреннего непонимания и неверия. Она действительно не могла поверить, что в Деймоне была такая... Легкость. Что каждый раз он встречался с глазами Клауса — с тем самым взглядом, который он видел тогда, на парковке. Видел, как складывается его жизнь, — успешная, свободная, полная перспектив и планов. Видел, как искренне привязана к нему Ребекка, души не чаявшая в старшем брате. Видел и... Ни разу не предпринял попытку отомстить?..— Как ты жил с этим? — почти шепотом спросила Елена.Деймон замолчал, и взгляд его, задумчивый, тяжелый, устремился куда-то вдаль.

— Эта история могла бы быть закончена совсем недавно. Но... Видимо этой жизни нужно что-то еще.

В голосе Деймона послышалась задумчивая усмешка?

Елена повернула голову в его сторону, и их взгляды вдруг столкнулись. По коже прошел какой-то необъяснимый холодок. В этом хладнокровном спокойствии Деймона, в его ровном тоне было что-то пугающее.Елена внимательно смотрела на Деймона, пока не понимая, о чем он говорит, и в этот момент отчего-то почувствовала, как где-то глубоко внутри что-то с необъяснимой болью дрогнуло.— Что ты имеешь в виду?.. — пересохшими губами пробормотала Елена. — Вы с Клаусом...— Клаус на данный момент в больнице, — произнес Деймон. — Я не знаю о прогнозах. На меня же заведено уголовное дело.

***— Ребекка говорила, что приезжала к тебе.Эстер внимательно смотрела на сына, скользя взглядом по его лицу, изучая каждую черту, словно не видела его уже очень давно. Клаус никак не отреагировал на ее голос: он не шелохнулся, даже не повернулся в ту сторону, откуда он доносился до его слуха. Ни один мускул не дрогнул на его лице, словно он вовсе не слышал слов матери. Широко распахнутыми глазами, голубой оттенок которых при дневном освещении сейчас казался как-то бледнее, словно они были подернуты льдом, он смотрел куда-то перед собой. Смотреть в эти глаза было страшно: редко моргающие, глядящие в какую-то неопределенную точку, они были пустыми и казались сейчас стеклянными, словно принадлежали какому-то манекену. Клаус силился что-то увидеть, и под влиянием рефлексов, если его что-то беспокоило, еще пытался разглядеть источник дискомфорта, щурил глаза, сильно зажмуривал их, а потом резко открывал, как это обычно делаем мы, когда буквы перед глазами начинают расплываться или плохо видны вдали.

Но не менялось ничего: перед глазами была темнота. Ни одного, пусть даже размытого, туманного. Как будто упал в глубокую яму. Клаус знал, что к нему приходили врачи, еще периодически направляли в его глаза пучок света от фонарика, проверяя реакцию зрачков. Но их результаты мало чем отличались друг от друга. Все оставалось по-прежнему.

— Да, она была здесь вчера, — ровным тоном ответил Клаус.

— Они с Деймоном разводятся, — проговорила Эстер. — Она говорила тебе об этом?Клаус едва заметно кивнул.В мимике Клауса не изменилось ничего; ни на секунду не изменилось его дыхание — оно было все такое же ровное, спокойное.— Какая теперь разница?Сейчас, о чем бы Клаусу ни говорили, кем бы ни был его собеседник, его реакция на то, что он слышал, была одинаковой.

Кризис миновал. Первые три дня были самыми трудными: Клаус не приходил в сознание, а на снимках МРТ, выявивших закрытую черепно-мозговую травму с переломом височной кости, ясно просматривалась гематома в задней черепной ямке. Образование было небольших размеров, но состояние Клауса было тяжелым, реакция организма на лечение — медленной, и врачи не знали, как на нем может сказаться хотя бы малейшее осложнение. Обсуждался вопрос о хирургическом удалении гематомы, но в том состоянии, в котором находился Клаус, операцию он мог бы просто не перенести. Никаких прогнозов врачи не давали. Они выражали надежду лишь на то, что организм вынослив и все-таки сможет справиться. И это оказалось правдой. Спустя несколько суток интенсивной терапии Клаус пришел в сознание. Восстановление шло тяжело и медленно, и поначалу Эстер, ужасаясь, не могла поверить своим глазам, когда видела, каким был ее сын. Клаус почти не разговаривал, хотя все слышал и понимал, и даже поворот головы или поднятие руки поначалу давалось ему с трудом. Но организм был молод, не изношен болезнями и препаратами, и у него было достаточно ресурсов на то, чтобы, хотя постепенно, с переменным успехом и волнами ухудшений, чередовавшихся с проблесками прогресса, но все-таки начать выкарабкиваться.

Сейчас угрозы жизни уже не было, хотя травмы Клауса по-прежнему заставляли врачей опасаться за то, какими отголосками они могут отдаться в будущем. И самой большой опасностью сейчас было зрение. Придя в сознание, Клаус не сразу смог понять, что с ним происходит, но когда он спросил у медсестры, какое сейчас время суток, стало понятно, что что-то не так: в окно ярко светило солнце. Глаза просто перестали реагировать на свет: зрачки оставались одного размера, а сам Клаус только по звуку и его громкости мог догадываться, где находится в тот или иной момент говорящий с ним человек. Было очевидно, что источник проблемы находится в головном мозге: глаза задеты не были, вся сила удара пришлась на черепные кости. Сначала врачи предполагали, что, может быть, в каком-то участке мозга произошло кровоизлияние, и оно задело зрительный бугор. Но снимки были чистыми. Сказать что-то с уверенностью сейчас было невозможно: нужно было наблюдать состояние в динамике. Но были и другие проблемы. Было понятно, что Клаусу предстоит долгий путь восстановления: с определенной периодичностью Майклсону все еще делали снимки МРТ, чтобы отслеживать состояние гематомы, проверяли слух; что же касается шрамов на лице, то была высокая вероятность, что они останутся на всю жизнь. Клаусу не было дело ни до чего этого. Он равнодушно относился к проверкам и обследованиям, не задумываясь о том, для чего их проводят, ему было абсолютно плевать, останутся эти воспаленные розовые шрамы, которыми было исполосовано лицо, или нет. Хоть какое-то значение для него имело одно. Темнота. Плотная, вязкая, абсолютная темнота, которая оказалась единственным, что он видел перед собой. Которая появилась в один момент — словно из ниоткуда. Он не знал, что с этим делать, метался, как раненый дикий зверь, заключенный в клетку: первым делом, просыпаясь утром, он широко распахивал глаза, поворачивая голову к окну, надеясь увидеть, какое было время суток. Но перед глазами по-прежнему была густая темная пустота. Не веря этому, Клаус еще несколько раз, как ребенок, с силой зажмуривал, а затем резко открывал глаза, надеясь, что в первый раз ему показалось, что он не мог ничего увидеть спросонья. Но все оставалось по-прежнему, и только тогда Клаус понимал, насколько же все это глупо.

Клаус изо всех сил держался только за одно — это было единственным, что еще было способно вытащить его из этой странной тюрьмы одного заложника. Голоса Ребекки, Эстер, друзей, приходивших к нему, врачей... Он вслушивался в них, с жадностью ловя каждое слово, даже не вдумываясь в смысл, а слушая звук, тон, мельчайшее его изменение... Но и они скоро начали терять свое истинное значение, лишенные возможности совместиться с реальным, осязаемым образом, который когда-то был так ярок, — это был словно пазл, в котором не хватало одной детали, — и именно эта деталь делала рисунок совершенно бессмысленным. Все меньше Клаус разговаривал, уже по-другому отвечая на какие-то вопросы, все больше думал о чем-то своем, глубоко погружаясь в свои мысли. Дни, похожие один на другой, сливались друг с другом, когда конец настоящего плавно перетекал в начало следующего, заключая время в какой-то странный цепкий круг.

— Ну, на твоем месте я бы так не говорила, — хмыкнула Эстер. — Произошло наконец то, что не могло произойти около четырех лет. И если у Ребекки наконец открылись глаза на Деймона и на ее отношения с ним, это не может не радовать.

Клаус молчал, плотно сжав губы, и на мгновение Эстер вдруг показалось, что он видит, — настолько жадно он сейчас впивался взглядом в эту невидимую неведомую точку перед собой.

— Где он сейчас? — вдруг спросил Клаус. — Он под стражей?

— Если бы, — глубоко вздохнув, с толикой недоумения в голосе, словно и сама все еще не могла поверить в это, протянула Эстер. — Младшенький быстро подсуетился, заплатил залог, — Эстер с таким ядовитым отвращением выплюнула эти слова, что даже не зная, о ком она говорит, не зная контекст всего этого диалога, можно было понять, как она относится к этим людям и что чувствует. — Так что Деймон свободно разгуливает по улицам, даже работает. Пока все осталось по-прежнему. Хочется верить, что ненадолго.Клаус снова замолчал. В тишине больничной палаты было слышно его тяжелое, шумное дыхание, которое, казалось, дается ему с трудом. Их диалог с Эстер продолжился, они говорили о чем-то друг другу, обсуждали что-то, не касающееся этой болезненной и вызывающей только негатив темы. Но что-то изменилось в Клаусе в эти минуты. Он отвечал на вопросы Эстер, рассказывал о чем-то, но все это было каким-то поверхностным, таким, словно он сам с этим не был знаком. Она пристально, с усилием вглядывалась в его глаза, пытаясь найти ответ на свой вопрос, пытаясь понять, что с ним происходило. Что могло твориться внутри него, что могло скрываться за этой бесконечной бездной невидящих глаз... Клаус стал замкнут за это время, не заметит это было невозможно и причины этого были очевидны. Но Эстер ясно понимала, что сейчас происходит нечто совершенно иное, — и это не имеет никакой связи с тем, что беспокоило Клауса все это время. Это странное воспаленное, болезненное напряжение было уловимо даже в его теле. Это была словно непонятная начинающаяся лихорадка.

— Мама, скажи, — вдруг повернув голову в сторону Эстер, Клаус прервал ее на полуслове, кажется, даже не услышав то, о чем ему говорила мать. — Это правда? То... В чем так уверен Деймон?Клаус не мог видеть Эстер, но в этот момент его глаза были так точно направлены именно на нее, словно он видел ее взгляд так же ясно, как видит она его самого. Ее глаза были скрыты от него темной плотной пеленой, но он так хотел посмотреть в них — и словно видел их.

— О чем ты говоришь?— Мия... — будто в лихорадочном бреду, произнес Клаус, и его сухие губы вдруг начали дрожать. — Мия умерла. И Деймон считает, что... Что в этом твоя вина.Словно вспышка молнии нестерпимо ярким светом блеснула в сознании Эстер.— Ты в своем уме? — ее голос громом раздался в странной тишине. — Да, видимо, неплохо он тебя приложил к стенке, раз начал нести такую чушь.Но для Клауса ничего не значили ее слова, будто он их вовсе не слышал. Ни один мускул не дрогнул в его теле. Плотно, с силой сжав губы, он все так же жадно, пристально, вглядывался — да, именно вглядывался — в глаза Эстер, с немыслимым напряжением, казалось, собирая остатки сил для того, чтобы хотя бы на одно мгновение, хотя бы бледным отблеском увидеть ее. Его лицо было искажено какой-то странной болезненной судорогой, словно он ценой немыслимого страдания и боли из последних сил сдерживал в себе что-то.

— Мама, ответь! — не дослушивая ее, выкрикнул Клаус, и его слова хрустальным эхом, казалось, отрикошетили от стен.По телу Клауса прошла какая-то необъяснимая дрожь — как от воспаленного озноба. Эстер смотрела на своего сына и не узнавала его. Еще ни разу в своей жизни, ни в одно мгновение она не видела его таким безумным и таким твердым.— Ответить тебе? — вдруг рыкнула Эстер, и глаза ее загорелись неподдельным гневом. — Закрой свой рот, и в моем присутствии лучше даже не заикайся о том, что тебе только что хватило ума озвучить. Не знаю, о чем говорил тебе Сальватор и что у него на уме, но только я надеялась, что у моего сына хватит мозгов на что-то большее, нежели повторять идиотские мысли Сальватора.

Каждое слово падало на грудь чем-то тяжелым, металлическим; ни толики дрожи не было слышно в голосе Эстер — она была холодна и абсолютно спокойна.Эстер на миг замолчала.— Знаешь, Клаус... — задумчиво вдруг проговорила она. — Майкл скончался. Элайджа о тебе даже не вспомнит. Твоя семья — это я и Ребекка, — медленно, проговаривая каждое слово почти по буквам, произнесла Эстер, в упор глядя Клаусу в глаза. — И я советую тебе тысячу раз подумать прежде, чем показывать свое недоверие и так открыто плевать в глаза хотя бы кому-нибудь из тех, кто для тебя сейчас — единственная опора и поддержка.

***Юркий луч оранжевого солнца, казавшийся очень ярким, до такой степени, что захотелось зажмурить глаза, скользнул по лицу. Энзо уже давно не спал, ему, давно привыкшему вставать рано, уже не хотелось спать, но было в этой утренней солнечной тишине такое, от чего хотелось просто лежать, зажмурив глаза, и слушать ее, прислушиваться к каждой ее секунде, такой долгой и отчего-то такой дорогой, и слышать то, что она могла на ухо едва уловимо прошептать.

В тишине время от времени раздавалось быстрое четкое постукивание ногтей по дисплею. Энзо отчего-то захотелось улыбнуться. Уже не спит. Уже проверяет соцсети и кому-то пишет. Энзо не открывал глаз, но сейчас перед глазами так ясно возник образ Кэролайн — представить его, нарисовать в мельчайших подробностях было почему-то так легко. Он вспомнил ее смех и ее глаза— эти детские, неверящие, испуганные глаза, ясно голубые, которыми она вчера смотрела на него на пороге, словно не веря, что он настоящий, а затем так звонко рассмеялась, что и он тоже начал смеяться — без какой-то ясной причины: просто стало отчего-то радостно, когда смеялась она.

Окончание тура на Балканах и вдруг освободившиеся четыре дня — как что-то на грани фантастики. У Энзо не было мыслей о том, чтобы провести их как-то по-другому. Обмен уже купленных билетов в Нью-Йорк, чемодан, даже не распакованный, и десять часов трансатлантического перелета из Софии. А через четыре дня — снова аэропорт и перелет через всю страну. Может быть, безумно. Стоило ли это того? Чертовски. Только это и стоило.

— Знал бы ты, как забавно смотреть на снимки папарацци из аэропорта, когда ты храпишь на соседней половине кровати, — вдруг послышался до боли знакомый голос.Энзо распахнул глаза и повернул голову. Кэролайн, прислонившись плечами к спинке кровати, все так же смотрела в экран смартфона, скорее всего, просматривая ленту новостей, и даже не смотрела в сторону Энзо, как будто говорила все это мимолетно, просто ?между прочим?.— Так ты не спала! — опершись на локоть, с нотами возмущения, даже какой-то детской обиды в голосе воскликнул Энзо. — Все девушки с восходом солнца заходят в инстаграм? — усмехнулся он.— И это говорит человек, одним из первых вопросов которого вчера было: ?Можно мне подключить провод к розетке, а то у меня телефон в ноль??, — скорчив рожицу, спокойно ответила Кэролайн, посмотрев ему в глаза.По губам итальянца снова скользнула усмешка.

— Ладно, один-один, солнышко.

Энзо снова опустился на подушку, а затем, кажется, чуть нахмурившись, спросил:— Там фото из аэропорта? И когда они только все успевают...В ответ на его вопрос Кэролайн показала ему дисплей своего смартфона. Пост на одной из фан-страниц, посвященных Энзо, действительно содержал подборку фото, сделанных, судя по всему, в аэропорту Софии. На снимке, который Кэролайн показала ему, в своей излюбленной для поездок одежде — черной футболке, светлых джинсах и толстовке, которая была рукавами повязана на поясе, он стоял неподалеку от стойки информации, опершись на ручку чемодана и с кем-то разговаривая по телефону.— Мне даже интересно, с кем ты в этот момент разговаривал, — такое сосредоточенное лицо, — сказала Кэролайн и, не сдержавшись, хихикнула.— С Крисом, наверное, — пожав плечами, предположил Энзо, а затем перевел взгляд на Кэролайн и сказал: — Ну не с тобой точно. Я же типа должен был сделать сюрприз.От его последней фразы Кэролайн почему-то захотелось засмеяться.— Точно могу сказать, что тебе он удался, — прошептала она, отложив телефон и потянувшись к нему.

Энзо притянул ее к себе за плечи, и, улыбаясь, коснулся ее губ. Это было так странно: они не виделись около месяца, но поверить в то, что сейчас они видели друг друга в реальности, не через фото или камеру FaceTime, что можно было просто притянуть и поцеловать, было еще сложно.

— В нашем распоряжении четыре дня, — прошептал ей в губы Энзо.

— Как ты предлагаешь их провести? — спросила Кэролайн, и на ее лице мелькнул отблик улыбки.— Ну... — по-актерски протянул Сент-Джон, — я не так часто бываю в Лос-Анджелесе и не очень хорошо его знаю, так что... От такого проводника, как ты, я бы совсем не отказался. М? Что скажешь? — заговорщицки спросил он, запустив руку в ее волосы и касаясь губами ее щеки.— Да, требовательные пошли мужчины, — хихикнула Кэролайн. — У меня, между прочим, учеба, господин Сент-Джон, — с присущей ей долей кокетства и лукавством во взгляде сказала Кэролайн, — не забывайте об этом.

— Да? — Энзо, внимательно посмотрев на Кэролайн, нахмурился. — Ну тогда вали в свой университет, — театрально надувшись, хмыкнул он.

— Извини, Энзо, я не люблю ходить в университет в воскресенье утром, — ответила Кэролайн, и в ее глазах снова мелькнул кокетливый лукавый огонек. — Так что уже не отвертишься.Энзо на мгновение замер, еще раз прокрутив в голове фразу Кэролайн. Он понял, что сказанное ею стало для него новостью, — он всерьез думал, что еще сегодня суббота. Может быть, так подействовал долгий перелет и джетлаг, может — что-то другое. Но теперь Энзо знал, что дни недели в ближайшее время он перепутает не один раз.

Больше не говоря ни слова, Энзо потянул Кэролайн за собой, и через мгновение, с звонким смехом она плюхнулась рядом с ним на подушки. Он целовал ее в губы, щеки, нос и лоб, вдыхая необъяснимый, но уже такой знакомый аромат ее волос, безбожно щекотал, этим заставляя от него отбиваться. Сейчас и правда хотелось только этого: в смятой постели, не зная, который час, и едва помня, какой день недели, просто целоваться, слышать возгласы Кэролайн с возмущенным требованием отпустить ее вперемешку с заливистым смехом, и чувствовать, что время вступило с ними в договор — и замедлило свой ход.

— Когда-нибудь я отомщу тебе, Сент-Джон. Попомнишь мои слова!

— В Нью-Йорке ты говорила то же самое, — с усмешкой прошептал Энзо.

— Энзо...

Кэролайн, переведя дыхание, хотела что-то сказать ему, но остановилась на полувдохе. В открытую комнату донесся длинный четкий звонок в дверь. Энзо и Кэролайн замолчали, словно синхронно в этот момент подумав, что могли ослышаться. Но звонок, на мгновение замолкнув, спустя мгновение повторился вновь более коротким и отрывистым сигналом.— Кто это? — взглянув на Кэролайн, спросил Энзо.— Не знаю, — пробормотала Кэролайн, убрав за ухо мешавшую прядь волос. — Сегодня воскресенье, вроде бы никто не пла...Свою фразу Кэролайн не договорила. Спустя мгновение ее взгляд, пока непонимающий, но спокойный, сменился вспышкой настоящего отчаяния. Глаза Кэролайн расширились.— Твою мать... — пробормотала она, глядя на приоткрытую дверь комнаты, и отстранилась от Энзо. — Какое сегодня число? — спешно протараторила она, но, судя по тому, что уже спустя миг она дала ответ, от Энзо его она не ждала. — Двадцать второе... Черт, черт, черт!Кэролайн встала с кровати, босыми ногами ступая по полу, убрала скомканное одеяло, половина которого свалилась на пол, и вернула его на кровать.— Почему я такая дура с памятью, как у рыбы...— Кэр, да что случилось? — искренне не понимая такой реакции Кэролайн и такой тревоги, спросил Энзо, поднявшись с кровати. — Кто это?До комнаты снова донесся короткий звук звонка.Кэролайн, впопыхах убиравшая одеяло и простыни, посмотрела Энзо в глаза и коротко произнесла:— Это папа.