Часть 27 (1/1)

День двадцать девятый. Очень раннее утро. Осталось ещё одно неприятное, но необходимое дело. Я подошёл к одиноко стоящему на берегу ящику. Успокоительно махнул рукой встрепенувшейся Орлу и, вздохнув, открыл контейнер. — Ну что, пора просыпаться. Ответить мне японец не мог бы при всём желании. С замотанным скотчем ртом особо не побеседуешь. Невольно крякнув, взвалил азиатскую тушку на плечи и отправился в лес. Угу. Есть там одно местечко как раз для таких, очень агрессивных. Ну да, у меня тут личное кладбище уже есть. Относительно короткий путь в этот раз показался мне вечным, но, наконец, я добрался до места. Бросил японца на землю и, чуть подумав, разлепил ему рот. Сато презрительно усмехнулся и выплюнул: — Эй, гайдзин, зачем этот дешёвый спектакль? Если ты сейчас же освободишь меня и на коленях попросишь прощения, я, может быть, замолвлю за тебя словечко! — Слушай, я вот всё понять не могу — ты дурак? Или в детстве много головой на пол падал? Ладно, я тебе рот-то для чего открыл? Может, последнее желание есть? — Я не поведусь на дешёвые фокусы! Вы, американцы, не способны на такое! Тем более, учитывая твоё незавидное положение! Сдавайся, это единственное для тебя решение спасти свою шкуру! — Правда? А с чего ты вообще взял, что я американец? Вот тут японец явно растерялся. Судя по всему, он в моей национальной принадлежности не сомневался ни на секунду. Немного полюбовавшись на его ошеломлённое лицо, я продолжил: — Вообще-то я русский, с чем тебя и поздравляю. У услышавшего слово ?русский? японца рожа аж перекосилась. Презрение в его глазах сменилось настоящей, лютой ненавистью. Он посмотрел на меня и процедил, словно выплюнул одно слово: ?оккупанты?. — О? Это мы оккупанты? Ну-ну. Вот всегда я вам, японцам, удивлялся. По всей стране куча военных баз другого государства, за которые, кстати говоря, платите вы, и заметь, государство это называется США, а никак не Россия. Но — американцы — друзья, а русские — оккупанты. Логики вообще не вижу. И не сверкай на меня глазищами, не напугаешь. Вот что-что, а ненавидеть нас научили так, что чертям в аду страшно станет. Ну да ладно, пора заканчивать. Что насчёт желания? Он попытался ещё что-то сказать, но я уже не слушал. Всё равно, раз уж он начал с ?мерзкого гайдзина?, ничего путного я не услышу. А разводить с ним политесы нет никакого желания — устал я уже смертельно, а ведь ещё яму копать. Штык-нож калаша с тихим хрустом вошёл под левую ключицу, прямо как учили, и господин Сато Акайо затих навсегда. Я обтёр лезвие о рубашку покойника и не поворачиваясь спросил: — Ну и зачем было за мной идти? Думала — не справлюсь? — Не думала, — шагнула из темноты броненосица. — Зато думаю, что сейчас тебе ненамного приятнее, чем моему экипажу было во время подавления восстания в крепости Свеаборг. И кто-то, кто понимает, что грязно, противно, но иначе никак и поможет, лишней не будет. С этими словами она воткнула в землю мою лопату, которую держала в руке. Работали молча. Не знаю, что думала девушка, пока копала эту могилу, а вот в моей голове почему-то всплыла, и настойчиво долбилась в стенки черепной коробки, считалочка про негритят. Ну, может помните:?И вот четвёрка негритят пошла плескаться в море.Попался на крючок один — и их осталось трое?. Только в моём случае счёт увеличивается. Дурь какая-то в голову лезет, ей Богу. Закопали. Постояли. Молча, не сговариваясь, пошли в сторону Базы. Наконец, Слава нарушила эту неловкую паузу: — Скажи, а что ты там говорил ему про ненависть? Знаете, меня не удивил смысл вопроса, чему и стоило удивляться, что Слава в первый раз обратилась ко мне на ?ты?. ?Да уж, совместное рытьё могил сближает? — мелькнула очередная дурацкая мысль. — Про ненависть? А, это. Ты знаешь, когда глядел в глаза этого японца и увидел эту его ненависть, поразился. Какой же она разной может быть. Вот у Сато мне показалось, что она какая-то бессильная. Словно он понимал, что сделать ничего при всём желании не может, и ненавидел не только меня, но и себя за бессилие. — Может быть… а другая? — Другая… Скажи, ты знаешь стихотворение ?Жди меня?? — Жди меня, и я вернусь,Всем смертям назло.Кто не ждал меня, тот пустьСкажет: — Повезло. — Ты про это? Но при чём оно здесь? — Это стихотворение написал Константин Симонов в сорок первом. Очень известные строки. Их он посвятил любимой женщине в сорок первом году. Однако мало кто знает, что его перу принадлежит и другое стихотворение:Если дорог тебе твой дом,Где ты русским выкормлен был,Под бревенчатым потолком,Где ты в люльке, качаясь, плыл… Я читал по памяти, сбиваясь и порой путая слова, как будто боясь, что Слава сейчас прервёт меня… но она молчала. Наконец прозвучали последние строчки: ?Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей!?. Я перевёл дух: — Представь, как ненавидел немцев (1*) тогда этот человек. Вот она, эта другая ненависть, о которой я вспомнил. — Ясно… а как называется этот стих? — ?Если дорог тебе твой дом…? Слава медленно повторила название, склонив голову, потом слегка поморщилась и недоуменно сказала: — Оно ему не подходит. — Верно. В сорок втором, когда поэт писал его, название было другим. ?Убей его?. — Да, это гораздо лучше подходит. — Странное у нас свидание получилось, не находишь? Вместо походов в кино и кафе закапываем трупы, а вместо стихов о любви я читаю тебе про ненависть. — Странное? Возможно. Хоть я и не помню, чтобы ты меня на него приглашал. А ненависть… может, правду говорят, что это обратная сторона любви? Мы вышли на берег. Пляж был. Луна была. Была и лунная дорожка, но вот романтики… этого не было абсолютно. И, словно подтверждая этот факт, стремительная чёрная тень перечеркнула это отражение луны на морской поверхности. — Бородино? Я спросил неожиданно для себя самого. Глаза Славы расширились от изумления: — Верно. Откуда ты… а, впрочем, не важно. Подтянулись и остальные. Суворов с Александром, за ними и Орёл, возвышающаяся над сёстрами, как… крейсер над эсминцами. В их подсвеченных красным и синим взглядах, направленных на меня и Славу, чувствовалось одобрение. Причём одобрение это было каким-то множественным. Направленным не на что-то одно. Хотя это самое ?одно? было понятно. Дети Глубины явно поддерживали наше с их сестрой совместное времяпрепровождение. Но вот что ещё могло их интересовать? Неожиданно кто-то потянул меня за ухо. С трудом удержавшись от того, чтобы подпрыгнуть, я посмотрел. В очередной раз непонятно как оказавшаяся на моём плече феечка-связист показала на всё ещё лежащий на берегу контейнер. Должно быть, именно участь его последнего содержимого вызвала такую реакцию. Мы со Славой переглянулись: — Так вы что, сестрёнки мои милые, родную кровиночку за поганый железный ящик продать абы кому готовы? — с наигранным возмущением воскликнула прекрасно расшифровавшая эту пантомиму Слава. Сёстры выразили бурное негодование. Если я правильно понял, а судя по фырканью девушки так и было, суть их послания своей непутёвой сестре сводилась к следующему: Во-первых, не поганый железный ящик, а очень, ОЧЕНЬ симпатичный и весьма желанный контейнер из о-о-очень вкусного сплава. Во-вторых, не ?абы кому?, а любимому Командиру, который так часто делится всякими замечательными вкусняшками. В-третьих (тут разошедшаяся Орёл продемонстрировала буквально на пальцах, так чтобы и тупой понял), фигли ты, сестра, ломаешься? Хватай самца и в стойло, пока конкурентки не увели! И не забудь потом поделиться! Слава заалела как маков цвет, вот уж не думал, что она умеет так мило смущаться. Я, с трудом подавив рвущееся наружу ржание, ногой толкнул ящик поближе к воде: — Ну, будем считать — калым уплачен! Мне в темноте показалось, или Орёл утвердительно кивнула головой? А ладно, уже совсем не могу соображать. Почти сутки на ногах. — Сударыня, разрешите проводить Вас до дому? Пребывающая в трансе от такого ?предательства? сестёр, Слава машинально кивнула. Ну, мне только того и надо было. Подхватив даму за ручку, я галантно (надеюсь) отбуксировал её к месту назначения, после чего, распрощавшись, пополз к себе, спать. О том, что я кое-что не учёл, вспомнил, только услышав громогласный храп Моргана. Вот же… а ладно, посплю на песочке, чай погода хорошая, не простыну…