41 (1/1)

—?А однажды я чуть было не украл Золотого Павлина Сабатеи! Знакомое название привлекло внимание Конана, до этого думающего о своем и осматривающего окрестности, как и положено руководителю отряда. Солнце потихоньку клонилось к закату, лошади шли неторопливым аллюром, ничуть не мешающим присматривать подходящее для ночевки местечко или разговаривать с соседом, ежели придет кому такая охота. А если быть совсем уж точным?— с соседкой. Король Аквилонии не стал оборачиваться, чтобы не спугнуть рассказчика?— так только, глаза слегка скосил и направил все свое внимание в нужную сторону. А именно?— на благородного сокола Сая. Благородный сокол выглядел неплохо?— приоделся, почистил перышки и теперь вовсю ворковал, горделиво выпячивая цыплячью грудку и больше напоминая впавшего в весенний экстаз хохлатого голубя, чем своего гордого и сурово-хищного тезку. Сходство Сая с перепутавшим осень с весною переливчатокрылым голубем усиливалось двумя обстоятельствами?— несмотря на довольно теплую погоду, нацепил этот достойный предводитель разбойников лучший свой плащ, тяжелый и шитый золотом. И тот теперь топорщился у него за плечами,?— жарко все-таки! —?напоминая сложенные голубиные крылья. Вторым обстоятельством был кидарис?— тоже парадный. Бляшки литого золота заходили на нем друг на друга наподобие рыбьей чешуи, не оставляя ни пальца свободного войлока, а сверху крепились еще и всевозможные цепочки и подвески?— качались, звякали, пускали во все стороны россыпи солнечных отблесков. Что там голубь?! Павлин!!! Только вот ни у какого павлина не бывает такого хитрого и хищного взгляда. Даже у Золотого Павлина Сабатеи. Кстати?— а что там про Сабатею? —?Не может быть! Это уже Атенаис?— восторженно, с непременным аханьем и якобы неверяще. Но так, чтобы даже самому глухому и непонятливому собеседнику сразу же ясно было, что не верит она ему именно что якобы. И очень хочет, чтобы ее в этом мнимом неверии обязательно разубедили. —?Ты что, мне?— не веришь?! Честному слову благородного Сая?— не веришь?! Да спроси любого из моих соколов?— они меня за городскими стенами тогда ждали! Они подтвердят! Хоть Хэбраэля спроси! Хоть Унгиза! Унгиз все собственными глазами видел! Ну, почти все?— он на стреме стоял. Я, конечно, самую опасную часть один проворачивал, но должен же кто-то был караулить на всякий случай и сигнал подать, если вдруг что! Спроси Унгиза, если не веришь на слово бедному несчастному Саю! Обида в голосе ?бедного Сая??— тоже из этих, из преувеличенных ?якобы?. Таковы условия игры. Молодежь! Сил много, времени?— еще больше, да и дел особо никаких?— вот и придумывают себе всякие сложности там, где никаких особых сложностей и в помине нет. Чтобы было что с успехом преодолевать?— и бурно радоваться по поводу очередного успешного преодоления. —?Да нет, что ты! Я верю! Конечно же, я тебе верю! Просто это так… удивительно! А как это было? Расскажи!!! —?Ну, так и быть… Я про этого павлина еще в Сарке услыхал. Мы как раз тогда вскрыли сокровищницу тамошнего короля?— не Цубрахэша, а того, что еще до него был, Ахграашем его звали. И огорчились очень?— сокровищница была одно название! Ни тебе золота, ни серебра, ни каменьев?— одна медь да совершенно не нужные разбойникам долговые расписки. Нет, ну сама посуди, как это выглядеть будет, если пойдем мы по улицам, стуча мечами в ворота честных граждан и возмещения долга с них требуя? Совсем несообразно это выглядеть будет! Так что расписки мы брать не стали, а медь взяли, но ее даже на приличный ужин всем не хватило. А тут еще стража почему-то на нас сильно обиделась?— за такую-то безделицу! Видит Иштар, они там совсем обнаглели, в своем диком Сарке! Мало того что порядочному вору и украсть-то нечего, так еще и стражников на каждом углу… Вот и пришлось нам тогда очень быстро из Сарка… хм… отступить. Хорошо еще, что там таверн по дороге?— что блох на ленивой собаке. Вот в одну такую мы и влезли?— жалкий улов пропивать и о судьбе своей печальной думать. Нас тогда немного было, десятка полтора, как раз все уместились. И даже для пары-тройки местных местечко осталось. Вот от них-то, от местных выпивох этих, я впервые про Золотого Павлина и услышал… Не настоящего, конечно, настоящего-то мы с твоим отцом только две недели назад… того, значит… с помощью Иштар милосердной… Ну и злобная же птичка, скажу я тебе! Настоящий демон! Клюв?— во! Зубы?— во! Когти… когти?— еще больше! Один Конан ни за что бы с ним не справился, потому меня и позвал. ?Помогай,?— кричит,?— за ради всех милосердных богов! На тебя, мол, Сай, только и надежда!? Ну, а я?— чего? Помог, конечно, трудно, что ли, если хороший человек просит?.. Ох, и славная же была битва! Плечом к плечу, спина к спине, словно два божественных побратима… Но об этом я тебе как-нибудь потом расскажу, это другая история. Пока же?— про Золотого Павлина. На самом деле золотого, а не про ту жуткую тварь, которую нам с твоим отцом пришлось… ну да ладно! А тот павлин действительно золотой был. Огромная статуя, выше человеческого роста?— и вся целиком из золота! Каждое перышко?— золотое! И драгоценными камнями усыпанное! Эту статую тайные жрецы установили в своем тайном храме. И ей поклоняться допускали только посвященных. Потому что?— самая большая это ценность не только для запретного культа, но и для всего весьма небедного города Сабатея. И нельзя позволять всяким посторонним ротозеям на нее смотреть. Мало ли кому они проболтаться могут?Но только и среди посвященных болтливых тоже немало?— откуда же иначе тот пропойца в таверне о статуе знать мог? Что-то не больно-то он сам на посвященного походил! Ну, вот, послушали мы его, послушали… Я смотрю?— а соколы-то мои воодушевляются потихоньку. Даже на винцо для разговорчивого выпивохи кто-то раскошелился, чтобы только не умолкал он и дальше рассказывал. Стал и я прислушиваться уже со значением. Думать начал, прикидывать. И, когда выпивоха под стол храпеть завалился, я, видя, как начали мои ребятишки переглядываться да перемигиваться, по столу кулаком стукнул и как рявкну: ?Ша! Нечего вам тут, соколики, крылья расправлять да клювы вострить. Слышали, что этот пройдоха про жреческую охрану говорил да про тайные ловушки в храмовых подвалах на пути к вожделенному златоперому сокровищу? Это вам не одинокого караванщика тряхануть и не трусливого купчишку взять за упитанную… хм… поясницу! Попробуй еще найди этот храм?— он же весь из себя такой тайный да запретный! Его местная стража уже вон сколько сотен зим отыскать не может, а вы с наскоку надеетесь, да за одну ночь?! Нет, братцы-соколы, не для нашего отряда это дело. А дело это?— для одного человека. Ну, двух от силы, если второй не особо под ногами путаться будет?. Так и порешили. Нет, поначалу-то они, конечно, поспорили?— но больше для порядка. Они ведь знают, что как я сказал?— так и будет. И спорили-то больше о том, кто из них со мной пойдет на это рискованное дело. Очень все хотели, чтобы я именно их выбрал. Все кричали ?Меня возьми! Меня!?. Один Унгиз не кричал. Я потому его и взял. Зачем мне на тайном деле такие вот кричальщики? А вся хитрость была в том, что я придумал, как так сделать, чтобы жрецы меня сами в свой тайный храм к сокровищу привели, и сами же передо мною все ловушки бы разоружили. Эти жрецы, они для своего кровожадного божества постоянно жертв искали. Просто хватали ночью случайных людей на улице, тех, кто победнее да побеззащитнее?— и на кровавую расправу. В Сабатее к тому времени ни одного нищего бродяги не осталось?— кто сбежать успел, а кого и Павлину скормили. Да что бродяги! Там и порядочному-то человеку без солидной охраны на улицу ночью выйти?— верная смерть!Вот я и стал такого смертника изображать, шляясь по сабатейским улицам в самое глухое предрассветное время. Иду себе, пошатываюсь, иногда даже песню какую горланю, словно запойный гуляка, подрастерявший последний разум на дне кувшина. Шумлю, гремлю, одет подходяще?— плащ самый светлый выбрал. Короче, все делаю, чтобы даже издалека меня хорошо всем видно и слышно было. А Унгиз следом крадется, одетый как для тайной разведки?— в шаге пройдешь и не заметишь. Недолго мы погуляли. На вторую же ночь меня и загребли. Выскочили из переулка четверо в темных балахонах и навалились разом. Даже оглушать не стали, натянули мешок на голову, опрокинули, схватили за руки да за ноги и шустро так куда-то потащили?— я даже пикнуть не успел. Ну а я, стало быть, висю себе, хриплю, пьяного изображать продолжаю и надеюсь на то, что Унгиз дорогу запомнит. Он малый с понятием. Проволокли меня по каким-то ступенькам и переходам, да и бросили. Сыростью потянуло. Слышу, один из похитителей говорит другому: ?В таком состоянии из него ничего не выйдет. Пусть сперва проспится?. Я уже даже и приуныл было?— думаю, вот сейчас здесь бросят, и плакали мои надежды на сокровище. Но тут второй похититель, да будет к нему милосердно божественное семейство за его доброту и заботливость, и говорит: ?Хорошо, пусть проспится. Только давай сначала его отнесем в ритуальную залу, чтобы потом, с проспавшимся-то, мучиться по дороге не пришлось!? И снова меня поволокли. Но на этот раз не так далеко. И бросили не на земляной пол, а на гладкий и холодный камень. Я немного пошебуршился и затих, похрапывая. А сам прислушиваюсь. Слышу?— ушли. Ну, я еще немного полежал?— вдруг, думаю, не все ушли, оставили кого для пригляду? Человек, как бы он неподвижно ни стоял, обязательно себя выдаст каким-нибудь случайным звуком, хотя бы дыханием. Но в зале тихо было. Ну, тогда я мешок с головы стянул, осмотрелся. Ритуальная зала у них оказалась не такая уж и большая?— шагов по десять-пятнадцать вдоль каждой стенки, в некоторых деревенских храмах и поболее будут. Стенок этих шесть, и шесть же тусклых светильников в каждом углу на невысоких поставцах. Потолок низкий, подпрыгнув, рукой достать можно. А посередине зала?— он. Она, то есть. Статуя. Золотой Павлин Сабатеи. Стоит себе, хвост веером распустил, крылья на ползалы раскинул, драгоценные глаза в полутьме сверкают, каждое перышко тоже сверкает, красотища невероятная! Перышки все из золотой проволоки кручены, да так тонко, что сквозь них отчетливо видно пламя светильников. И каждое перышко каменьями драгоценными обложено, и на теле камешки эти идут тык в стык, аккуратненько так, узорчато, и сверкает все это великолепие так, что глаза слепит.Зажмурился я. Постоял немного, чтобы глаза отдохнули. И?— снова смотреть. Смотрю?— и наглядеться не могу. Настолько чудесная птица?— ну, словно совсем живая! Это же какой мастер делал, старался, душу вкладывал, а я вот сейчас сомну все это божественное сокровище, камни в мешок стряхну, перья златокрученые пообрываю, всю эту красоту уничтожу?— и за ради чего? Чтобы пару недель безбедно погулять со своими соколиками, налево и направо соря перед встречными бедняками драгоценностями из птичьего хвоста? Так ведь они все равно не оценят, бедняки-то. Вот пару-другую медных дебенов они бы очень даже оценили, от серебряного шушанского, с горбачом, вообще бы в благоговейный экстаз впали и ноги целовать кинулись. А такое вот, настолько великолепное и ценное?— вне их разумения. Они даже обрадоваться ему не смогут. Не поймут просто. Тогда?— зачем все это? Стою я вот так, значит, и решиться не могу. А тут как раз свист раздался. Унгиз?— он только на слова жадный да скаредный, а свистит от души, так, что с крыш солому сдувает. И просто так, ради баловства, свистеть не будет, значит, уходить надо. Ну, я и ушел. Посмотрел на Прекрасного Золотого Павлина еще разок, напоследок,?— да и ушел себе. —?Так и ушел? —?жалобно охнула Атенаис?— И даже не единого перышка не отломил? Не на продажу, нет, просто для себя, на память?! Сай не стал отвечать. Но промолчал так многозначительно, вздохнул так горестно и с такой укоризной, что Атенаис смутилась. И даже вроде бы слегка покраснела. И тоже вздохнула?— то ли прониклась, то ли по хвосту павлиньему печалилась по извечной женской жадности до всяческих диковинных драгоценностей.Конан отвернулся, поскольку прятать улыбку становилось все труднее. Окинул плоскогорье взглядом предводителя. И углядел таки необходимое. Небольшую такую ложбинку с тенистой рощицей. А, значит, и с каким-то водоемом?— в здешних местах деревья просто так не растут, обязательно только возле ручьев, озер или подземных рек, до которых местные жители обязательно докопают хотя бы один колодец. А чаще?— и не один. —?Привал! —?рявкнул король Аквилонии, оборотившись к своему отряду,?— Располагаемся на ночевку. И рукой махнул, высочайше указуя, где именно располагаемся.*** Разбить лагерь в столь подходящем месте?— дело нехитрое. Особенно для таких опытных в походных делах бойцов, как Черные Драконы Конана и ни в чем не собирающиеся уступать своим аквилонским соратникам благородные соколы Сая. А потому к тому времени, когда король Аквилонии, удалившийся на дальний конец прятавшегося в рощице небольшого озерца для вечернего омовения, обнаружил там с тою же целью расположившегося на топком бережку Сая, клепсидру и раза бы перевернуть не успели. Если бы, конечно, кому-то из стражников пришла бы в малоразумную голову подобная блажь?— тащить с собою в тяжелый и опасный поход столь хрупкий и громоздкий времяизмерительный инструмент. Сай уже закончил с омовением, но одеваться не спешил. Подсыхал на легком ветерке, подставляя еще теплым вечерним лучам смуглую кожу. Конан тоже не стал спешить. Постоял, заложив руки за спину, с одобрением оглядывая сухощавую мускулистую фигуру молодого шемита и ожидая, пока осядет поднятая купавшимся соколом муть?— действительно, сокол! Вон как крыльями всю прибрежную прозрачность взбаламутил! Вовсе он не хилый, этот благородный обитатель аквилонского подземелья. Худой?— да, но это не болезненная или изнеженная худоба слабосильного придворного щеголя, а, скорее, хищная поджарость матерого степного волка, на котором ни грамма не то что лишнего жира?— даже дурного лишнего мяса ни грамма нет, одни сплошные друг с другом перевитые насмерть жилы. На чужую смерть перевитые. Неплохой у нас зятек намечается, хвала Митре справедливому. Сильный, храбрый, неглупый… Мелковатый, правда,?— Конану, вон, еле до плеча дотягивает. Впрочем, шемиты и вообще народец мелкий, солнцем до звона выжаренный да высушенный. Нету в них северной мощной мясистости да горской крупнорослости, неоткуда взяться такому в пустыне. Местное безжалостное солнце не только сочные плоды в курагу да урюк с изюмом превращает?— с людьми оно поступает так, что они и тени-то почти не отбрасывают! От солнца и жары тела их становятся смуглыми, сухими и почти прозрачными, словно пустынный кустарник. И?— такими же прочными на излом. Там, где северный великан умрет от жажды, местный воин даже и неудобств-то особых не испытает, вдоволь напоив одной чашкой воды и себя, и своего горбача. Это хорошо, что Атенаис не в горных предков самого Конана пошла, как старший ее брат, а в мать, унаследовав не только ее дивную красоту, но и тихую внутреннюю силу. Незаметную на первый взгляд, но от этого не менее жизнестойкую. Кон не выжил бы здесь. А вот Атенаис?— выживет. И не просто выживет?— приживется. Станет своей. И очень быстро, насколько знает он свою старшенькую. Если ей что-то по нраву?— она очень быстро это что-то своим делает, окружающие и пару раз моргнуть не успеют. Это хорошо, что ей именно Сай по нраву пришелся. Сай ведь только по сравнению с Конаном мелюзгою кажется. А среди соплеменников он?— настоящий богатырь! Он же даже своих соколов и то чуть ли не на голову выше, а ведь его птички?— отборные стражники, хоть сейчас в королевскую гвардию любого шемского города! С руками оторвут и про прошлое никаких вопросов задавать не станут на радостях. Хорошие у Сая подчиненные. Нет, что ни говори, а славный родственничек намечается… Конан хмыкнул в усы. Заметил, как бы невзначай и ни к кому особо не обращаясь: —?Складно врать?— великое дело. И хитрое. Особенно так, чтобы тебе поверили… Сай засмеялся. Скосил насмешливые глаза. Пожал смуглыми плечами: —?Правду говорить?— дело еще более хитрое. Особенно?— так, чтобы тебе не поверили… Конан поднял брови. —?Хочешь сказать, что эта золотая птичка… она на самом деле есть? Сай опять пожал плечами. На Конана он не смотрел, смотрел на озеро: —?Не знаю. Может, и есть. Вот шесть зим тому назад?— точно была, но ведь за это время всякое могло произойти… Конан качнул головой, разглядывая Сая, как неожиданную диковинку. Спросил?— поначалу осторожно, но потом со все возрастающим раздражением: —?И ты ее действительно… видел? И мог руками потрогать? И унести мог? И ушел, ни одного драгоценного камешка не отломав?! Митра свидетель, во многое я мог бы поверить, но в такую наглую брехню… —?Конечно, брехня,?— легко согласился Сай, не переставая улыбаться. Снова пожал плечами, продолжил с легким смущением?— Ну, ты ведь и сам понимаешь… Это я перед дочкой твоей… Чтобы выглядеть поблагороднее и все такое… А на самом деле?— я ведь поднял ее, птичку эту. Одной рукой поднял, понимаешь? Приценился, так сказать. В ней весу?— не больше, чем в новорожденном ягненке. Дутая она вся, видимость одна, что большая. Пустая изнутри. Вся из крученой проволоки… Изящно крученой, да, с наворотами и придумками затейливыми, работа бесценнейшая… но золота на моем кидарисе поболее будет, чем во всем том Золотом Павлине, чтоб ему в преисподней все его перья за такой наглый обман повыдергали, прости меня Иштар Милосердная! А огроменный-то! В дверь никак пролезать не хотел, ломать бы пришлось, а тут уже и Унгиз свистит, времени ни на что не остается, свою бы шкуру в целости унести. Да и с камнями драгоценными, что его сплошь покрывали, тоже не все так просто… Странные они какие-то были, камни эти. Я, например, таких никогда не видывал, а я ведь немало драгоценностей в руках подержал. А эти?— странные… Кто их на самом-то деле знает, насколько они драгоценные? Если жрецы поганые с золотом такой обман учинили?— почему бы и с камнями не намудрить чего? Может, вообще лед крашеный да магическим образом от таянья убереженный? Я его отломаю?— а он у меня в руках и растает! Ну их к Нергалу, связываться с такой поганью! Так что ты прав?— брехня, конечно… все брехня. И то, что сейчас я говорил тебе?— тоже брехня! Так, за ради развлечения и провождения времени. Чтобы веселее было. —?Сай улыбнулся так ослепительно и простодушно, что уже собравшийся было возмутиться Конан только крякнул. —?Просто для дочки твоей?— одна брехня, а для тебя?— другая. Все люди разные, и верят они разному, и не верят?— тоже. Потому и брехня для них разная должна быть… За разговором Сай начал потихоньку одеваться и теперь как раз держал в руках последнюю деталь –уже упомянутый кидарис. Но надевать его на свою поросшую за время похода короткой курчавой щетиной голову не спешил, теребил зачем-то золотые украшения. Одно из них он вертел в пальцах особенно долго. Довольно крупное такое, слегка удлиненное и расширяющееся к свободному концу, с розоватым камнем в центре широкой части. Розоватый камень этот почему-то показался неприятно-знакомым. Конан присмотрелся внимательнее. И понял. Висюлька была пером. Некрупным пером из хитрым образом скрученной золотой проволоки. А камень был из тех, светящихся, что висели в сабатейском под-домном храме в качестве настенных светильников?— Конан и сам прихватил с собой с полдюжины. Нахмурившись, Конан совсем было уже собрался потребовать у Сая объяснений. Но посмотрел благородному разбойнику в лицо?— и передумал. Слишком уж понимающе и насмешливо смотрел тот на короля Аквилонии. И смотрел, похоже, давно. —?Вот я и говорю?— брехня, —?сказал Сай, продолжая улыбаться и смотреть на Конана в упор. И взгляд его при этом был хитрым и очень-очень хищным.

И Конан не стал его ни о чем спрашивать. А просто разделся и полез в прохладную воду?— тем более что поднятая молодым шемитом муть давно уже осела.***