Часть IV - Цикл о футуристическом мире и вечных (1/1)

У стен есть память. Они не имеют души, но держат на своих телах отпечатки и метки сотен, тысяч, миллионов пальцев. Они, словно древние атланты, держат на своих плечах гигантский груз памяти. Они помнят. И они запомнят нас двоих, отчаянно пытающихся выжить здесь, в трущобах Полиса. Вокруг грязь, мусор и выброшенные, скомканные листы стихов, которые никогда не будут напечатаны или прочитаны — но стены запомнят. Цемент впитает в себя пот и кровь, ненависть и отчаяние и с ними — память. Двух нас, кто оказался здесь по глупому стечению обстоятельств. Мы — противоположности. Мы — две стороны одного и того же прекрасного мира. Я — недоразумение, которое не предполагает будущего волей программ сверху, которые были созданы очень умными людьми. Он — венец человеческого общества, страж порядка, одна из голов гидры, которую отрезала от тела Полиса какая-то идиотская поломка в вертушке. Голова отрезана, но живёт своей жизнью, а я тот, кто обеспечил ей жизнь здесь, в полумёртвом Улье. Пчёлы — все мы — усеиваем мёртвыми телами пространство вокруг Улья, но мы не мертвы. Грёбаная современная мифология, как же я ненавижу всё это. Контакт не предполагался. Люди из ?Гидры? не должны были пускать нас туда, в сверкающий мир стекла, стали и камня, выстроив перед нами стены выше, чем горы. Предполагалось, что Сопротивление, отчаянно желающее прекращения этой бойни, не будет никогда и никем услышано. Но мироздание было умнее. Оно подарило нам Контакт. Оно перехитрило войну и остановило её на корню очень вовремя: океаны просто вышли из берегов и смыли всё нахрен. Все, кто застал это, будут слагать сказания и мифы о Дне Красного Потопа вечно: чудовищные, исполинские волны цвета крови просто зависли над последними оплотами цивилизации — Полисами — словно ожидая: Великий Змей, готовый открыть пасть и проглотить мир, холодный убийца, беспристрастно смотрящий человечеству в глаза и безмолвно вопрошающий: что ты хочешь сказать мне, человек? Мы не сказали ни слова. Все, кто жил за стенами, возжелали: пусть страдания закончатся. А Полисы кричали и кричали о прощении. Нас пощадили. Кто-то там, далеко-далеко наверху, определённо более мудрый и милосердный, решил, что нам можно пожить ещё немного: кровавый океан ушёл обратно в свои владения, смыв всю грязь и гадость, оставленную цивилизацией.

Но оставил стены. Стены, которые будут помнить всё. Улей — трущобы с процветающими синдикатами и чёрным рынком, мокрыми неоновыми огнями и какой-то своей собственной дурацкой романтикой, неуловимым ?что-то?, которым мы живём, которым мы дышим, которым мы гордимся. Отсюда уже не возвращаются, как не возвращаются те, кто ушёл в Полис. Запертые в стенах высотой с горы, мы не умираем в этой клетке, а процветаем своим образом. И никто никогда из Полиса не узнает, как. Но стены — стены всё запомнят. Пусть никому и никогда не расскажут. Но они хотя бы всё это увидят. И мы отчаянно цепляемся друг за друга — человек без будущего и мёртвая голова гидры, — засыпая в объятиях друг друга, чтобы не замёрзнуть. Мне до задницы больно смотреть на него иногда: заберётся на одну из стен и вцепится взглядом в далёкий-далёкий горизонт, на котором маячит его мир, его Полис. Но он никогда не вернётся, пусть даже его идентификатор с ним. Не потому что не хочет вернуться — хочет, ещё как, — потому что Контакт уже произошёл. Потому что он увидел. Потому что он вдруг понял, что он — созидатель порядка там, в прекрасном мире, а я — его разрушитель. И в этот момент контакта и понимания мы и стали единым целым, которое у нас когда-то отобрали.Воистину, стенам над нами есть, что запомнить.