Глава 6 (1/1)
– Я запомню, что ты склонен удерживать информацию, – тихо говорит сенсей. – Чтоб ты знал, я для тебя не жалел никогда и ничего.Пока мы были в проклятом особняке, ветер утих. Крупные снежинки красиво кружатся на пути к земле, рождественская ночь на исходе, а мы, будто замешкавшиеся волхвы, идем прочь из дома в надежде на чудо.
Сенсей крепко берет меня за локоть, когда в конце улицы становится видно станцию, залитую желтоватым светом фонарей. Станцию – и старую сакуру. На ее крючковатых ветвях лежат небольшие сугробы, серебристые линии мерцают под выглянувшей луной. Остальные участники этой авантюры проходят мимо нас, не оглядываясь. Сенсей нависает надо мной, он почти на голову выше, и у меня душа уходит в пятки, когда он так близко. Однако, его последняя фраза что-то двигает у меня внутри.
На губах вспыхивает и гаснет воспоминание о запретных поцелуях. Мое самое счастливое воспоминание разбивается вдребезги. Очень хочется задать вопрос, но сейчас не место и не время, и я проглатываю рвущиеся наружу слова, уговариваю их подождать. Во рту остается горький привкус, и он отрезвляет меня, прогоняет страх.
– Случайно промелькнувшая мысль это не информация, а в лучшем случае предположение. В худшем – это игра воображения.Мы несколько мгновений смотрим друг на друга, а потом хватка на моей руке ослабевает.– Ты ни черта не разбираешься в том, что сам предложил сделать, – спокойно говорит сенсей. Не злится, не обвиняет меня, просто делает выводы.– Я даже не знаю, божество там живет или обычный дух. Кто-то есть, но я уже говорил, что богов никогда не встречал, и понятия не имею, чем они отличаются, особенно когда спят и никак себя не проявляют, – я аккуратно высвобождаю руку. Сенсей не пытается меня удержать.
– Чем, в таком случае, вызвано твое смелое предположение? – сенсей все еще не бранится, не называет глупым ребенком. Откуда-то возникает странное чувство, будто мы стали одного роста и стоим вровень.
– Ленты, повязанные вокруг ее ствола, это подношение богу. Я никак не могу проверить, что за дух обитает в сакуре, но ведь кто-то приходил к ней много лет подряд и повязывал новую ленту. Я просто предположил, что столь сильная вера творит не только чудеса... Что, если она способна сотворить бога?
– Под этой сакурой влюбленные много лет обменивались клятвами, что снова встретятся, – в глазах у Ритсу-сенсея появляется и тут же пропадает тень. – Это особое место. Если ты прав, то...
Он замолкает и коротко взмахивает ладонью в сторону железнодорожной станции и священного дерева, под которым нас давно ждут.Все взгляды обращены на сакуру. Сеймей глядит на нее с вежливым равнодушием. Он верит в то, что можно увидеть собственными глазами. Пока перед ним стоит обычное старое дерево. Нисей похож на ребенка, который боится моргнуть, ведь в любой момент у фокусника из шляпы может выпрыгнуть большой белый кролик. Рицка бледен, несмотря на мороз. Кацу смотрит на сакуру, но у него лицо человека, который заглянул в прошлое.
Я проталкиваюсь мимо них. Так много внимания дереву, так мало мне. Это наверное хороший признак? В темных ветвях не шепчут духи, не завлекают простых смертных. Они пришли сюда по своей воле, потому что поверили. Не знаю, с каким настроением просыпаются разбуженные посреди зимы зеленые божества, но вдруг немного веры смягчит мою участь. Я принимаюсь за работу.Руками расшвыриваю снег, откапываю твердую, будто камень, землю вокруг сакуры. У старого дерева длинные корни, а значит, и круг нужен большой. Толстые непромокаемые варежки здорово помогают, но для следующего шага я их снимаю. Припорошенные снегом тугие узлы еле поддаются, но их нужно именно развязать. Резать нельзя. Выцветшие ленты одна за другой стекают к основанию ствола, и я все чаще подношу ко рту немеющие пальцы. Вокруг толпятся зрители, которые боятся даже дохнуть мне под руку. Колдун за работой. Кто знает, вдруг для таких ритуалов нужна полная тишина? Я не знаю. Поэтому не зову на помощь.Когда заканчиваю, кисти уже не чувствую. Они красные, и, по-моему, я местами ободрал собственными ногтями кожу, когда пытался уцепиться за ветхую ткань и промахивался. Лучше не смотреть.
Для ритуала не хватает последнего элемента, и я торопливо думаю, как выкручусь. Рабочее снаряжение осталось дома, а я не хочу отвлекаться, просить, объяснять. Это сбивает настрой. В голове мелькает обрывок воспоминания. Рождественские украшения в окнах маленькой станции. Я торопливо шагаю к занесенной снегом рампе. Хорошо, что в последнее время не было оттепелей. Если бы под сугробом прятался лед, я бы точно шлепнулся, и меня бы это добило.
В крошечном здании, где большую часть пространства занимают автоматы с билетами, кофе и сувенирами, тепло, но я настолько замерз, что ничего не чувствую. Нужный мне предмет висит на двери с обратной стороны. Я цепляюсь за рождественский венок и дергаю, пока он не остается у меня в руках. На мое счастье, венок с колокольчиками. Маленькими. Но они есть, они звенят, пусть тихо и не очень звонко. Кто я такой, чтобы придираться?
Я возвращаюсь. Можно приступать. Земля вокруг сакуры похожа на кратер. Я пробираюсь через сугроб, который сам же нагреб, и кое-как разравниваю ногой место, где разворошил снег. На всякий случай, пусть будет ненарушенный круг.
На изрытую временем кору я кладу правую ладонь. Рождественский венок повис на согнутых пальцах левой. Я закрываю глаза, и окружающий мир растворяется в привычной сосредоточенности. Результат долгих занятий медитацией. Словно по команде, исчезает всё: холод, боль в онемевших руках, мысль о том, как глупо я выгляжу с украденным венком. Остаюсь только я. И старая сакура. Сердце колотится у меня в груди. Я ловлю ритм, и рука с венком дергается в такт один раз, два... Я слышу биение собственной крови, оно всё громче. Колокольчики подпевают моему сердцу, или это сердце аккомпанирует колокольчикам? Левая рука дергается резче, сильнее, и движению, которое она задает, всё сложнее противиться. Я качаюсь взад-вперед всем телом. Правая рука прилипла к темной коре. Кожа давно ничего не чувствует, но сквозь нее пробиваются ощущения, которых не должно быть. Под корой бьется второе сердце. Сначала сонно, еле слышно, затем увереннее. Мы движемся в унисон, а потом сакура лопается по центру, будто переспевший плод, и мне в лицо бьет ослепительный золотой свет.
Я медленно взмываю к ветвям. Теперь, когда стало слишком поздно, я наконец понимаю, что натворил. Понимаю, что на судьбу Агацумы мне, в общем-то, наплевать. Колокольчики всё еще звенят у меня в руке, и это будет последним, что я услышу в своей слишком короткой жизни. Потому что мое сердце остановилось в тот же миг, когда пробудилось божество сакуры. Теперь я точно знаю, чем боги отличаются от обычных духов или екаев, но мне это ничем не поможет. Над моим телом накренилось море, и льется в меня через распахнутый в немом крике рот, будто через слишком узкую воронку. Клятвы, лица, память многих столетий. Смертным столько не отмерено – неспроста. Я забываю себя. Я растворяюсь. Меня нет.