Часть 1, Глава 1: (Радио) Волны (1/1)

Видите ли, вот какая штука: жизнь — это не связный рассказ. Она состоит из кусочков пазла. В ней есть слои.Уничтожить все документальные данные, скажем, о Гитлере, кроме письма, написанного ему Евой Браун, в котором она вспоминала о том, как они гуляли однажды в солнечное воскресенье прошлым летом, mein Liebling. И если это письмо было бы всем, что осталось бы после герра Гитлера, то две сотни или две тысячи лет спустя некоторые историки смогли бы заключить о Гитлере только то, что он, пожалуй, был очаровательным, всеми любимым мужчиной, который водил свою подругу на прогулки в двадцатом веке.И всё.Все те ужасные вещи, всё то дерьмо, сожаления и все те убийства — уничтожены, их нет.Потому что один факт не может чисто логически привести вас к другому. Всегда нужно остановиться и взглянуть на большую картину. Спросить себя, что вы упустили.Кого вы упустили.Потому что некоторые вещи просто случаются, незапланированно, словно вихрь. Люди просто случаются.И можно крутить и вертеть историю, и так никогда и не выяснить, как вы оказались там, где вы сейчас.Где был тот важный поворот.И повернули ли вы сами, или же вас толкнули?***На улице идет проливной дождь, сопровождаемый громким, гнущим деревья ветром, веющим с Атлантического океана. Это вроде один из тех неожиданных штормов, которые у нас тут бывают, и завтра утром пляж будет белым, пока снег не растает.Телефонная связь довольно хреновая, я постоянно слышу какой-то треск. — Что? — повторяю я, и: — Что? Я не...Голос Вики звучит приглушенно, на фоне плачет ребенок, а она говорит что-то вроде "он хочет" и "вопросы".— Нет, никаких интервью, — говорю я, стоя в гостиной, глядя в окно с видом на пустынный пляж. Она знает, что я не даю интервью. Не понимаю, почему она вообще мне это предлагает.Окна здесь с двойным остеклением, благодаря редкому проблеску гениальности у предыдущего владельца, но холод всё равно просачивается внутрь и касается моей обнаженной кожи. Я держу трубку у уха, а другой рукой обнимаю себя, жалея, что становится слишком холодно для того, чтобы можно было разгуливать в одних пижамных штанах.Слишком холодно было всегда, но сейчас я готов сдаться.— Райан, — произносит Вики, её голос звучит раздраженно.— Слушай, тут шторм с океана приближается. Связь дерьмовая. Отправь по почте, ладно? Но я не даю интервью. Ничего не даю. Запомни это.Я жду ещё секунду, на случай, если получу ответ, но ответа нет. Я кладу трубку и обхватываю себя обеими руками. Проваливаюсь обратно в тишину и её комфорт, глядя на улицу.Большие волны омывают побережье белыми солеными гребнями. Сейчас конец ноября, и природа становится жестокой.Хорошо.Я возвращаюсь на кухню, где я был, когда зазвенел телефон. Половицы издают знакомый скрипящий звук, и я переступаю через третью от плиты, потому что она немного шаткая. Мне стоило бы разобраться с этим, но я этого не делаю. Некоторые вещи просто лучше, когда с ними что-то не так.От чая всё ещё исходит пар, и я наливаю в него немного виски. Только три вещи могут погубить мужчину: слава, мужчины и виски двенадцатилетней выдержки. Не могу же я избавиться от всех своих пороков, так?Я возвращаюсь наверх, где даже сильнее слышно, как ветер колотит по дому. Пластинка закончила играть, и я ставлю чашку на прикроватную тумбочку, а потом просматриваю стопку пластинок на полу. Я останавливаю свой выбор на Commodores, и вскоре игла опускается на винил.Одеяло на кровати лежит в стороне, поэтому я ложусь обратно и беру свой блокнот и карандаш. Фигура выглядит непропорционально и не очень похожа на человека, а я не особо хорош в рисовании, но так мне есть, чем заняться. На чем сфокусировать свои силы и энергию.Я сосредотачиваюсь на глазах и бровях, но у меня никогда не получится нарисовать их правильно.Однако я пытаюсь.Ветер и музыка танцуют вместе. Чай теплый, как и виски, как и постель.И это хорошо.Инстинкт выживания.***Клифтону немного за тридцать. Он работает механиком в городе, он взял на себя бизнес своего отца, когда тот умер в прошлом году. Как и мой. Но мы никогда не говорим об этом.Радио выключено. Он не слушает музыку. Говорит, что ему всё равно.Его машина вовремя замедляется, а затем поворачивает налево на грунтовую дорогу, ведущую к дому. Мои покупки издают звенящий звук у моих ног, а я молча смотрю в окно. Он рассказывает о какой-то запчасти, которую ему пришлось заказывать аж из Бостона, и он говорит об этом довольно взволнованно. Я даже не мычу в ответ. Мне и не нужно.— Ты когда-нибудь был в Бостоне? — спрашивает он.— Да. В туре, знаешь же.— А, точно, — говорит он таким тоном, будто он вспоминает об этом только тогда. — В туре, — повторяет он. В его голосе слышится нотка презрения. Он просто завидует, как мне кажется. И злится из-за того, что я столько всего повидал в своей жизни, но по-прежнему не знаю, как поменять спущенную шину.Мы выезжаем из леса, и дорога ведет нас через пустой участок земли, за которым стоит дом у пляжа, два этажа непритязательного "ничего", покрашенного в бледно-голубой цвет, первое, что встречает перелетных птиц, и последнее, что прощается с теми, кто умнее. Он подъезжает прямо к крыльцу, где его пикап останавливается.— Спасибо, что подвез, приятель.— Без проблем. — Он почесывает нос, глядя вперед, в сторону моря, которое такого же цвета, как его глаза. Он крепкого телосложения, как и все механики, у него короткие черные волосы, которые ему только мешают. — Не хочешь пригласить выпить пива?— Я жду звонка, — отвечаю я, и это правда.— А.Я выхожу из машины, забираю свои покупки, захлопываю дверь и обхожу машину, стучу по стеклу костяшками пальцев. Он опускает стекло, и я говорю: — Тогда увидимся в четверг, как обычно?— Да. — Он кивает. — Не утони к тому времени.— Постараюсь, — ухмыляюсь я, и он фыркает, закрывая окно. Он разворачивает машину, когда я захожу в дом. Дверь не заперта, потому что в этом нет необходимости. Не тогда, когда живешь так далеко от всего и всех. Сначала мы этого не понимаем, городские, вроде меня, — из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес, затем в Нью-Йорк, и вот я здесь. В городах мы учимся никому не доверять. Все хотят нас ограбить, развести и кидануть, и мы запираем двери на три замка, защищаем свое имущество и всегда готовы вызвать копов.А потом ты переезжаешь в место с населением в... чёрт. Тысячу с чем-то человек? И здесь можно оставлять дверь незапертой. Потому что здесь нет незнакомцев, которые могли бы убить тебя, пока ты спишь. Нет городской паранойи. И первый месяц я запирал дверь, просто на всякий случай, потому что мало ли, может, у кого-то получилось проследить за мной до сюда, и я проснулся бы с сумасшедшей фанаткой, прижимающейся ко мне, но потом я перестал запирать дверь. Научился доверять неизменной природе этого места.Я заполняю кухонные шкафчики мясными консервами и алкоголем, а затем кладу в холодильник несколько бутылок пива. Только тогда я просматриваю письма, которые забрал с почты. Почтальон пришел бы аж сюда ради меня, но ничего. Я никуда не спешу, да и так безопаснее.Я узнаю почерк Вики на задней стороне конверта: Дж. Росс, Обычная Доставка, Мачайас, ME, 04654. Мы не указываем адрес в корреспонденции. Просто на всякий случай. На всех остальных письмах адрес напечатан, поэтому они наверняка скучнее этого. Я решаю сначала посмотреть, что же мне хочет сказать Вики.Её письмо короткое, и я открываю одну из бутылок пива и сажусь за кухонный стол, чтобы прочесть его.Райан,Не мог бы ты, нахрен, переехать куда-то, где надежная телефонная связь? Просто предлагаю. Ты мог бы умереть, а я бы не знала об этом неделями, а ты лежал бы и гнил, пока птицы жрали бы твои внутренности. Вот что бывает, когда живешь у черта на куличках.Что я пыталась сказать тебе по телефону на прошлой неделе...Это было на прошлой неделе? Ха. В последнее время все дни так приятно сливаются в один....это то, что Гейб звонил в офис по поводу какого-то парня, который пытался спрашивать у него про тебя. Я позвонила Гейбу. Неприятно, но да. Оказывается, это тот же парень, который в прошлом месяце пытался взять у меня интервью. (Я тебе об этом не рассказывала, но ты такой параноик, что я решила, что лучше будет об этом промолчать) Вполне вероятно, что он пытается взять интервью у всех из старой тусовки, я стараюсь выяснить, кого он ещё доставал. Он кажется безобидным, всего лишь очень преданный фанат, но никогда не знаешь наверняка. Я разбираюсь с этим, но если бы ты позвонил мне, было бы охренительно.Мы скучаем по тебе в Нью-Йорке, знаешь.С любовью,ВикиЯ перечитываю письмо дважды, на задворках моего сознания зарождается беспокойство. Какой-то парень ходит и задает неудобные вопросы? Что ж, это не хорошо. То, что он добрался даже до Вики или Гейба, вызывает тревогу, и это больше, чем удавалось некоторым другим. Я знаю, что не могу просто исчезнуть, не вызвав ни у кого вопросов, знаю, что не было никакого предупреждения, знаю, что в один день я был там, а на следующий просто пропал. Людям становится любопытно.Но можно было бы подумать, что они поймут, что я не хочу, чтобы кто-то пытался разгадать эту тайну. Если бы я хотел, я бы оставил подсказки.Письмо датировано четырьмя днями ранее. Интересно, разобралась ли она с этим.Я открываю одну из бутылок пива и выпиваю половину одним большим глотком. Это не помогает.Как же мне хочется, чтобы меня оставили в покое.Телефон звенит как раз тогда, когда я смотрю на время, и сейчас пять часов, и он пунктуален, как и всегда. Я иду в гостиную и сажусь в большое кресло, утопая в нем. Тянусь к столику и поднимаю трубку. — Привет, дружище. — Я делаю ещё один глоток пива.— Я всегда наполовину ожидаю, что ты не ответишь.— Думаешь, что я умер? Да, у Вики та же фигня.— Хмм, скорее напрасно надеюсь, что ты решил вернуться к человечеству.— Человечество переоценивают.— Как и тебя.Я фыркаю, хоть и слышу в голосе Спенсера улыбку. Он начинает свой еженедельный расспрос о том, чем я занимался, о чем я думал, и я подробно отвечаю ему, а затем спрашиваю то же самое в ответ, и мы отвлекаемся и обсуждаем наше любимое английское пиво и то, как в некоторых штатах повысили возрастное ограничение на выпивку до двадцати одного года, и как это глупо, потому что мы со Спенсером ни за что не пережили бы наши юношеские годы без пива.Наконец я говорю: — Я получил плохие новости от Вики.— Ладно. — В его голосе слышится ожидание, поэтому я продолжаю.— Ну, может, не плохие, но просто не хорошие. Какой-то паренек ходит и задает всякие вопросы обо мне.— Кого спрашивает?— Гейба и Вики, как минимум. Кто знает?Он на какое-то время затихает, а я бесцельно вожу большим пальцем по горлышку теперь уже пустой бутылки.— Я бы не переживал об этом, — говорит наконец Спенсер. — Мы умеем держать рот на замке.— Разве?Потому что ходят слухи. Совершенно разные слухи. И не только обо мне и моем исчезновении, но и о других людях, связанных со мной. И это, возможно, не моя вина, потому что некоторые из нас, что ж. Некоторые из нас выставляют всё напоказ. Превращают это в маркетинговый ход для своей новой предстоящей группы. И это само по себе отражается на мне, потому что я связан с этим, и всё это довольно запутанно, и если кто-то начинает копаться в этом дерьме и задавать неловкие вопросы... Я переживаю. Мне же стоит переживать, так? Это плохая затея — копаться в этом. Это опасно. И не только для меня, но и для многих людей. Это может разрушить репутации.— Мне всё равно, что обо мне болтают, чувак.— Неправда.— Ну, да, но ты мог бы и забить на это, — говорю я. — Это волнует меня меньше, чем раньше, — тихо добавляю я. По крайней мере, это правда. — Так и как там сейчас дела с альбомом?Он молчит, когда я задаю этот вопрос, где-то с секунду, и я знаю, о чем он думает и чего не говорит. Что мое любопытство нездорово, что мне не стоит спрашивать. Тысячи мелких осложнений из-за того, что я вообще упомянул об этом, но мы оба лучше не будем их признавать.— На четвертом месте на этой неделе. Поднялся на два места.— Неплохо для дебютного альбома, да?— Совсем неплохо, да. Наш первый альбом так и не попал в топ-60, поэтому они очень хорошо справляются. Молодцы.— Да.И тогда я вижу его, где-то там, на сцене, его освещает прожектор, так ярко, что невозможно упустить ни единого движения, улыбки или хмурого взгляда.Тогда я вижу его, отдалившегося от меня, живущего на другом уровне существования.Я вижу его. И мне кажется, что Мачайас в штате Мэн — это недостаточно далеко.***Я звоню Клифтону в субботу, потому что мне скучно и у меня закончилось пиво, а мои рисунки начали превращаться из "так себе" в "очень плохо". Он подъезжает на своем пикапе через час, и мы едем в единственный бар в городе. Местные поглядывают на меня, но не трогают. Некоторые из них здороваются со мной из вежливости, и я киваю в ответ.Мы садимся за столик в углу, как обычно, и я покупаю нам пиво. Клифтону это не нравится, но он механик, пытающийся свести концы с концами, в то время как я... Ну. Мне не нужно пытаться свести концы с концами. По крайней мере, не в плане денег.Нам особо не о чем говорить, поэтому он снова говорит о машинах.В баре играет радио. Раньше я тоже много слушал радио, но здесь плохая связь, есть только несколько радиостанций, которые мне не интересны. Клифтон всё говорит о выхлопных трубах, когда начинает играть новая песня, с запоминающейся мелодией и простая, но с умелыми гитарными рифами. А потом начинается куплет, живой голос громко и уверенно поет. В голосе слышится харизма и сексапильность, и эта песня кажется неуместной в маленьком баре, полном местных мужиков, которым за пятьдесят, но песне, кажется, плевать, она всё равно кого угодно заставит её послушать.И вот так он находит меня, через радиоволны.Песня хороша. Она отличается от тех нескольких песен, которые я слышал в его исполнении, в основном случайно, потому что он скрывал свою музыку. Не считал её достаточно хорошей. Думаю, он считал так из-за меня, когда мои альбомы становились платиновыми, а я разгуливал со своим контрактом с лейблом, в то время как у него было много хреновых работ. Думаю, он считал так из-за своего бывшего парня, который говорил, что у его фотографий больше шансов на успех, чем у его музыки. И эта песня хороша, но она звучит более... расчетливой. Коммерческой. Звучит немного промышленной, искусственной, если сравнивать её с чувственной энергией его ранних работ. Она звучит так, будто она о сексе.Может, он отточил свое звучание. Может, это сделали за него.Это больше не мое дело, но всё это произошло благодаря мне, вообще-то. Это благодаря мне он поет эти песни.Из-за его голоса каждый волосок на моем теле встает дыбом. Я сижу смирно и позволяю песне доиграть, терплю пытку, которой меня кто-то подверг.Получает ли он то же наказание, внезапно слыша мой голос по радио?Он должен.***Он начинает телефонный разговор с "Слушай, чувак", а затем вздыхает. Я сразу же понимаю, что что-то не так. Он звонит мне раз в неделю — незапланированный звонок означает, что что-то случилось. — Думаю, тот парень взял интервью у моей мамы.— Чего? Он взял интервью у Джинджер? — спрашиваю я, озадаченный.— И у Хейли, — добавляет он, и я представляю, как он морщится, когда слышу его голос. Этот парень взял интервью у бывшей жены Спенсера? Но как он...? Почему никто вообще...?— Он взял интервью у Хейли, — повторяю я, чувствуя внутри странную пустоту.— Пытался. Она отказалась, ты же знаешь, какая она с фанатами и как она защищает Сьюзи. Но моя мама, она вообще ничего мне не рассказывала об этом. Видимо, это было аж прошлым летом, но я сравнил её описание с описанием Хейли, и, Рай, это один и тот же парень. Мама сказала, что он был милым, просто какой-то паренек. Она пригласила его на чай и показывала ему детские фотографии, полный набор.— Твоя мама что, ничему не научилась за всю твою карьеру?! — спрашиваю я, в ужасе от мысли о том, что Джинджер Смит рассказывает секреты обо мне совершенно незнакомым людям.— Не злись на нее, приятель. Она думала, что это просто какой-то фанат, она не знала, что он обходит всех твоих знакомых.— И всё же. — Я никогда не нравился Джинджер. Я даже не хочу знать, что она говорит обо мне, когда её спрашивают. — Значит, это было прошлым летом. Этот парень допрашивает людей ещё с прошлого лета, и все осознают это только сейчас? У меня-то есть оправдание — я здесь, и совсем один! Как ты вообще мог такое упустить?!Спенсер не виноват, я знаю это, я знаю, знаю, но вся эта фигня быстро переросла из нежеланного, но безобидного выслеживания в выслеживание, которое может обернуться катастрофой. Насколько всё плохо? Как долго это длится? Кажется, никто не знает. Никто.— Как я должен был это заметить? Я больше не разговариваю ни с кем со времен The Followers. Ни с кем не общаюсь, и ты это знаешь. А что касается твоей тусовки из Нью-Йорка, ты же знаешь, что они вроде как разбежались, когда ты уехал.— Но они же должны, блять, общаться! — возражаю я, а потом осознаю, что, возможно, это не так. Вики вышла замуж, у нее есть ребенок, Патрик стал сессионным музыкантом, переехал в Лос-Анджелес, Гейба засосало в какой-то бесконечный неизменный мир нью-йоркских вечеринок и бухла, а Эрик переехал в Лондон, когда его сеть магазинов пластинок распространилась и за океан, а Джон...Что ж. Все мы знаем, что сделал Джон. И я не злюсь, правда, я рад за них. За них обоих. Я всё ещё общаюсь с Джоном. Ну или общался бы. Не то чтобы я активно избегаю разговоров с ним, но это неловко. Это тяжело.Спенсер тяжко вздыхает. — Ты был единственным, что держало всех вместе, даже когда ты изо всех сил старался это разрушить.Я покусываю нижнюю губу, в животе зарождается неприятное чувство. — Не надо. Не надо заставлять меня испытывать вину за то, что я от вас свалил.Может, это уже какая-то система. Становится слишком тяжело, и я сбегаю. Но это не так, как было с The Followers, когда все стало настолько мрачно, что в этой темноте я терял даже себя. В этот раз было не так. Всё было ясно, ох, так ясно, солнечно, повсюду. Напоминания. Постоянные, бесконечные напоминания.— Я и не пытаюсь, чувак, — говорит он извиняющимся тоном. — Эй, это неважно. Конечно, я тогда только нашел тебя снова, но... Да, я знаю, я там был. Я знаю. И мы разговариваем сейчас. Ты не сбежал от меня, это не то, что я имел в виду.— Хорошо.— А со всей этой фигней с этим парнем разберутся. Не переживай по этому поводу.— Ладно.Пауза. — Я люблю тебя, дружище.— Да, и я тебя тоже.— Береги себя.Все всегда считают, что я этого не делаю.***Это похоже на охоту. Дни словно просто проходят мимо, а до нас постепенно доходят масштабы катастрофы.Я составляю список людей, которым я могу позвонить или попросить кого-то позвонить им. И с каждым днем становится хуже, как будто мирвокруг сжимается, как будто на меня направлено охотничье ружье. Я начинаю много курить, по две пачки в день, хотя раньше я скуривал только по полпачки. Легкие горят, словно они против такой внезапной перемены, но мое тело научится с этим жить.Поначалу список не очень длинный: Гейб, Вики, Джинджер и Хейли. Из них, кажется, только Джинджер побаловала того парня.Но Вики делает несколько звонков, Спенсер делает несколько звонков, и я делаю несколько звонков. И внезапно список становится намного длиннее.Пит Вентц. Не видел этого ублюдка годами и не хочу видеть, но Пит Вентц, тот слизняк, быстро попадает в список. Вики говорит, что, судя по всему, этот парень даже жил у Пита пару дней в августе. А ещё Жак Ванек. Чёрт возьми. Я без понятия, чем она сейчас занимается. Работает в индустрии моды, я думаю, наживается на моей славе. Бывшая девушка Райана Росса делает шляпы для всей Америки. Вообще у нее всё довольно неплохо. Она никогда не была из тех девушек, которые подолгу страдают после ссор на поле битвы. А ещё Брент Уилсон. Мы давно не общались. Понятия не имею, чем он занимается. Может, выстраивает карьеру профессионального мудака. И в списке целая куча людей со времен The Followers, людей, о существовании которых я уже давно позабыл.Некоторые имена кажутся свежее. Келти Коллин. Знакомое чувство вины звенит у меня в подсознании при упоминании её имени. Она вообще не заслужила того, что... Что ж. Слезами горю не поможешь. Если бы я знал, если бы я мог видеть будущее... возможно, у нас с Келти всё вышло бы иначе.Это ложь, и я это знаю. Мы с ней никогда не подходили друг другу, даже когда мы считали наоборот. Хотя она была прекрасной девушкой. Вот и всё.Но список становится ещё длиннее, от знакомых до кратковременных друзей, бывших согруппников, менеджеров и девушек. Список выходит впечатляющим. Имя парня я тоже узнаю: Сиска.Готов поспорить, что теперь он рад. Наверное, именно этого он и хотел: чтобы я знал о его существовании.Ну, я знаю.У меня появляется ощущение, будто какая-то невидимая сила загоняет меня в угол.Однако я не двигаюсь.***Письма, которые я получаю, всегда отправляют люди Вики, и они всегда используют непримечательные коричневые конверты. Этот же конверт белый, и почерк на нем неаккуратный, и я верчу письмо в руках, стоя у почты. Одинокая машина проезжает по главной улице, заполненной в основном жилыми домами. Магазин дальше по улице в одной стороне, а бар — в другой.Я поднимаю воротник пальто и иду по улице. Дует ветер, сегодня первое декабря. На земле морозная корочка, хрустящая под моей обувью. Я не привык к такой погоде.Я добрался до города автостопом, но я шел сорок минут к дороге побольше, чтобы поймать машину. Я не мог уснуть этим утром, не мог работать над песнями, слушать музыку и рисовать, и я не находил себе места. Вся эта фигня с этим парнем, которого, видимо, никто не может найти. Стоит ли надеяться, что он забил на всё это и пошел домой?После долгого тусклого утра, скотч кажется хорошей идеей. Однако, когда я подхожу к бару и дергаю за ручку, дверь не поддается, и я осознаю, что бар ещё не открылся. — Бля, — вздыхаю я, вытирая замерзший нос.Затем дверь открывается, хоть на ней и висит знак "Закрыто". Томми, владелец бара, смотрит на меня. — А, это ты. Чего надо?— Не отказался бы от скотча.Он неодобрительно смотрит на меня, но я делаю вид, что дрожу. Он вздыхает. — Ох, ну ладно. — Он придерживает для меня дверь, и я благодарю его. Он бормочет себе под нос что-то про избалованных рок-звезд, которым не стоит доверять, но он не впустил бы меня, если бы действительно не хотел. Когда я пришел сюда в третий раз, он неохотно попросил сфотографироваться со мной, сказав, что это может увеличить продажи. Теперь за барной стойкой висит фотография, на которой мы с Томми жмем друг другу руки снаружи, с неловкими полуулыбками на лицах.Я бросаю кучку писем на столик у окна, и Томми говорит: — Там не садись. Ты хочешь, чтобы шериф увидел, как я продаю тебе алкоголь в нерабочее время?Я закатываю глаза, когда он поворачивается ко мне спиной, и сажусь за столик у стены. Я снимаю пальто, когда он приносит мне виски. — Спасибо, приятель. — Он только фыркает в ответ и возвращается к работе.Сначала я читаю письма в знакомых коричневых конвертах, бумаги, которые мне нужно подписать и отправить обратно, разрешая использование песни The Whiskeys в каком-то фильме, и соглашаясь с тем, что я понимаю некоторые пункты в завещании отца и так далее. У меня нет с собой ручки, поэтому я просто просматриваю письма, аккуратно и ровно их складываю, а затем кладу в нагрудный карман, чтобы позже подписать.Наконец, я открываю белый конверт. Не знаю, почему я оставил его на самый конец, но что-то в его незнакомом виде кажется мне угрожающим.Внутри лежит бумажка, которую я достаю, а затем замечаю, что в конверте ещё остался лист более плотной бумаги. Я наклоняю конверт, и на стол падает билет. Желтый билет на концерт. В Radio City Music Hall. Девятого декабря.Я таращусь на него.Быстро поднимаю записку дрожащей рукой, мой взгляд падает на короткий текст: На случай, если будешь в городе. — ДжонДжон.Я опускаю записку, судорожно выдыхая. Взгляд приклеен к билету. Приглашение. Я делаю большой глоток скотча. Он обжигает мне горло и согревает, но не успокаивает.С чего бы Джону присылать мне билет, если он знает? И решил ли он это сам? Блять, что это значит? И что, если я пойду? Меня хочет увидеть Джон или кто-то другой? И знает ли он, что Джон пригласил меня?Внезапно, все эти вопросы крутятся у меня в голове, создавая хаос.Я не готов.Я представляю себя за кулисами после концерта, как я здороваюсь с группой, одобрительно сжимаю плечо Джона, и там был бы он, вспотевший после выступления, с расширившимися при виде меня глазами.Господи, я не готов.И кто сказал, что это я должен унижаться?Я никогда не подписывался на такое. Я оставил всё это позади.Но почему-то оно продолжает меня преследовать.***Спустя несколько дней, полных беспокойства, Вики сообщает мне, что со всем разобралась.— Дай я тебе расскажу, что я сделала, — говорит она, и её голос звучит весело. — В общем, я наконец нахожу этого парня, так? Он сказал, что ему двадцать, но, блин, он выглядит на семнадцать. Он весь такой дерганый и чересчур взволнованный. И я говорю, чтобы его привели в офис, и он лепечет, как же круто находиться в главном офисе Asher Management — он был ошарашен, я тебе говорю. И я заставляю его ждать два часа, чтобы, ну знаешь, дать ему знать, что он не имеет значения, а потом говорю, чтобы его привели. Я его раньше видела, это тот же парень, который когда-то ждал меня у моей квартиры, про тебя спрашивал, конечно же. И вот я его спрашиваю, какого хрена он вообще делает, так? И прикинь: он говорит, что пишет книгу.— Чего? — спрашиваю я в замешательстве.— Богом клянусь, он так и сказал. Он пишет книгу. Так что я быстренько зову в офис наших юристов, и ему зачитывают целую речь о клевете и законах, касающихся конфиденциальности, и под конец он весь побледнел, поверь. По закону, мы не могли бы запретить ему писать эту книгу, но господи, он сам интерес потерял. Он всего лишь какой-то сумасшедший фанат. Сомневаюсь, что он в состоянии и два слова на бумаге связать.— Так он решил сдаться? — уточняю я.— Ага.— И это всё? Этот парень... пытается написать обо мне книгу, он допрашивал людей месяцами, а потом просто забивает на всё это? Что насчет его записей или всего, что он мог обо мне узнать, и...— Мы забрали у него записи. Мы спросили, и он просто отдал нам их. Тебе совершенно не о чем беспокоиться.Я с одержимостью кусаю ногти, стараясь полностью провалиться в кресло. У меня зажжен камин, согревающий комнату. Я по-прежнему не нахожу себе места. Как и всегда. — И он уехал домой.— Да. В Чикаго, думаю. Мы довольно поздно его нашли, это правда, но с этим разобрались. Он явно настроен забыть всё, что он там мог узнать.Я выдыхаю, чувствуя, как слегка расслабляюсь. — Ладно. Спасибо, Вики.От одной мысли о книге, о страницах, исписанных сплетнями, у меня по позвоночнику бегут мурашки. Это же абсурд — кто купил бы что-то подобное? Кому вообще пришло в голову написать такое?— Не переживай об этом. Так мне хоть было чем заняться. Ты хоть представляешь, как скучно быть матерью? Этот мелкий аппарат по производству какашек только плачет или спит. То есть я до смерти его люблю, но, господи, какие же дети скучные.— Тогда стоило позаботиться о том, чтобы случайно не залететь.— Да пошел ты! Мои муж и ребенок идеальны.Я смеюсь, этот звук почти отдается эхом в гостиной. Мои мысли устремляются к столику в коридоре, к его ящику, к спрятанному там белому конверту. Я поднимаю колени, прижимая их к себе. — Так я слышал, что, ээ. Что группа Джона будет выступать в Радио-сити.По сути, это не группа Джона, но эвфемизм получается понятным.— Да, они начали тур по Северной Америке с Западного побережья. Некоторые концерты уже распроданы. Они хорошо справляются. — Она замолкает, давая мне возможность прокомментировать, но я не знаю, что сказать. — Почему ты спрашиваешь?Я стал рассказывать всё Спенсеру. С Вики я обычно делаю вид, что мне всё равно.— Джон прислал мне билет, — говорю я.— Оу. Пойдешь?— Нет, — мгновенно отвечаю я. — Нет. Я просто, типа... — Я вздыхаю, нервно приглаживая волосы. — Как думаешь... То есть... Думаешь, Джон прислал его, ни с кем это не обсудив?— Ты имеешь в виду, знает ли Брендон, что Джон тебя пригласил?Я делаю глубокий вдох, ненавидя то, что что-то такое незначительное, как обычная бумажка, так сильно выбило меня из колеи. — Да. — Я потираю лицо. — Да, думаю, это я и имею в виду.— Я не могу этого знать. Но забудь об этом. Потому что ты думаешь, что, если Брендон знает, то, возможно, он хочет с тобой увидеться, или же ему может быть всё равно. А если Брендон не знает, то это может оказаться подставой, и тогда всё пройдет хреново. Джон не пытается строить из себя сваху, ты же знаешь, что он не такой. Так что я думаю, что Джон просто скучает по тебе, и мне кажется, тебе стоит позвонить ему и поблагодарить, но сказать, что ты не сможешь прийти. Если хочешь, я могу достать номер следующего отеля, в котором они будут. Но не думай об этом слишком много, дорогой. С этим покончено. Нет причин копаться в том, что уже мертво и похоронено.Мертво и похоронено, покончено, да, я знаю. Я постоянно себе это говорю.Но оно преследует меня. Она хоть понимает, что это преследует меня?Она заканчивает разговор, когда малыш Александр начинает плакать. Я иду в коридор, достаю билет и беру зажигалку, затем иду на кухню, пока огонек мерцает рядом с уголком билета.Я смотрю на билет, читаю надпись His Side.Ну да, а что насчет моей стороны? Что насчет всего того, что он сделал со мной?Я кладу зажигалку в карман и бросаю так и не сожженный билет на кухонный стол. Дурацкая бумажка, которая ничего не меняет.***Утром погода ужасная, как и предыдущей ночью. Остаться в постели кажется мне замечательной идеей, и я с головой накрываюсь одеялом и стараюсь снова заснуть, но тщетно. Я ставлю пластинку, опустив босые ноги на восточный ковер, сочетающийся со шторами из тяжелого атласа. Они помогают удержать в доме тепло. Начинает играть блюз из 40-ых, и я прикуриваю сигарету, надеваю джинсы и беру один из блокнотов. В этот раз я начинаю с рук, и я пытаюсь нарисовать маленького мальчика, с растрепанными волосами и хитрой улыбкой, который ничего не боится и ничего не терял. Интересно, это какой-то мальчик, которого я видел в городе, или же просто плод моего воображения.Я работаю над ртом, когда песня заканчивается, и я замираю. Хмурюсь. Я слышу шум внизу, стук. Сейчас едва полдень, снаружи бушует сильный ветер, разбрасывая снег, но это не был стук ветра по дому. Звук доносился изнутри.Я накидываю рубашку и на ходу застегиваю её, спускаясь вниз, чтобы проверить. Ступеньки скрипят, а я пытаюсь понять, может, это упала одна из картин с живописным побережьем или, может...В гостиной кто-то есть. В гостиной стоит молодой парень. Он стоит ко мне спиной, на нем толстая зимняя куртка, на плече висит старая коричневая кожаная сумка. Он с любопытством осматривает комнату. У него взъерошенные, вьющиеся спутанные волосы каштанового цвета.— Ты ещё кто? — спрашиваю я, и парень подпрыгивает, буквально подпрыгивает, резко разворачивается и замирает.— Райан Росс, — выдыхает он, его мальчишеское лицо побелело, словно снег на улице.— Да, это я, спасибо, но я не это спрашивал.Он не просто какой-то случайный потерявшийся ходок, но из города я его тоже не узнаю.— Д-дверь не была заперта. — Он указывает в сторону коридора дрожащей рукой, неестественно сильно выпучив глаза.— Нет. Но это и не приглашение войти.— И-извините. Просто... на улице холодно. Я приехал из Мачайас на велосипеде. Потерялся несколько раз. — Однако его голос не выражает никаких эмоций, будто не совсем осознает, что говорит — он слишком занят рассматриванием меня. В состоянии шока. — Вау, у вас так отросли волосы. Они никогда не были такими длинными.И я знаю, что это значит.— Ты фанат, — говорю я, когда до меня доходит. Мои волосы, касающиеся плеч, не так уж и длинные. Не совсем.Но вот передо мной парень, который говорит наоборот. Длиннее, чем когда-либо. Вот передо мной фанат, который на велосипеде приехал сюда из Мачайас в снежную бурю, вошел в мой дом без приглашения, который знает, где я, блять, живу. И тогда я рассматриваю его лицо: слишком восторженное, глаза блестят, хотя он явно в шоке, слегка впалые щеки, темные волосы, которые вьются от природы, но относительно короткие, и он выглядит чертовски уставшим, но восторженным, как будто он сейчас упадет в обморок.Это сходится с описанием, которое я уже слышал.— Блять. Это ты тот сраный парень, который достает всех, кого я когда-либо знал?Он хмурится. — Нет. Нет, не верю, что это про меня. Я не достаю людей, я...— Это ты пишешь про меня книгу.— Биографию! — радостно говорит он. — Биографию. Да. Да. Я Сиски. Зовите меня Сиски. Ваш биограф. — Он безумно улыбается. — Вы знаете обо мне. Боже. Вы знаете обо мне. О боже. Я так... Господи.Я пытаюсь справиться с этим вторжением и шоком. Я думал, что Вики отправила его домой — видимо, нет. Вместо этого он умудрился выяснить, где я живу. А потом он решил просто прийти сюда. Будь у меня ёбаное ружье...— Слушай, парень, никакой ты мне не биограф, нахрен.— Не правда.— Мило. Слушай сюда. Я понятия не имею, каким хреном ты меня выследил, но у тебя явно какие-то проблемы. Ладно, вот он я, у себя дома, жив, здоров. А теперь я позвоню шерифу и мило попрошу его вывезти тебя из города. И, потому что я сегодня добрый, в этот раз я не подам на тебя в суд за незаконное проникновение. Ладно? А теперь развернись и свали нахуй. Ты уже повеселился, теперь этот твой дурацкий проект окончен.И он действительно повеселился. Я спать не мог из-за этого загадочного выслеживания меня — из-за него. Из-за этого низкого мелкого взволнованного парня, который смотрит на меня с благоговейным обожанием, но теперь ещё и явной обидой.— Мистер Росс, я приехал сюда, потому что те люди в Нью-Йорке сказали, чтобы я прекратил! Я понял, что мне нужно идти сразу к вам, потому что они не понимают, но вы поймете! И мне нужно взять у вас интервью для книги, мне нужно... — Он быстро находит в сумке лист бумаги и ручки. А потом он радостно смотрит на меня, словно теперь он готов, теперь он может записать всё, что я скажу.— Ты что, под кайфом? — изумленно спрашиваю я и подхожу к нему. Его глаза расширяются, как будто видеть меня так близко кажется для него нереальным. — Так, давай я тебе помогу. — Я кладу руку ему на плечо, а затем толкаю обратно к коридору. Он спотыкается, выворачивает шею, чтобы посмотреть на меня, явно расстроенный.— Мы не очень удачно начали знакомство!— Мы вообще ничего не начали.— Я не какой-нибудь там сталкер!— Вынужден не согласиться.— Мистер Росс! — Он вырывается из моей хватки и разворачивается, прислоняясь к стене у входной двери, как будто так мне будет сложнее сдвинуть его с места. — Вы должны меня выслушать!— Нет, не должен.Я открываю дверь, хватаю его за плечо и выталкиваю его на холод, ветер треплет наши волосы. Он, кажется, упал духом.— Иди домой, парень, — говорю я и захлопываю дверь у него перед лицом. Он тут же стучится. Я запираю дверь. Он поворачивает дверную ручку. Снова стучит.— Мистер Росс! Извините! Я не хотел к вам вламываться! — Стук, стук... — Райан? Тут очень холодно!Я прислоняюсь к двери и съезжаю на пол, тяжело выдыхаю. Господи. Господи, блять, боже.— Я не уйду! — восклицает он. Я устало потираю лицо и стараюсь побороть наступающую головную боль. — Вы звоните в полицию? Пожалуйста, не вызывайте копов! Вот блин... Я потерял шапку. Мне холодно. Пожалуйста, мистер Росс?Он снова стучится, его голос всё ещё звучит приглушенно.Моя жизнь просто, нахрен, нелепа. Шериф вообще меня недолюбливает, но он приедет и заберет парня, я уверен. Вывезет его из города, сердито посмотрит на него и будет угрожать позвонить его родителям. Таким, как он, нельзя разгуливать по Америке без присмотра родителей.Я чувствую удар по двери, но в этот раз это не стук. Похоже, он сползает по двери и садится на крыльце.— Я просто думал, что всё проясню, — говорит он, теперь бормоча больше для себя самого, слова звучат приглушенно, но вполне разборчиво. — Вы не знаете, что о вас говорят. Такие ужасные вещи. Но вы не такой. Я знаю, что вы на самом деле не такой. — Его голос звучит придушенно.Я думаю обо всех людях, от которых он явно умудрился что-то узнать: Брент, Пит, Жак, Келти... Что ж, блять. Они бы и не сказали обо мне ничего хорошего, да?— Блять, — ругается он, у него срывается голос, и ветер дует достаточно громко, чтобы я больше ничего не услышал, но у меня появляется ужасное ощущение, что теперь он плачет. Я быстро встаю и отхожу от двери, из-за этого осознания мне становится неловко. Я дам ему пять минут, он возьмет себя в руки и уедет домой. Это не мое дело. Не моя проблема. Не моя вина, что во мне разочаровался какой-то фанат, что он отправился на поиски своего кумира, но в итоге выяснил, что тот не заслуживает, чтобы его боготворили.Я сделал много плохих вещей, но его разбитая мечта к ним не относится.Я иду на кухню, ставлю чайник. Задвигаю шторы у задней двери на случай, если он решит обойти дом. Неважно. Забудь об этом.Очередной стук в дверь. Я его игнорирую. Он продолжает стучать и кричать что-то, что я не могу разобрать, поэтому я неохотно и медленно иду с кухни в гостиную, а затем в коридор. Смотрю на дверь, словно на бомбу замедленного действия. — Мистер Росс! — доносится до меня его голос. — Я, ээ... Вы вызвали копов или нет? Потому что если да, то я просто тут подожду. По крайней мере, меня хоть подвезут в город!Я ошарашенно смотрю на дверь и смеюсь. Это абсолютное воплощение неудачника является тем же человеком, который выследил всех моих старых врагов? Поверить в это не могу. Моя жизнь превратилась в хреновую шутку. Не говорю, что она и раньше таковой не являлась, но это? Это уже что-то совершенно другое.— Я просто хотел рассказать правду. И всё, — произносит он.Вода кипит, чайник на кухне начинает свистеть. Я пристально смотрю на дверь. Обдумываю всё это.Когда я открываю дверь, парень вздрагивает от неожиданности. Он выжидающе смотрит на меня, слишком часто моргая своими щенячьими глазками.— Ну заходи тогда, блять.— Чтобы дождаться копов?— Я их не вызывал.— Оу! — Его лицо просветляется, словно я только что сказал ему, что он выиграл в лотерею. Его глаза сужаются. — А зачем тогда?— Я не... знаю, я... Слушай, просто заходи в сраное тепло, ладно?— Вы меня убьете?— А ты думаешь, я стал бы?— Нет! — смеется он и довольно уверенно и расслабленно входит внутрь. Он бросает свою сумку, расстегивает куртку и начинает говорить со скоростью миллион миль в минуту. — А мы что будем чай пить почему вы тут живете тут всегда так холодно вы один живете думаю у вас очень хороший вид из окна...Я удивленно смотрю на него. В этом доме никогда столько за день не говорили, даже за неделю.Может, всё же не стоит сбрасывать убийство со счетов.***— А вон та лодка твоя?— Нет.— Ходишь вообще на рыбалку?— Нет.— Ходишь в походы?— Нет.— Купаешься?— Нет.— ...Гуляешь?— Нет.Он хмурится. Осматривает гостиную. — Значит, ты просто... сидишь дома целыми днями и что делаешь?— Читаю. Рисую. Думаю. Иногда думаю о том, чтобы пойти на прогулку.— У тебя много книг, — говорит он, кивая в сторону переполненных книжных полок. На столе между нами лежит его диктофон. Он принес с кухни один из стульев, чтобы сесть напротив моего кресла. Я держу в руке бутылку пива и чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Это не настоящее интервью, я продолжаю говорить себе это. Я разрешаю этому парню сделать то, чего он хочет, тогда он будет счастлив и отстанет от меня. — Что именно ты читаешь?— Поэзию, думаю. Например...— У. Х. Оден! — перебивает он, сияя. — Ты процитировал его Funeral Blues в одной из своих песен, 708? Ты же знаешь, что процитировал его?— ...Да. Я знаю.— Да. Блин, это круто. Сначала я не понял, потому что, ну, это же песня о любви, так ведь, а в стихе Одена говорится про парня, поэтому я был такой "чего?", но потом ты просто упомянул потерю, ну знаешь, сравнил это со смертью. Это прям восхитительно, глубоко. Очень мощно. — Он смотрит на меня мечтательным взглядом.— А.Он моргает. — Так о ком эта песня, 708?Это дает ответ на, по крайней мере, один вопрос, который у меня был по поводу него: он не знает. Он столько копался, и он не знает. Я удивлен. Жак не сдала меня? И Брент? Вау. Это... почти мило.— Слушай, — говорю я, желая отвлечь его. — Я сказал, что всё проясню, отвечу на твои глупые вопросы. Я думал, что буду опровергать какие-то грязные сплетни, ясно? Так что давай на этом и сосредоточимся.Сиски смотрит на свои записи. Вики сказала мне, что они забрали их — ложь. Сиски отдал им копии. Что за мелкий проныра. Сиски может показаться безобидным, но это не так. Он опасен. Он хитер. Из-за чего его планы написать обо мне книгу кажутся ещё более тревожными, но я на это не соглашался. Я найму юристов, найду на него компромат, буду его шантажировать, заставлю его остановиться. Но пока что я буду сидеть здесь и отвечать на его дурацкие вопросы, потому что, видит бог, по-другому он не уйдет.— Мы могли бы начать с самого начала. — Он поднимает на меня взгляд. — Расскажи мне о своем детстве.— Я родился в 1950-ом. Вырос в Вегасе. Единственный ребенок в семье.— Я всё это знаю. — Его голос звучит так, будто он весьма невпечатлен.Я хмурюсь. — Ну так чего ты...— Ты констатируешь факты. А мне нужны истории! Мне нужно, чтобы ты рассказал мне, чем ты занимался, что чувствовал. Не имя твоего учителя из первого класса — мистер Бакнер, кстати, — а то, что ты о нем думал. Например, вот. Вот, — говорит он, глядя на свои записи. — Джинджер Смит. Она описывает тебя, как тихого антисоциального ребенка. Ты был общительным с теми, кого знал, например, со Спенсером, но когда она заходила в комнату, ты всегда замолкал. Когда ты был подростком, она говорит, ты стал ещё более тихим, но и упрямым. Ты вроде как был мыслителем. Она думала, что ты выставлял напоказ свое агрессивное поведение. Только казался злым. А потом ты стал высокомерным. — Сиски поднимает взгляд. — Как думаешь, это довольно точно?— Нет. — Тихий, но упрямый, агрессивный и высокомерный?— Ладно, какое у тебя лучшее воспоминание из детства?— Э... — Я роюсь у себя в голове. — Мой девятый день рождения, наверное.— Расскажи мне.— Нет! — возражаю я, смущенный. Я не должен ему ничего рассказывать. Сиски снова выглядит невпечатленным. Он явно в каком-то роде боготворит меня, и он нервничает, естественно, но я думаю, что довольно быстро помогаю ему избавиться от сдержанности. Хотя, учитывая, что он объехал всю страну, расспрашивая людей, то у него изначально было немного этой самой сдержанности.— Ты должен рассказать мне хоть что-то. Чем тот день рождения выделяется?— Старушка по соседству испекла сраный торт. Теперь доволен?— У тебя обычно был торт на днях рождения?— Нет.— Твой отец не особо проявлял любовь, так?— Да.— И что ты чувствовал по этому поводу?— Ты что, мой психиатр? — изумленно спрашиваю я. Он тут же что-то записывает. Я чувствую себя оскорбленным.— Вы со Спенсером работали разносчиками газет, чтобы накопить деньги на инструменты, верно?— Да.— Это было твоей первой работой?— Да.— Какая у тебя была первая гитара?— Мартин D-18 1960-го года. Купил подержанную. Она всё ещё у меня есть.— Ты играешь на ней в 708! — сияет он, и опять — в точку. — Я не знал, что она была твоей первой. — Он радостно это записывает. — Это правда, что ты отказался играть её вживую? — Он бросает на меня короткий взгляд. — Почему? Слишком личное? Кажется, это одна из самых личных твоих песен. Она о Келти? Как вы с ней познакомились? Это правда, что ты ей изменил? В 708, кажется, говорит об измене, так она о твоей любовнице? Кто она? Их было несколько? Ты бы назвал себя "смелым и неразборчивым в плане секса"? — Он улыбается мне. — Это цитата Кита Диксона.— Кого?— Кит Диксон? Ваш старый техник по ударным.— Большой Кит! — говорю я, наконец понимая. — Каким хреном ты нашел Большого Кита? Бля, я не видел его уже... пять, а то и шесть лет. Как он сейчас?— Он скончался, — скорбно произносит Сиски.— Оу.Когда мы решили проверить, с кем успел поговорить Сиски, мы спрашивали самых очевидных людей. Однако его размах оказался намного шире. Он не игнорировал всех тех людей, о которых я забыл.Забавно. Они меня помнят, а я их — нет. Скольких людей это касается? Сотни незначительных рукопожатий, которые для них значили всё, а для меня — ничего.— Это правда, что у вас с Джо был спор, кто сможет переспать с большим количеством девушек, в туре 72-го года? — нерешительно спрашивает он. Да. Так и было. Мы были молоды, знамениты, и не было никого, кто мог бы нам это запретить.— Нет. Совсем нет.Он скептически на меня смотрит, но затем что-то записывает.— Слушай, в этом есть какая-то логика? Ты постоянно переходишь от одной темы к другой, — жалуюсь я. От моих песен к моему детству, к Келти и к тому, с кем я спал.— Ну, ты же не отвечаешь на мои вопросы! — Мы сердито смотрим друг на друга. Как он смеет так смотреть на меня? Я не сделал ничего такого. Я так добр, что решил впустить его, побаловать его, а он теперь злобно смотрит на меня, как будто я его подвожу. — О чем ты хочешь поговорить? — спрашивает он.— О музыке, — с легкостью отвечаю я. Это единственное, о чем стоит говорить.— Хорошо. — Он начинает жевать кончик ручки. — Что именно произошло с The Followers?— Жизнь, — я пожимаю плечами.— Ладно. И под этим ты имеешь в виду...? — Он выгибает бровь. Я снова пожимаю плечами. — Ладно, понимаешь ли, я много чего разного слышал насчет распада группы, и это всё кажется мне сомнительным. Что на самом деле случилось тем летом? Что насчет аварии?— Ты сейчас не о музыке спрашиваешь.— Неправда! Что насчет The Whiskeys? Почему ты, цитирую, ушел в прошлом году? Совершенно внезапно, когда ты был на пике успеха? Кто уходит в такое время? Почему документальный фильм о The Whiskeys отменили в последний момент? Почему ты живешь не пойми где, когда ты один из самых знаменитых живущих музыкантов? Ну то есть. Ты должен понимать, почему я расспрашивал людей! Всё это не сходится. Ты не сходишься!— Слушай, я тебе ничего не должен, парень.— Должен! Ты должен миру объяснение! Мне должен!Что ж, кое-кто принимает всё это близко к сердцу.— Ничем не могу тебе помочь.Он со злостью хмурит брови, и, хотя я знаю его совсем недолго, для него это выглядит неестественно. Он встает. — Я пойду прогуляюсь, — заявляет он. — Когда я вернусь, мы попробуем ещё раз. — Он идет в коридор и надевает куртку, быстро её застегивая. Он сердито смотрит на меня с порога, и чёрт. Он был весь такой милый и радостный, когда только приехал, а теперь он, кажется, терпеть меня не может. Как мне это удалось за такой короткий промежуток времени? Я был вежливым, чёрт возьми! — А тебе пока стоит подумать над тем, что я не могу взять у тебя интервью, если ты не хочешь говорить, — сообщает он, и его голос звучит обиженно, будто я его каким-то образом предал. Я закатываю глаза, глядя на свою бутылку пива, а затем перевожу взгляд на стопку записей на кофейном столике.Однако у него, кажется, появляется та же мысль, что и у меня, потому что он спешно возвращается в гостиную, берет свою сумку, кладет туда все эти бумажки, а потом уходит обратно в коридор, обиженно глядя на меня. Входная открывается и закрывается.Что ж.Он слегка сумасшедший.Я медленно встаю и подхожу к большому окну. Сиски направляется в сторону пляжа, опустив плечи. Буря поутихла, но по-прежнему дует ветер. Он явно хочет что-то доказать. Его шаги смешивают песок и легкий снег.Я прикуриваю и поднимаю телефонную трубку, набирая номер Спенсера. В последнее время мы с ним чаще разговариваем из-за Сиски. Полагаю, это единственный плюс во всей этой фигне.Спенсер отвечает после нескольких гудков, и я говорю: — Ну, этот парень здесь.— Что?— Ага. Я послал его нафиг.— Хорошо!— А потом я впустил его и разрешил взять у меня интервью. — Я жадно затягиваюсь, оценивая тишину на другом конце провода.— Я... Чт... Зачем?— Он не сдастся. Он нашел меня, чувак. Я дам ему интервью, о котором он так мечтает, а потом отправлю домой.— Ну не знаю, — скептически отвечает он, и я знаю, что это, наверное, будет не легко. Но парень сам ведь сказал, так? Что я даже не могу представить, что обо мне говорят люди. Если я ничего не скажу, он может просто взять и написать эту чёртову книгу, основанную на неверной информации, которая меня чуть ли не демонизирует. Ну, то есть, это точно было бы ложью. Потому что я не ужасный человек. Я никому не сделал ничего плохого.Да. Конечно же.— Он же не может заставить меня рассказать все секреты, — говорю я, чтобы заверить нас обоих. Я снова смотрю в сторону окна, просто на случай, если он вернулся и теперь пялится на меня через стекло. — Да и он многого не знает.— Так он не знает про...?— Нет. — Я делаю паузу, делаю глубокий вдох. — Но всё то, о чем мы не говорим? Да, именно об этих вещах он и хочет поговорить.— И как ты собираешься отвлечь его от этого?Я тяжело вздыхаю, пожимая плечами, хотя Спенсер этого не видит. — Пока не уверен. Буду врать. Обманывать. Отвлекать его.Всё как всегда.***Позже тем же вечером я организовываю нам ужин, показав Сиски ничем не занятую гостевую комнату, в которой он может сегодня переночевать. Только сегодня. Его комната находится в передней части дома, окна выходят на пляж, а моя комната сзади, и между нами не так уж и много места, и я могу только надеяться, что не проснусь посреди ночи и не увижу, как Сиски наблюдает за мной спящим.Это не здорово, если твое сердце переполняет успокаивающее чувство от того, что ты просто смотришь, как он спит. Знаешь, что он в безопасности. Ни к чему хорошему это не приводит.— Ты пойдешь? — спрашивает Сиски, стоя где-то у меня за спиной. Я стою у плиты, помешивая суп. Одна банка томатного супа, банка куриного супа. Я почти уверен, что можно смешивать разные супы вместе. Это привнесет разные вкусы или что-то такое. Не знаю. Мне никогда не приходилось готовить, пока я не переехал сюда. — Завтра вечером. Нью-Йорк далеко.— Чего? — я оборачиваюсь через плечо.Он держит билет на концерт His Side. С тех пор, как он ушел, он больше не тот веселый и добродушный парень, — он, кажется, дуется. Я подумываю о том, чтобы вышвырнуть его. Мне не нужно, чтобы какой-то фанат вызывал у меня чувство вины.— Я не иду.— Почему нет?— Потому что я занят.— ...Занят чем? — Он осматривает пустую кухню, хмурясь.— Делами, — оборонительно отвечаю я. Суп начал кипеть, поэтому я наливаю его в две тарелки, которые я поставил на кухонную тумбу. Он вышел коричнево-розового цвета, как будто блевотина с непереварившимися кусочками курицы. Сиски, похоже, не впечатлен супом, когда я ставлю перед ним тарелку. Я выхватываю билет из его жадных ручонок и рву его пополам. Он выглядит удивленным. Я кладу кусочки билета в карман и судорожно выдыхаю.Что ж, значит, с этим всё. С этим всё.Я сажусь и беру ложку. — Ешь, — говорю я ему.Он начинает мешать суп ложкой, глядя на него с легким отвращением. — Значит, Брендон — это твое открытие, так? Солист His Side? Все об этом знают. Во всех их интервью об этом говорится. — Если он знает это, то зачем спрашивает об этом у меня? Я только слегка пожимаю плечами в знак согласия. — Но ты не пойдешь на их концерт в их первом туре. Ха. Можно было бы подумать, что твое творение тебе не безразлично.— Не мое творение, — говорю я и дую на ложку супа, а затем глотаю. На вкус не так уж и плохо.— И Джон тоже в этой группе. Вы с ним были довольно близки, так ведь?— Пожалуй.— Поэтому ты не пойдешь? Потому что злишься, что Джон покинул твой корабль?— С чего бы мне винить его за это? Мой корабль всё равно тонул.Он мычит в ответ, но не похоже, что он верит в то, что я говорю. Если он думает, что моя проблема с His Side заключается в Джоне, то пусть так и считает.Он играет с едой. У меня появляется желание сказать ему прекратить, как будто я его мать, а он — непослушный ребенок. — Они хорошая группа, — тихо говорит он себе под нос. — Не гениальная, как твои, но они хороши. Мне нравится их альбом. Этот Брендон Роско чертовски харизматичный.Я смотрю на свой суп и слушаю, как в гостиной тикают большие часы. — Ты его встречал?— Нет. Хотя я его видел. С тобой.По моему телу пробегает внезапная дрожь. Может, он играет со мной, ходит вокруг да около, хотя на самом деле знает.— В туре Diamonds and Pearls, — продолжает он. — Просто видел его. Но я только недавно всё это связал. А теперь он знаменит.— О. Но ты видел его с группой.Он кивает. — С тобой, да. — Он набирает суп ложкой, морщится и отодвигает от себя тарелку. Я пытаюсь не оскорбиться тем, что мои кулинарные способности его не впечатляют, но по большей части я думаю о том, где он нас видел. Что он видел. В какой момент. Он видел нас до того, как он бросил меня или до того, как он соврал мне, сказав, что у меня есть шанс, или, может, после этого, когда он снова ушел от меня. Играл со мной. Словно со сраной куклой. Как с чем-то, что не имело никакого сраного значения.Я был готов отдать ему всё, а он просто...Я осознаю, что слишком сильно сжимаю ложку, будто пытаюсь её сломать. Я слегка ослабляю хватку, смущенный, потому что, кажется, Сиски заметил. Суп, должен признать, не особо вкусный, и я сдаюсь, переставая заставлять себя давиться им, и отодвигаю тарелку, как и Сиски.Я почесываю нос и думаю над тем, что он сказал. Что он видел Брендона в туре. Как именно? Когда стоишь в зале, Брендона увидеть невозможно. Нет, пришлось бы перелезть через ограду и посмотреть за кулисы.— Мы уже встречались? — спрашиваю я у него, и, впервые за всё это время, Сиски, кажется, по-настоящему неудобно. Он нервничал,слишком волновался, обиженно смотрел на меня, потом дулся и строил из себя страдальца, но теперь ему правда неудобно.— Разве это имеет значение? — спрашивает он, и это звучит... оборонительно. Он не смотрит на меня.— Мне интересно.— Нет. Никогда.— Уверен?— Да, — чуть ли не огрызается он, и я ухмыляюсь. Так вот оно что.— И сколько раз мы встречались?Его губы сжаты в тонкую линию. — Четыре. — А затем: — Думаю, зависит от того, как считать.— А ты как считаешь?Его, похоже, напрягает то, что наши роли поменялись, и теперь я допрашиваю его. — Ну, я не считаю... сколько раз я тебя видел. Потому что я видел тебя много раз. Но один раз ты пожал мне руку. Это был первый раз. Однажды ты подписал мне альбом как раз перед тем, как вернуться в автобус. Это второй раз. Когда-то мы с Мелвином наткнулись на The Followers в одном из отелей, и ты посмотрел на меня, это был третий. А потом. Потом, в туре Diamonds and Pearls, мы с Голд были в одном из отелей, и ты, эм. Голд была у рецепции, я ждал её на диванчике, а потом ты просто подошел и стрельнул у меня сигарету. Ты был чем-то расстроен. Не знаю. Ты почти на меня не смотрел. Я едва понимал, что ты говоришь, я просто охренел от того, что ты сидел рядом. — Он, кажется, потерялся в этом воспоминании, но в его тоне слышится легкая горечь. — Ты просто... Ты не знал, чёрт возьми. Ты сидел там и ты явно просто не знал, что ты для нас значишь. Для людей вроде меня, для людей, которые следовали за The Followers, а потом — за тобой. Мы думали, что ты ведешь нас, но ты просто блуждал в темноте. И это забавно, что... когда я начинал этот проект, ты был подобен богу. Но ты всего лишь человек. С недостатками и всё такое.— Разочаровывает, а?— Нет, — говорит он. — Сбивает с толку. Но не разочаровывает. Даже в каком-то роде утешает.Я говорил с сарказмом, потому что я думал, что он жалуется, что я не оправдал его нереалистичных ожиданий, но он говорит, что не разочарован, и это удивляет меня.— Я думал, что всё будет иметь смысл, когда начинал всё это. Но чем дальше я заходил, тем меньше понимал. У тебя в голове не было какого-нибудь гениального плана, когда ты взялся за музыку, не было никакого высшего послания, как мы думали. Но я не... злюсь из-за того, что я верил во что-то, чего ты для нас не задумывал, потому что оно было настоящим для меня. И, думаю, именно это и имеет значение, так? Что ты дал мне что-то, во что я мог верить, когда я нуждался в этом.— Я всегда верил только в музыку, — мрачно произношу я, и он медленно кивает. Между нами воцаряется тишина, но не неловкая или напряженная, как ранее. Мне кажется, что сейчас мы впервые понимаем друг друга.Я встречал его несколько раз, но я не помню его, он ничего для меня не значил. В то время как для него, я, должно быть, был тем самым. Целью и причиной для многого.— Сейчас мне как никогда интересно, что ты можешь рассказать, — наконец говорит он. — Я не жду, что это будет чем-то приятным. Сейчас-то я уже знаю, что так и не будет. Я просто... — Он нервно вздыхает, выворачивая руки. — Я просто хочу знать, что случилось. И почему. Потому что люди пытаются сказать мне, что ты думал, по их мнению, и, позволь сказать, все они противоречат друг другу. И, возможно, я ошибался, возможно, ты, сидящий тут на кухне, ничего мне должен. Но тот ты, которого я видел на сцене, должен. Он должен мне. Я всю свою юность слушал того человека.— Но он тебя об этом не просил.— Я знаю. Но, если он не хотел, чтобы его кто-то слушал, зачем он тогда вообще что-то говорил?Не часто кому-то удается загнать меня в тупик в споре так быстро, как это удалось ему. Я не знаю, что сказать и при этом очевидно не соврать.— Ладно, как насчет этого, — медленно произношу я. — У меня есть право не отвечать, если я этого не хочу, но... Я расскажу тебе. Без этого твоего диктофона. У меня брали интервью сотни раз, чёрт возьми, и меня так уже тошнит от этого. Но... Мы можем поговорить. Как люди.Он думает над этим, нахмурив брови. — Как люди, — повторяет он.— О музыке и о группах. Моя личная жизнь остается личной. Но мы можем поговорить о музыке.— Как люди, — снова говорит он.Мы можем попробовать.Но он, в конце концов, кивает. — Ладно. Можно. — А потом он улыбается — не так безумно, как когда он впервые ввалился сюда, но он всё же улыбается. Его глаза совсем немного сверкают, и от этого... Мне становится хорошо. От того, что я восстановил какую-то часть его веры в то, во что он когда-то поверил из-за меня, чем бы это ни было.— А теперь ешь свой чёртов суп, — приказываю я ему.— Я приготовлю нам что-нибудь нормальное, — заявляет он, но, спустя десять минут, мы жуем тосты с маслом. Он говорит: — Придется мне тут кое-что поменять.Хотелось бы мне на это взглянуть.