I promised and I will (1/2)

"Знаешь, Санни, я никогда не любил Нью-Йорк за его одиночество. Оно здесь какое-то особое, проникающее под кожу, обнимающее своими цепкими, холодными пальцами со спины за плечи. Такое одиночество, которое сдавливает все внутри до того, что невозможно сделать вдох спертого воздуха в квартире, потому что будет так больно, словно вместо ребер останутся острые ломанные осколки, пронзающие внутренности и медленно убивающие изнутри. Такое вот одиночество в Нью-Йорке, Санни Брайт. Убивающее, холодное, безжалостное.

Но рядом с тобой я всегда забывал, каково это. Ты все еще рядом?Пятнадцать лет. Ты обещала мне пятнадцать лет, ты помнишь?Пятнадцать... Их так ничтожно мало... Я не успеваю надышаться тобой, не успеваю сказать все то, что так хотел, все то, что могу не успеть сказать, ты можешь не услышать. Я не успеваю растянуть наше с тобой время сроком в вечность. Я так много всего не успеваю, Санни Брайт. Так много чего еще не сделал, так многого не произнес...Времени нет, его всегда не было.

Двадцать... Двадцать пять... Тридцать... Мне почти уже тридцать.Время всегда выскальзывало сквозь пальцы, вытекало назло, не оставляя ни единой лишней минуты. Ты все еще со мной, Санни? Ты рядом? Ты видишь, кем я стал? Ты помнишь, кем я хотел стать? Ты помнишь "нас"? Помнишь твое личное солнце на стенах? Помнишь, как приносила мне цветы? Помнишь, что обещала мне?

А я помню все в тебе.

Смех. Голос. Запах волос.Глаза. Холод рук. Улыбку.То, как ты смотрела на меня, как засыпала на моем плече.Помню твои объятия. Крепкие-крепкие, словно, если отпустишь — я исчезну. Словно у нас было не пятнадцать лет, а всего мгновения, избитые жизнью.Каждый день, когда ты отчаянно хваталась за обрывки воспоминаний, как за спасательный круг. В один день ты забыла все. Но единственное, что слетало с твоих уст, было моим именем. Ты помнила меня подсознательно, где-то на задворках своей памяти. Ты не умела рисовать, но рисовала меня, какие-то детали во мне. А затем вспоминала. Ты никогда не нарушала свое обещание, в конечном счете всегда возвращаясь ко мне прежней Сэм. Той Сэм, которая меня изменила, которая смогла затянуть рану внутри. Ты все еще та Сэм? Ты помнишь меня? Ты все еще рядом со мной? Ты здесь? Ты принесешь мне цветы, как когда-то? Ты будешь помнить меня, как обещала?

А я буду.

Мы обменялись клятвами, ты помнишь? Помнишь, что я обещал держать свою?Ты знаешь, я н е н а в и д е л т е б я. Я ненавидел то, как ты на меня смотрела. Ненавидел твой взгляд васильковых глаз. Ненавидел твой голос, в жизни бы его не слышать. Ненавидел твои цветы, принесенный тобой кактус. Я ненавидел твой запах, на дух его не переносил. Ненавидел прикосновения твоих холодных рук, от которых шли мурашки по коже. Я ненавидел твой солнечный свет, а твой позитив вообще вгонял меня в депрессию. Я ненавидел даже то, как ты дышала, как вздымалась твоя грудная клетка, как сердце кровило у тебя под кожей, ненавидел ощущать твой пульс и теплоту твоего дыхания. Я ненавидел твои мысли, эту чертову веру в то, что все будет хорошо, что птички поют, солнышко светит, что все улыбаются и радуются вокруг, словно каждый день — праздник. Я ненавидел то, как ты со мной разговаривала, так, что все внутри переворачивалось, сносилось ураганом, лавиной накатывало, ломалось и взращивалось, возводилось вновь. Я ненавидел тебя за всю эту боль. Так сильно тебя ненавидел. Хотел ненавидеть. Пытался ненавидеть. Это было лучше, чем привыкнуть к тебе, чем позволить любить, чем пустить тебя внутрь, чтобы ты во мне разрасталась солнцем, освещая все вокруг. Я свечусь так же, как и ты, Сэм. Ты видишь? Ты это видишь, Санни? Я так ненавидел в тебе эту способность меня менять. Я ненавидел твою улыбку. Ненавидел то, как ты заставляла меня себя чувствовать. Я ненавидел все в тебе.Но больше всего — я ненавидел тебя л ю б и т ь".

***Шумно. Жарко. Помещение заполнено гостями и посетителями. Сильный контраст к ситуации на улице: относительная тишина, холодный дождь и практически безлюдно. Слишком много софитов непривычно режут глаза. Слишком много голосов, обсуждающих картины художника, заставляют четырехкамерное биться со скоростью бега гепарда, расталкивая в грудной клетке остальные внутренности. Руки немного дрожат, дыхание сбитое. Все эти люди пришли, чтобы поздравить его с открытием галереи. Подходят, пожимают руку, задают множество вопросов у Дилана, а он немного мнется на месте, чешет щеку, поросшую щетиной. В двадцать восемь ее уже позволительно иметь, да и к тому же он творческая личность, захочет — да хоть вообще бороду себе отрастит.

— Это великолепно.— У вас талант.— Все такое яркое, это восхитительно!

Краски.

Она научила его снова рисовать в красках. Она научила его снова радоваться жизни. Она была тем, что заставляло его улыбаться, снова любить эту жизнь. Она...

— Благодарю.О’Брайен окидывает взглядом картины в галерее, почему-то вспомнив про то, как когда-то рисовал только в темных тонах. Ни света, ни тепла, ни радости, ни жизни. В тот самый момент, когда у него не осталось никого. Разбитый, озлобленный на судьбу за то, что все еще жив, прикованный к инвалидной коляске. Дилан улыбается уголками губ, поднося к губам бокал игристого шампанского, которое шипит и пенится, спокойно бредет среди людей, рассматривающих его картины.Улыбается потому, что за чередой боли в тот момент он наконец осознал, насколько удивительной может быть жизнь.Она свела его с ней.

Чтобы ему было, ради кого снова жить.Чтобы ей было, кому отдать свой свет.Все эти люди собрались сегодня здесь ради него. Ради того, чтобы оценить его талант и поблагодарить за труд.

— В ваших картинах так много жизни, Дилан. Что вас вдохновляет? Что вас вдохновило на создание картины "Девушка в цветах"?Его вдохновила та, что приносила ему цветы каждый день. Та, с кем он просыпался по утрам и втайне наблюдал за тем, как она спала. Та, что звонко смеялась, пела, играла на гитаре. Та, что заново учила его жить.

Дилан чувствует, как кто-то случайно цепляет его руку, пока порхает вокруг него "бабочкой", кружась и танцуя, словно маленькая птичка, в разноцветном сарафане. Опускает взгляд на кудряшки цвета пшеницы, широкую улыбку и взгляд васильковых глаз. Как у нее. Как все в ней. Как у той, которой она была когда-то. Девочка ни секунды не может усидеть на месте, подбегает к каждому посетителю галереи и дергает за рукав пальто, заставляя обратить на себя внимание. Сбито шепчет и указывает на Дилана, сообщая всем вокруг, что ее папа — самый лучший человек на свете и что это его выставка, он тот самый художник. Все здесь знают, что картины его, особенно после сказанной им речи. Девочке очень хочется самой это сообщить. Чтобы все вокруг знали о том, как сильно она им восхищается.— Не приставай к людям, Санди, — по идее это должно звучать как приказ, но и в половину таковым не является.

Санди.

Шесть лет чистого счастья.

Светлая, чистая, добрая. Как и ее мама. Она так на нее похожа. Все в ней... И будет она с Диланом надолго. Навсегда. До конца всего, что только может быть. От мамы она взяла только лучшее, здоровье у нее папино. Звонко смеется, когда кто-то из посетителей щелкает ее по носу, а после заводит за спину руки, надувая щечки.

Са-а-анди. Его маленькое солнышко. Весь его мир теперь.Девочка подбегает к отцу, вытягивая руки, и Дилан всегда воспринимает этот жест за знак того, что она хочет, чтобы ее подняли и подержали на руках. И Дилан поднимает ее, вызывая в малышке непередаваемое чувство радости.

— Это почему же? — спрашивает девочка с улыбкой, обнимает мужчину за шею, обижено хмуря брови. — Я всем хочу рассказать, что ты — мой папа, и что эта галерея открыта в честь мамы, а на картине "Девушка в цветах" изображена она. Я хочу, чтобы мама знала, как мы ее любим, — Санди цокает язычком, а после начинает смеяться, когда Дилан начинает кружить ее.