Глава 15. У края бездны (1/2)
Дни в цитадели тянулись уныло и однообразно. Хотя, надо сказать, люди Глендауэра ни в чем не нуждались, во всяком случае пока. Припасов у них хватало, а Нед, как особо приближенный к Оуэну человек, мог даже получать вдоволь мяса и вина. Однако при мысли о Генрихе, голодающем в подземелье, кусок не шел в горло.
Нед почти перестал есть и спать последние дни, ему нечем было занять себя в крепости, и он на целые дни уходил в скалы, чтобы никого не видеть, ни с кем не говорить, не отвечать ни на чьи вопросы. Эти прогулки можно было длить бесконечно. В глубине души он надеялся, что рано или поздно заблудится так, что уже невозможно будет отыскать дорогу назад. Или оступится и сорвется со скалы в пропасть. Он совершенно не знал, куда себя деть - жизнь без Генриха утратила смысл.Он мог бы не присутствовать при пытках в те первые дни, но не присутствовать не мог. Он должен был видеть все, сопровождать до самого конца своего принца. Если уж он привел его сюда, то было бы самой постыдной трусостью отворачиваться. Поэтому он и последовал за ним в застенок. Заставлял себя смотреть, как раскаленные клещи впиваются в тело принца, как его голова запрокидывается, и зубы прокусывают побелевшие губы в отчаянной попытке подавить выкрик. А потом голова бессильно падает, и мелкие капельки пота стекают со свалявшихся волос на заострившееся лицо. Его передергивало, когда он смотрел, как грубые грязные руки бесцеремонно хватают его, привязывая к скамье или приводя в чувство, как небрежно проходятся по лицу и волосам, которых он ни разу в жизни не посмел коснуться.Однажды он почти машинально взял клещи, еще раскаленные докрасна, и приложил их к собственной руке, к запястью, где кожа была особо чувствительной. Он вспомнил вдруг, какими болезненными были удары розги по этому месту, когда его наказывал прежний хозяин... Но сейчас он никакой боли не ощущал. Просто смотрел на быстро вспухающий и наливающийся багровым рубец на руке. И машинально все сильнее сжимал клещи. А потом все поплыло перед глазами, и он упал бы, если бы Каред не подхватил его и не вывел из застенка.
- Больше не приходи туда, - сказал он угрюмо.- Я вижу, что с тобой происходит... Но боюсь, что не я один.- Я должен...- Ты больше ничего ему не должен. Но даже если это и так. Ты ничего не сможешь изменить. Ничем не сможешь помочь. Не хочу, чтобы ты напрасно погубил себя. А так и случится, если ты вдруг забудешься. Не приходи. Будет жаль, если тебе придется занять его место.Нед внял совету Кареда и больше не приходил в застенок. Однако это была единственная возможность увидеть Генриха хотя бы мельком. Истомленный разлукой Нед спускался в подземелья, но подойти близко к решетке, за которой держали принца, не осмеливался. Он просто стоял в темноте и прислушивался до тех пор, пока до него не доносился шорох соломы, звяканье цепи и очень часто вслед за этим - приглушенные слова молитвы.
Убедившись, что принц жив и в здравом уме, Нед уходил. Однажды он услышал, как принц поет ?Ave maris stella?, и звуки этого прекрасного богородичного гимна, кажущиеся столь неуместными в беспросветной тьме и смраде пещеры, смутили его, как будто одно его присутствие касалось принца чем-то нечистым. Больше в подземелье он не приходил.***Одно воспоминание преследовало Неда неотступно. Все остальные он сумел как-то загнать в самые глубины своей памяти и погасить, но это сияло по-прежнему ярко. Он вспоминал морозное зимнее утро. Охоту в Виндзоре. Псы подняли оленя, и они преследовали его уже очень долго. Нед подивился тому, что такое сильное животное не ушло сразу от погони, как это часто бывает. Олень словно заманивал их все дальше в лес. Эта погоня и очаровывала Неда, и настораживала одновременно. Он, конечно, не верил в колдовство и сказки… Почти. Но в этом лесу, окутанном полупрозрачной инистой дымкой с легкостью можно было поверить во что угодно.- Мне это кажется, или он бежит медленнее, чем может? - спросил он принца.
Генрих кивнул.
- Полагаю, он отводит нас от лежбища, от самок и оленят, - ответил он Неду.Нед был слегка разочарован таким прозаическим объяснением. Но потом подумал, что и в этом поступке оленя есть своя красота и благородство. И даже жаль стало настигать и убивать его.- Разве на лежбище нас не ждет более легкая добыча? - спросил он.- Мне не нужна легкая добыча, - отрезал Генрих. - И потом, он словно бросает мне вызов, как я могу не принять его?Они продолжали погоню, но только когда олень увел их далеко в лес, он побежал в полную силу. И, возможно, скрылся бы от них, но покрытый льдистой корочкой снег помешал ему, изранив копыта и замедлив бег. Наконец он остановился и повернулся к преследователям.
Это было самое прекрасное и гордое животное, которое доводилось видеть Неду. Его красноватая шкура напоминала королевскую мантию. Или алый плащ принца. А великолепные ветвистые рога, украшавшие голову, он носил столь величественно и горделиво, как ни один король еще не носил своей короны... Олень встал, прочно упершись ногами в мерзлую землю, нагнув голову и выставив вперед рога.
Генрих приказал осадить псов и спешился.
- Он слишком прекрасен, чтобы затравить его собаками, - сказал он, доставая нож. - Этот олень заслуживает лучшей участи.Нед и раньше слышал, что принц способен одолеть оленя голыми руками, но полагал, что речь шла о более молодых и хрупких животных. Однако сам принц не колебался в своих намерениях, даже его взгляд, казалось, говорил: ?Покорись, ибо я сильнее. Позволь мне забрать твою жизнь, ибо эта участь предначертана тебе судьбой и природой, и намного почетней пасть от руки принца, чем обычного охотника... И уступить достойному сопернику - не позор?.
Нед отвернулся, не в силах смотреть. И не из страха за Генриха, у него не было сомнений в его непобедимости. Долго потом он не мог забыть глаза того оленя, и ему трудно было убедить себя в том, что даже самая почетная смерть - желанный удел для живого существа…
У Генриха в последние дни стал именно такой взгляд - обреченный. Но не затравленный.
***Сначала люди Оуэна были с ним даже обходительны. Все же он был принц и сын короля, их это смущало. Они никогда не позволяли себе никаких вольностей, ничего, что выходило бы за рамки приказа. За исключением Элинед, конечно, но ее в крепости считали немного безумной и к тому же ведуньей, с которой лучше не иметь дела. Оуэн сам развязал руки солдатам, после своей второй беседы с Генрихом сказав им:- Не церемоньтесь с ним. Он узурпатор и ничем не лучше простого разбойника. Он не заслуживает благородного обхождения.
Возможно, дело было не столько в этом позволении, сколько в том, что солдаты за это время успели привыкнуть к пленнику. Загадочное пугает и вызывает безотчетное уважение, но ореол загадочности и недоступности был давно принцем утерян. Здесь, в подземелье он стал просто узником, истощенным, обросшим и грязным. И в тех, кто пытал его и стерег потом в камере, он уже не вызывал ни малейшей почтительности.
Элинед, как ни странно, не проявляла поначалу к Генриху того особого интереса, которого так боялся Нед. Она просто наблюдала. Даже во время пыток ограничивалась лишь язвительными замечаниями. Впрочем, однажды она все же снизошла до того, чтобы прикоснуться к нему. Ей не было нужды в каких-либо инструментах, чтобы причинять боль. Она голыми руками разрывала начавшие подживать раны на его теле, просовывая в них пальцы, скребла изнутри ногтями. Генрих почти сразу же потерял сознание.
Больше она его не трогала, видимо, опасаясь, что не сможет себя сдержать. Но теперь, почуяв свою безнаказанность от того, что сам Оуэн приказал не беречь больше пленника, Элинед снова распоясалась. Она почти не трогала его лично, но и не наблюдала. Она наставляла остальных, направляла в нужное русло их усталость от нынешней беспросветной жизни, тоску по жизни ушедшей, ненависть, разочарование, гнев...
Генриха не вернули в прежнюю темницу в глубине пещеры, но вновь ужесточили условия его содержания. Приковали цепью к стене, сильно ограничили в пище. Но если раньше он проводил свои дни в одиночестве и за пределами камеры пыток его не трогали, то теперь с каждым днем издевательства со стороны тюремщиков становились все беспощаднее. Его ни на минуту не оставляли в покое, не давали спать, не давали молиться.
Но главной пыткой стала пытка жаждой. Ему укоротили цепь настолько, что теперь он не мог дотянуться до воды, а похлебку теперь солили так сильно, что ее невозможно взять в рот. Элинед к тому же добавляла в нее какие-то особые едкие травы. Генрих не прикасался к еде два дня. На третий Элинед распорядилась влить похлебку силой.?Если они ждут, когда он начнет молить о снисхождении, то вряд ли дождутся, - думал Нед, глядя на это. - Он раньше сойдет с ума или умрет, чем скажет им хоть слово?.Генрих и в самом деле, казалось, был близок смерти. Он так ослабел, что уже не мог даже добраться до своего убогого ложа, так и остался лежать на полу, на том месте, куда его швырнули.Элинед поставила рядом с ним на пол миску с водой.
- Пей, - сказала она.Генрих, доведенный жаждой до исступления, приподнялся и потянулся к миске, но Элинед наступила ему на руку.- Не так, - приказала она и ногой отодвинула миску в сторону. - Ползи. И лакай, как пес.Нед увидел, что Генрих пытается подняться, хотя бы сесть, лишь бы не валяться у ее ног. Элинед дождалась, пока ему это удалось, а потом с размаху ударила его ногой в лицо. Генрих от удара откатился в сторону и больше не двигался.?Ты так и будешь стоять и смотреть на это?? - как будто сказал кто-то рядом с Недом. Он понял, что все-таки ждал все это время хоть какого-то знака от принца. Хотя бы взгляда. И понял также, что его уже не последует. ?Ты ему безразличен, - продолжал все тот же голос. - Теперь и навсегда. Но так и смирись с этим. Пусть он тоже станет безразличен тебе. Или…?Нед встряхнул головой, отгоняя это наваждение. Затем очень спокойно подошел к Элинед и отодвинул ее. Наклонился. Поднял миску. Подошел к Генриху, опустился возле него на одно колено. При общем молчании, всем существом ощущая на себе тяжелые взгляды, приподнял его за плечи и поднес миску к губам.
Он боялся, что Генрих все равно не станет пить, но тот жадно приник к воде. А напившись, неожиданно обмяк у Неда в руках, уронив голову ему на плечо, и почти сразу заснул. Видно, был так измучен, что даже минутное облегчение позволило ему впасть в забытье.Нед осторожно уложил принца на пол, встал и повернулся к Элинед. Та, наконец, сбросила с себя невольное оцепенение.- Как ты смеешь… - прошептала она, подступая к нему вплотную.Но Нед не отступил.
- Мы не звери, - сказал он. - Я - нет.Они стояли друг против друга, каждый со своей правдой, каждый со своей истиной, и от того, что эти истины столкнулись, казалось, готовы были расколоться даже скалы.Ненависть Элинед была священна. Она имела право на месть. За ней лежала земля, обращенная в пепел, и тысячи невинных жизней, брошенных под мечи английских солдат, под копыта их коней. Эта была ее истина, неоспоримая и непобедимая. И никто не смел встать у нее на пути.Но у Неда была своя истина. Истина о том, что тот самый человек, который принес его стране лишь горе и смерть, его самого сделал счастливым. Те звезды, которые он тогда не умел увидеть и понять, теперь сияли для него. Освещали далекий еще неизвестный путь - далеко от всей этой крови и грязи, от его собственного ничтожества. Дорогу, на которую он еще не ступил, но знал, что смог бы. И знал, кто эту дорогу указал ему. Отомстить за горе - великий долг, но отблагодарить за счастье - долг величайший.