Глава первая. Ферральба (1/2)

Надежды прочь, сомнения долой,Забыты и досада и бравада.Граница между небом и водойУже не различима, и не надо.По-прежнему свободный свой разбегСверяя с параллелью голубою,Плывет неутомимый наш ковчег,Волнуемый лишь смертью и любовью.Проблемы вечной - бысть или не бысть -Решенья мы не знаем и не скажем,Зато ни жажда славы, ни корыстьУже не овладеют экипажем.И если мы несемся через льды,Не чувствуя ни холода, ни боли,То это все ни для какой нужды,А только ради смерти и любови.Воистину ничем не дорожаЗа этим легкомысленным занятьем,Мы верим, что не будет платежа,Но если он и будет, мы заплатим.Чего бояться нам - тюрьмы, тоски,Ущерба очагу, вреда здоровью -Но это все такие пустякиВ сравнении со смертью и любовью.М. Щербаков "Ковчег неутомимый" В день, когда зацвело старое гранатовое дерево, герцогиня Пуантенская пожелала встретиться со своим супругом.

Старшей фрейлине пришлось склониться к самым губам герцогини, чтобы разобрать тихое повеление. Нежные губы прекрасной женщины, которые поэты и влюбленные некогда сравнивали с розами и рубинами, иссохли, как родник в пустыне. Пускай дух Адалаис Эйкар был крепок, она проиграла свою битву и знала об этом. Все знали. Знали в Ферральбе, в Гайарде и Пуантене, знали в блистательной Тарантии и по всей Аквилонии.

Старое гранатовое дерево под окнами спальни герцогини засыхало, пережив молодость и зрелость. Оно больше не образовывало завязей, осенью превращавшихся в сочные плоды, его цветы стали мелкими и редкими. Но лепестки соцветий по-прежнему оставались огненно-алыми, оттененными узкой каймой белизны. В следующем году гранат наверняка срубят – ветхое, подгнивающее дерево-старожил, помнящее времена, когда Ферральба была суровым укрепленным замком, а не прелестным дворцом, утопающим в садах и сверкающих фонтанах.

В покоях великой герцогини прежде благоухали редкостные ароматы из далеких земель. Теперь здесь царил горький привкус лекарственных настоев и макового дурмана, дарующего сонное забвение от бесконечных страданий. Занавеси держали наглухо задернутыми – усталые глаза дамы Эйкар больше не выдерживали солнечного света. Слуги передвигались на цыпочках и говорили шепотом. В приемной денно и нощно сменялись фрейлины и пажи, в любой миг готовые мчаться с поручением.

Госпожа Хавьер, второй десяток лет бессменно занимавшая должность старшей фрейлины, вышла из спальной. Молодежь немедля побросала свои занятия, вскинувшись в ожидании приказания или скорбной новости.

– Кламен, – цепкий взор почтенной дамы упал на одного из младших родственников герцогини. Род Эйкар был древним и столь разветвленным, что даже высокоученые геральдисты порой затруднялись в определении степени родства многочисленных Эйкаров между собой. К примеру, несший дозор в приемной Кламен Эйкар был отпрыском Фулжента, сына младшего брата матушки герцогини.

Юнец в щегольском наряде синего бархата и с черной кудреватой шевелюрой вполголоса откликнулся:

– Я здесь, госпожа.

– Ступай к его светлости, – распорядилась старшая фрейлина. – Передай, чтобы изволил немедля идти сюда – ее светлость желает переговорить с ним. Одна нога здесь, другая там.

– Уже бегу, – дверные занавеси тяжело шевельнулись за умчавшимся вестником. Ветерок перевернул несколько листов отброшенного в сторону галантного романа, что читали девицы-фрейлины. Дама Хавьер мимолетно взглянула на них: смазливые личики, большие глазища испуганных ланей, молитвенно стиснутые ладошки. Впрочем, вон та, постарше летами, не особо хороша собой, зато смотрит с тихой, понимающей грустью. Она первой осмелилась спросить:– Госпожа Хавьер, умоляем вас, скажите – как ее светлость?..

Этот вопрос старшая фрейлина слышала постоянно. Один и тот же вопрос, звучавший то сочувственно, то раздраженно, то с фальшивой скорбью, то с истинным состраданием. Госпожа Анниз Хавьер привыкла давать вежливо-ускользающие ответы, как подобало старшей даме двора герцогини Пуантенской. Но сегодня, когда в последний раз зацвел старый гранат…– Наша жизнь и смерть в руках Подателя Жизни. Ему ведомо все… а наша госпожа очень плоха, – тихо и горестно промолвила фрейлина. – Мы кажемся ей тенями. С каждым днем она все больше удаляется от нас и скоро уйдет совсем. Вам больше не придется коротать дни в опостылевшей душной приемной, перешептываться и вздрагивать от каждого шороха.

– Я провела бы здесь целую жизнь, если б это вернуло нашей госпоже силы и здоровье, – пылко возвысила голос молодая фрейлина. Госпожа Хавьер торопливо поднесла палец к губам, призывая к тишине. – Мы всякий день и всякую ночь молимся о ней. Но слышат ли нас боги, госпожа Хавьер?

– Не знаю, девочка… как тебя, Лорена? Я всего лишь обычная смертная женщина, не ведающая промысла небес и Создателя, – пожала плечами старшая фрейлина, вздохнув над самоуверенностью молодости. Она бы самое жизнь отдала ради госпожи, сыскался бы только бог или демон, желающий заключить подобную сделку. Госпожа умирает, истаивает, как свеча на ветру. Недалек день, когда одевшиеся в траур Ферральба и Пуантен возрыдают по утраченной герцогине – как недавно Аквилония в скорби оплакивала королеву Дженну Канах.

Скверные времена. Дурные дни. Что проку, что во дворе полыхает редкими цветами гранатовое дерево?

Ферральба была рождена крепостью, прикрывающей дорогу на столицу провинции, Гайард. По прихоти новых владельцев суровое военное укрепление рассталось с угрюмыми бастионами, оделось в разноцветный мрамор и окуталось зеленью садов. О былой Ферральбе напоминали лишь ветшающая башня-донжон в отдалённой части парка, да сохраненный отрезок крепостной стены, превращенный в висячий сад.

Последние годы герцогиня Адалаис не покидала пределов Ферральбы. Герцог регулярно навещал супругу в ее уединенной резиденции. Вместе с ним из Гайарда являлся двор, наполняя дворец и сады шумом голосов, блеском украшений и шелестом дорогих тканей, легкомысленным воркованием красоток и вызывающим бряцанием шпаг.

Нынче Ферральба притихла под ослепительным солнцем.Кламен Эйкар не сомневался в том, где искать Золотого Леопарда. Герцог будет там, где плеск льющейся воды оттеняет чеканное серебро человеческого голоса. Где синева теней пятнает мрамор, где спорят лазурь и кармин мозаик. В Фонтанном дворе, о коем изречено в незапамятные времена слепым провидцем Тересием: ?Покуда не иссякнут источники Ферральбы и не смолкнут песни над ними, в час лихой беды или радости – суждено Пуантену стоять, подобно скале?.

Всегда находился тот или та, кто вступал в Фонтанный двор и пел. По велению души, ради кратких мгновений славы, или потому, что охваченное страстями сердце требовало излить свою скорбь и радость. Фонтаны звенели, разбрасывая тысячи брызг, сверкавших ярче драгоценных камней, голоса бесстрашно устремлялись к небесам.

Сегодня (как и вчера, так и третьего дня, и седмицу назад) над сладкими водами Ферральбы пел чужак. Гость из Аквилонии, сын давнего знакомца и друга герцога. Простолюдин и потомок простолюдинов, острый на язык и нахальный, ровно воробей на конюшне. Хотя надо признать очевидное: юнец из полуночных земель был отмечен даром выковывать из слов ту золотую цепь, что соединяет людские сердца. Пожалуй, только это обстоятельство позволяло обитателям Ферральбы смириться с низким происхождением и вульгарными замашками гостя с севера.

Лиессин – так его звали. Странствующий бард Лиессин, сын Бриана из клана Майлдафов, уроженец холмистой Темры, крохотной области на стыке меж Аквилонией и Киммерией. Долговязый и словно сплетенный из кожаных ремней, с иссиня-белой шевелюрой, так резко и ярко выделявшейся промеж черноволосых уроженцев Пуантена. Наряд его заслуживал отдельного порицания, ибо только дикари и варвары таскаются повсюду в одной рубахе, обмотавшись по бедрам длиннющим отрезом шерстяной ткани в мелкую красно-зеленую клетку и перехватив его для верности широким поясом. Полагающихся мужчине штанов Лиессин не носил вовсе.

Дамы и девицы Ферральбы находили приезжего неотразимым. Умирающей герцогине диковатые горские баллады приносили облегчение. Его светлость тоже не остался равнодушным к искусству гостя.

Звенели, захлебываясь яростью и потаенной нежностью струны анриза, расписной маленькой арфы, украшенной резной лебединой головкой. Голос с резким, протяжным акцентом тревожил маленький мирок полуденной Ферральбы словами, рожденными у дымных костров стылой, далекой и опасной Полуночи:Зеленое пламя обветренных свечбилось о край стола,Когда Вильзис на пояс надел свой мечи ребек Бейла взяла.

Они вышли в день, они вышли в ночь —кто их станет стеречь?А в руках ее струны пели о том,о чем молчал его меч.Пришли ниоткуда, не зная куда,творя свое волшебство.А когда пропали они без следа,мир забыл забывших его.Их руки сплелись и ушли в траву,их души земля приняла…Но Хальвдан натянул на лук тетивуи арфу Дейдре взяла!..Невольно заслушавшись, Кламен сбился с шага. Вспомнил о поручении, устыдился и заспешил в обход двора. Туда, где на резной мраморной скамье восседал повелитель Пуантена и второй в государстве человек после короля Конана – его светлость Просперо. Известный врагам и союзникам под прозвищем Золотого Леопарда, данному в честь свирепого геральдического зверя на фамильном гербе.

Посланцу не понадобилось даже открывать рот. Завидев его спешное приближение, герцог стремительно вскинулся на ноги. Мелодия оборвалась, повиснув в воздухе недосказанным обрывком. Просперо милостиво отмахнул рукой, мол, продолжайте, но окутавшее двор темное очарование разрушилось. Торопясь следом за герцогом, Кламен не услышал зачина новой песни.

– Что с ней? – лестницы, переходы, открытые галереи Ферральбы с услужливой готовностью ложились под ноги Леопарду. Сквозь каменные кружева стен и цветные витражи косо падали солнечные лучи, ноги то утопали в пестрых коврах, то звонко щелкали каблуками по полированному дереву и камню. Широкие шаги Леопарда были такими легкими и стремительными, что с трудом верилось в неоспоримое: Пуатенцу недавно сравнялось ровнехонько полвека и еще пять лет сверх того.

Как и большинство придворных, Кламен затаенно обожал своего повелителя. Все в Пуантене восхищались герцогом – аристократы и простолюдины, воины и вилланы, ученые мужи и уличные оборванцы. За минувшие десятилетия пуантенцы хорошо изучили надежную тяжесть руки Леопарда и гордую твердость его нрава. Они знали его мужественный облик, достойный быть вычеканенным на монете или увековеченным в бронзе монумента. Пуантенцы слышали и о слабостях и причудах своего правителя, молчаливо признавая его право заводить любимиц и любимчиков. Просперо – мужчина в расцвете сил, с горячей кровью и мужскими потребностями, а его супруга… Увы, его супруга – бледная тень себя самой, добровольная затворница фонтанов Ферральбы, отцветшая смоковница.

– Дама Хавьер ничего нам не сказала, – Кламену пришлось перейти на почтительную трусцу, чтобы держаться вровень с Леопардом. – Лишь передала, что ее светлость просит вашу милость навестить ее…– Как похоже на Адалаис: даже в такие моменты неуклонно блюсти этикет, – буркнул герцог. – Утешает одно: раз она хочет меня видеть, значит, жива.

?Все еще жива?, – Кламен как наяву расслышал эти непроизнесенные слова. После нескольких месяцев, проведенных в бдении у дверей опочивальни дамы Эйкар, он считал себя не вправе порицать Леопарда. Явление вестницы смерти стало бы наилучшим исходом для всех. Для самой госпожи Эйкар, да хранят ее боги, и для ее супруга. Ибо неправильно это, чтобы полный сил и здоровья мужчина до конца дней своих оставался прикован нерушимыми узами к умирающей, но никак не могущей умереть женщине.

В приемной Кламен отстал, присоединившись к сотоварищам и юным фрейлинам. Дама Хавьер метнула предостерегающий взгляд, означавший, что придворным следует отойти подальше от дверей опочивальни и занять руки делом. Девушек ждали душеполезное чтение и пяльцы с натянутыми шелками, молодых людей – бдительность и разговоры вполголоса. Никто не последовал за Леопардом в спальню, а спустя мгновение оттуда, не поднимая глаз и перебирая резные четки, мелкими шажками вышли две служительницы Митры в бледно-лиловых облачениях. Предстояла воистину серьезная беседа, коли даже тишайших сестер Подателя Жизни попросили вон.

Адалаис, как смогла, подготовилась к визиту. Постель накрыли покрывалом в кружевах. Герцогиню усадили, подперев с обоих сторон подушками. Ее черные локоны до срока выцвели, сделавшись тонкими, белесыми и невзрачными. Волосы лезли клоками, и герцогиня предпочитала скрывать их под тонким покрывалом замужней дамы. Она знала, что скверно выглядит. Посланцы Нергала, наверное, и то краше с лица – но супруг ни словом, ни взглядом не выдал своего разочарования или отвращения. Как и прежде, он поцеловал её руку. Высохшую, скрюченную клешню, обтянутую пергаментной кожей и тонкую, как лапка мертвой птицы.

– Нам нужно потолковать, – без лишних околичностей заявила Адалаис, когда Леопард осторожно присел на край широкого ложа. Она заставила себя говорить как можно громче, на краткое время вернув интонациям былую выразительность и живость. Одним богам ведомо, каких усилий ей это стоило, но Адалаис Эйкар не желала, чтобы ее супруг внимал предсмертному писку раздавленной тележным колесом мыши. – Скоро все закончится и я смогу отдохнуть – но прежде я должна вернуться к тому, чего страшилась все эти годы.

– Ты никогда и ничего не боялась, – перебил жену Просперо. Дама Эйкар досадливо скривила иссохший, провалившийся рот:– Прошу, не перебивай. Я не смогла подарить тебе наследников. У нас нет сына, достойного принять корону пуантенских герцогов. Молчи, молчи, я желаю тебе здравствовать долгие годы, но повторюсь – мы с тобой две ветви некогда могучего и крепкого древа, что бурно расцвели, не дав плодов.

Тут нечего было добавить или возразить. Герцогиня изрекла правду. Впрочем, она оказывалась права почти во всем, о чем говорила, и широкие плечи Леопарда поникли под тяжестью невидимого груза. Боги не даровали чете из Пуантена детей. Никаких, ни законных, ни нагулянных на стороне. Адалаис не делила ложа ни с кем, кроме собственного мужа. Золотой Леопард имел благодушную привычку властителей подгребать под себя все, что кажется достойным внимания – но никогда ни одна из его многочисленных пассий не заикнулась о том, что пребывает в тягости.

– Твои родственники процветают и здравствуют, – напомнил Леопард. С давней горечью вспомнив о том, что стал последним из династии, уже сколько десятилетий правившей цветущей провинцией.

Жили некогда на свете братья-герцоги Форальеры, потомки и наследники трона Золотого Леопарда, Троцеро и Жерардо Пуантенские. У обоих подрастали малые сыновья и дочери, да только время, в которое им выпало жить, выдалось на редкость беспокойным. Войны и мятежи обескровили некогда великий дом, оставив в живых лишь дядю и племянника. Троцеро, умирая, вручил корону Пуантена сыну младшего брата, заклиная и требуя продолжить род Форальеров – да не сложилось…

– Они могут сколько угодно быть моей родней и предаваться мечтаниям, только провинция им не достанется, – Адалаис слабо хлопнула тонкой ладонью по атласному покрывалу. – Из лучших намерений они бездумно разрушат все, что удалось создать нам. Я люблю свою семью, но – нет, нет и еще раз нет, – она прикрыла тяжелые веки с отчетливо выступающей сеткой набрякших лиловых жил. Просперо смотрел на нее, веря и не веря тому, что полулежавшая рядом женщина всего на каких-то два или три года старше него. Адалаис казалась дряхлой старухой, хотя вовсе не была ею.

Тридцать лет тому Пуантен был охвачен пламенем мятежа. Великий герцог Троцеро и его подданные восстали против безумного короля Нумедидеса Хагенида. Юная Адалаис Эйкар сражалась наравне с остальными, предпочитая не замечать, как ядовитые испарения Боссонских топей исподволь подтачивают ее без того хрупкое здоровье. Она не жаловалась и не требовала поблажек. Она казалась шпагой, выкованной из лучшей зингарской стали, закаленной в ледяной воде и крови павших врагов. Она была одной из вернейших и преданнейших сторонниц Форальеров, отважной воительницей и искусным дипломатом. Просперо был готов жизнь отдать за один приязненный взгляд дамы Эйкар.

Он сделал все, чтобы стать ее мужем. Двадцать лет они были счастливы. Двадцать лет безмятежного счастья, омраченного лишь отсутствием наследников – и десять лет незаслуженных страданий, когда Адалаис начала кашлять кровью. Герцог спешно призвал в Гайард всех известных лекарей, требуя излечить супругу. Врачеватели опоздали, демоны болотной лихорадки захватили тело Адалаис – и с того дня женщина в одиночестве повела отчаянную, безнадежную борьбу. Не надеясь победить, но упрямо отвоевывая у болезни лишний год, месяц, день. Год шел за годом, Адалаис слабела и чахла – и в день, когда зацвело гранатовое дерево, герцогиня осознала: все. Настала пора отдавать долги и прощаться.

Она тяжело вздохнула, собираясь с силами, чтобы продолжить.

– Помнишь договор, заключенный нами в дни, когда я слегла? – с усилием выговорила она.

Просперо медленно кивнул. В темных, вьющихся крутыми кольцами волосах герцога блеснула инеем редкая седина. Несколько лет тому назад Адалаис, понимая, что их брак исчерпал себя, а развод герцогской четы станет самым крупным скандалом на весь Закат, даровала мужу свободу.

– Найди себе подругу, – велела она. – Женщину, которая сделает то, что не смогла я. Пусть подарит тебе сыновей или дочерей. Мы признаем их. Мы оба признаем твоих детей перед богами, королем и народом, они станут нашими законными наследниками.

Золотой Леопард не стал оспаривать решение жены – но и не воспользовался ее милостивым разрешением, как оправданием своих поступков. Его романы с женщинами в годы болезни Адалаис были короткими и мимолетными, не приводя ни к чему. Герцог явственно предпочитал обществу прекрасных дам времяпровождение в кругу министров, военачальников и немногих друзей.

– Твои надежды не оправдались, не знаю, к радости или к горю, – негромко вымолвил Золотой Леопард. – Зачем мне кто-то иной, когда есть ты?– Не льсти, – Адалаис слабо улыбнулась. – Смирись с тем, что после… после моей кончины и положенного срока траура ты не останешься в одиночестве. Обещай мне. Обещай жениться вновь – или подыскать молодого человека, которого ты смог бы усыновить. Знаю, тебе будет трудно, – она невесомо коснулась руки мужа, и Просперо подумал, что тело Адалаис давно умерло. Лишь железная воля понуждает высохшую оболочку двигаться. Ногти и иссохшие пальцы женщины потемнели, став мертвенно-синими, кожа обвисла складками, волосы поседели, карие глаза мутны и подернуты белесой пеленой. Она похожа на старую ведьму из страшных сказок, и только он знает, что в тюрьме мерзкого облика злобные демоны удерживают в заточении прекрасную Адалаис Эйкар.

– Ты обрекаешь меня на тяжелейший из выборов, о жестокая, – невесело пошутил герцог. – Кто в силах сравниться с тобой?– Ты справишься, – отрезала Адалаис. – Другого выхода у тебя нет. Ты в ответе за эту землю. С самого рождения, по праву твоего происхождения. Неважно, кто занимает трон в Тарантии, король из колена Хагенидов или киммерийский завоеватель. Форальеры должны заботиться о Пуантене. Мы добились этого тяжким трудом, сражениями и великими потерями. Предки не простят нам, если мы позволим провинции выскользнуть из наших рук, – выговорившись, женщина обессилено откинулась на подушки. Прислушалась к отдаленным голосам снаружи. Уже тише и запинаясь, вопросила: – Что, певец с Полуночи все еще здесь?

– Лиессин? – рассеянно переспросил Леопард. – Да, он в Ферральбе. Позвать его сюда?

– Ни в коем случае, – Адалаис с трудом пошевелила пальцем в жесте отрицания. – Негоже цветущей юности глядеть на дряхлую человеческую руину, трепеща при мысли о неизбежности и омерзительности старости. И незачем тому, кто одной ногой уже в могиле, лишний раз исходить желчью от зависти к молодым и здоровым… – герцогиня вяло улыбнулась. – Пригласи его и остальных молодых людей перейти в Гранатовый двор. Мне достаточно просто слушать их.– Они устроят состязание, воспевая тебя, – начал Просперо, и вновь был прерван умирающей женой:– Не нужно восхвалений и славословий. Никакой тоски и рыданий. Пусть поют не ради умирающей старухи, но ради самих себя. Они так молоды, так беспечны… так прекрасны. Я устала, Просперо. Устала влачить призрачное существование, устала ждать смерти… Позволь мне побыть в одиночестве. Не бди под моими дверями, это ничего не изменит. Будем… – она закашлялась, не договорив. В спальню немедля шмыгнула монахиня, захлопотала над подопечной, утирая ей губы и уговаривая принять целебный отвар. Просперо был лишним в этой обители тихой скорби, он был возмутительно, вульгарно здоров и полон жизни – и ничем не мог помочь своей верной подруге. Разве что велеть обществу из Фонтанного двора перебраться под окна покоев герцогини, где роняло лепестки гранатовое дерево.

Узкие, старинной кладки окна в палате книжного собрания Ферральбы стояли нараспашку. Среди книг шмыгали сквозняки, слегка касаясь раззолоченных и посеребренных корешков выстроившихся на полках фолиантов. Открытые окна не помогали, в библиотеке висела спертая, сухая духота. Пахло намертво въевшейся в портьеры книжной пылью, медовым воском и слежавшимися пергаментами. Книжное собрание не могло похвалиться количеством, но зато книги здесь были подобраны – редкость к редкости. Ожерелье драгоценнейших жемчужин, кладезь сокровищ, щедро дарованный знатоку и ценителю.

?Время безжалостно ко всем нам. Как ни старайся его обмануть, оно возьмет свое. Не сейчас, так через год. Не через год, так спустя два. Подкрадется со спины и набросит на горло незримую безжалостную удавку. Отнимет все и ничего не даст взамен?.Библиотека неизменно повергала герцога в упадническо-философское настроение. Вдобавок отягощенное скорбными помыслами об Адалаис, о звенящих во дворе юных голосах – и о сидящем напротив человеке. Давнем знакомце, за минувшие года ставшим не просто другом семьи, но чем-то гораздо бОльшим. Тем, без кого невозможно. Без кого радость не в радость, а горе кажется вдвойне тяжелее, когда его нет рядом.

И так не хочется замечать в облике друга удручающих признаков грядущей старости…

Хальк Юсдаль, придворный из Тарантии, до недавних пор – доверенное лицо короля Конана Канаха, хранитель дворцовых архивов и тайн королевской семьи, преданный слуга трона Льва. Изгнанный из столицы и нашедший приют в солнечном Пуантене. Рядом с Золотым Леопардом, покровителем, ценителем таланта, обширных познаний и острого ума барона Юсдаля. Рядом с былым любовником, ибо в молодые годы Хальк не устоял перед обаянием и натиском владетеля Пуантена. Ни тот, ни другой не жалели о случившемся и не пытались вычеркнуть былые жаркие дни и ночи из памяти – что было, то было, а что будет, тому суждено быть.

Хальк прожил на земле почти полвека. Из юноши крепкого сложения с добродушной физиономией, обладателя неотразимой и незабываемой полуулыбки, он превратился в образчик гандерского барона на склоне лет. Бодрого духом и телом, но изрядно огрузневшего в талии из-за пристрастия к перебродившему хмелю и хорошему столу. Он утратил изрядную часть русой шевелюры, отпустив короткую, вызывающе торчащую бородку. Серые глаза в обрамлении множества морщин потеряли жизнерадостное спокойствие, раздраженно и недоверчиво косясь на мир. Просперо частенько мучился вопросом: полноте, тот ли это Хальк Юсдаль, к которому он был так привязан? Да, перед ним сидел именно тот самый человек. Не его вина, что к закату своей жизни барон Юсдаль добрался именно таким.Воспитанник аквилонской Обители Мудрости, Хальк Юсдаль занял должность архивариуса королевской библиотеки в скверный год. На короля Нумедидеса Хагенида, без того не сильно ладившего с рассудком, снизошло помутнение, не оставлявшее его до конца жизни. Хальк стал свидетелем дворцового переворота. Позднее многомудрый хранитель архивов сделался лучшим другом нового короля, выходца из диких полуночных краев. Восхитившись незаурядной личностью аквилонского правителя, Хальк посвятил жизнь верному служению короне.

Повсюду сопровождая короля, Юсдаль побывал во множестве передряг и испытаний, храня в памяти уйму сведений об истинной подоплеке потрясших Закатный материк событий.

Все знали его, а Хальк Юсдаль знал всех. Правителей и временщиков. Фавориток и конфидентов тайных служб. Хозяек роскошных домов свиданий, торговцев, ученых мужей и мошенников. Чародеев и воителей. Богов и их земные воплощения. Красавиц и чудовищ, упырей-гхуле и оборотней из племени Карающей Длани. Все интересовало его, все занимало и давало пищу неугомонному разуму. Встречные щедро делились с ним знаниями – ведь книжник из Тарантии искал не выгоды, но лишь стремился познать истину.

Обладая бойким пером и богатым воображением, Хальк стал не просто летописцем королевской династии, но ее вдохновенным певцом. Под именем литератора Гая Петрониуса он писал и издавал романы, посвященные Конану Канаху, его многочисленным друзьям и их захватывающим приключениям, где вымысел удачно переплетался с реальностью. На страницах его творений нашлось место предательствам и отваге, мечам и магии. Книги за авторством Петрониуса вскоре сделались известны по всему Закатному материку и пользовались спросом в любой книжной лавке.

Не поверни насмешница-Судьба свое пестрое колесо, жизнь Халька Юсдаля сложилась бы на редкость удачно.

Начало бедствий явилось в образе крохотного облачка над спокойным морем. Таковым облачком стало краткое донесение королю от главы Департамента добрососедских отношений, он же Латерана.Донесение касалось одной из знатнейших дам Аквилонии – Мианны Лаурис, графини Кейран, полновластной хозяйки богатых и процветающих земель, раскинувшихся вокруг города Шамар в верховьях Тайбора. Леди вдовела уже десятый год, железной рукой правя графством, своевременно собирая и отсылая в королевскую казну налоги, и наведываясь по большим праздникам ко двору в Тарантию. От своего единственного брака леди Мианна родила дочь Айрену.