Глава 30. Дар (1/1)

—?Ты не должна меня бояться. Яков Вилимович сделал попытку приблизиться к Розочке, но та отпрянула. Нарушая безмятежный покой раннего утра, выкрикнула: —?Прочь! —?Я не сделаю тебе ничего дурного! —?уверял ее тем не менее Яков Вилимович. —?Позволь мне все объяснить… —?Что ты такое?.. —?Все, что я сказал тебе?— правда. Розочка не сводила с Брюса по-детски испуганных глаз. Сдерживая дрожь, качала головой: не верила ни единому его слову. Кто это? Кто стоит перед ней? Быть может, дьявол? Какими проклятиями он успел задурманить ее голову? Сколько болестей успел ?ниспослать?? Лживый, обольстительный, бесстрастный. Другой. Непохожий ни на одного мужчину, которого Розочке приходилось соблазнять в плену. А все почему? Да потому что он сам соблазнил ее?— влюбил в себя, как влюбляют истинные чудовища, не имеющие ни души, ни сердца, сеющие в мире хаос и разрушения! Он принял облик доброго, сострадательного человека, чтобы в один прекрасный момент жестоко погубить ее?— слепую от любви к несуществующему идеалу… —?Это и есть та правда,?— продолжал Яков Вилимович,?— о коей ты должна была узнать. —?Чур меня, чур! —?Розочка, прошу тебя: выслушай… Но Розочка не слушала. Наспех перекрестилась, воздела руки к небу и взмолилась сокрушенным голосом: —?Господи Боже Иисусе Христе, прости мне все грехи мои, рабе Твоей божьей, огороди от беса, Господи!.. —?Розочка! —?Бес… —?Розочка, прекрати! Никакой я не бес! —?А кто?! —?Я прежний… прежний Яков Вилимович, однако… —?Однако бес? —?Да нет же! Попятившись в сторону крыльца, Розочка уселась на ступенях и наполнила дрожащими руками чарку анисовой водкой, которую совсем недавно предлагала ему, этому зверю. Пригубив, захрустела огурчиком. —?Откуда ж ты взялся экой мне на шею?.. —?проговорила Розочка, глядя прямо перед собой тревожным, ничего не видящим взглядом. —?Что ж за наказанье-то мне, несчастной?.. За что?.. —?Я понимаю,?— мягко произнес Яков Вилимович,?— тебя все это пугает, однако ты должна выслушать… Розочка вспыхнула. —?Ты?— колдун!.. Вот откуда тебе известно столь трав!.. Вот почему ты управлялся с делами столь скоро!.. Вот почему ты спешишь к Леманну… Ты такой же, как и он… Бес… —?Петя?— тоже. —?Ч-что?— тоже?.. —?Розочка взялась за сердце. —?Тоже бес?.. Господи, да за что ж ты меня так наказываешь-то завсегда?.. Как в Бога-то верить опосля, Яков Вилимыч? Бес… —?Пожалуйста, не называй меня бесом. —?Бес! Яков Вилимович завел глаза, выдохнул напряженно: нелегкий предстоит разговор, ой, нелегкий! Пока Розочка выдумывала всякий вздор о нечистой силе, в сговоре с которой Брюс якобы состоял, маленькое, холодное солнышко постепенно вздымалось над сизыми облаками. Уже к полудню разогреется: начнет нещадно жечь кожу и накалять сухой горячий воздух. Что ж, пока, благо, свежо. Даже прохладно. А какими великолепными красками заиграл с рассветом проснувшийся лес и излучина тихой реки! Волшебное место?— воистину. Пейзаж умилял сердце и располагал к необычайному спокойствию. Быть может, лишь благодаря оному Якову Вилимовичу и удалось не перебить Розочку, а дослушать тираду о бесах до конца? А впрочем, разве смог бы Яков Вилимович?— завсегда терпеливый, рассудительный и деликатный?— перебить Розочку? Существо такое, видимо, нужно иметь. Яков Вилимович ведь даже в самых непростых эмоциональных обстоятельствах сохранял присущую ему невозмутимость. К тому же, слова Розочки?— капля в море, по сравнению с тем, что, к примеру, произошло сегодняшней ночью. Так мог ли Яков Вилимович в таком случае заставить Розочку сейчас же замолчать? Он более заботился о душевном равновесии других, чем о собственном. Вот и сейчас?— истинно стоически! —?ждал, когда Розочка выскажется,?— ей, может, на душе полегчает? Впрочем, Розочка подарила Якову Вилимовичу время, за которые он успел принять важное решение: верно сформулировав про себя свою историю, теперь он точно знал, с чего начнет. Он расскажет правду?с самого начала. Всю, как она есть! И пусть Розочка тогда сама решает, захочет ли остаться? сможет ли пойти тем же тернистым путем? пожелает ли стать частью его мира? Дождавшись, когда Розочка наконец кончит бессмысленные высказывания о колдовстве, коими Яков Вилимович был сыт по горло и в своем мире, он присел рядом с ней на ступеньку и рассказал все, что должен был. Без утаек. Розочка слушала сначала с насупленными бровями, затем?— лицо ее смягчилось, а уже потом?— и вовсе втянулась во всю эту ?сказку?. Потихоньку начиная в нее верить. Да и как не поверишь, когда рассказ льется из его уст столь правдиво и увлекательно, что невольно задаешься вопросом: не была ли ты сама обманута все эти годы? реален ли твой собственный мир? Отвечая на любопытство Розочки, Яков Вилимович, конечно, не преследовал цели ее удивить, но сделать так, чтобы она ему поверила. Что ж, и ему это удалось?— в какой-то момент сознание Розочки перестало противиться суевериям, а душа?— не протестовала более против этого человека. В конце концов, кем бы он в действительности не являлся, он был рядом с ней все это время. Он помог ей справиться с недугом. Был ее поддержкой, ее опорой в трудные минуты. До сих пор он рядом. До сих пор не причинил ей вреда. Значит, не такой уж он и скверный, каким она успела его представить? —?Ты все это говоришь,?— нарочно выдавила Розочка,?испытывая Якова Вилимовича,?— а я едва ли могу поверить!.. И не знаю теперь… Иной мир… проклятия… маги… чародеи… Что ж за наказанье-то мне? —?Быть может, спасение? Зачем ты думаешь лишь о плохом? Розочка повела плечом. —?Что тут ответишь? —?сказала с глубоким вздохом. —?Как представишь ведьмака хорошим? С младых ногтей приучены, что все то?— нечисть, бесовщина! Не приходилось, по правде-то, ранее сталкиваться с подобным. Ты, Яков Вилимович,?— Розочка хихикнула,?— первый ?бес? на моем веку. Подчас токмо мужа, покойного Лаврентия Дмитриевича, помогла ворожея мне стравить?— помнишь я тебе давеча сказывала?.. Да то ведь другое совсем! Ворожея та не умела ленточки по воздуху кружить, да по мирам шествовать! По крайней мере, сказывали, будто умом она тронулась после гибели сына-то, вот ?колдовать? и начала… —?Ты доверилась мне,?— сказал Яков Вилимович,?— рассказала свою историю. Я же рассказал тебе свою. Отныне ты боишься меня? Не веришь мне? В ответ Розочка нерешительно покачала головой. —?Что тогда?.. —?Вы с Петей мне как были дороги,?— она потупила глаза,?— так дороги и остались; бесы вы, аль маги, аль колдуны?— все равно ужо. Волшебство… хм! В се сложно поверить, но я верю?— верю тебе! И ты должен быть счастлив, что обладаешь эдаким даром… Будь я колдуньей, меня бы здесь не было… —?Волшебство может быть не только злым,?— заключил Яков Вилимович. Розочка положила голову ему на плечо, вздохнула. Он же приобнял ее, притянул к себе. —?Озябла? —?А еще покажешь? —?лукаво заглядывая Брюсу в глаза, спросила Розочка. —?Чего? —?Ну, с ленточкой поколдуешь, а? —?Она наивно протянула ему ленточку, стала умолять:?— Для ради бога, Яков Вилимыч, поколдуй?— интересно больно! Ну, поколдуешь? Яков Вилимович снисходительно улыбнулся, исполнил ее желание?— малость поколдовал. Да и как отказать? Дитя она еще совсем! —?А еще что умеешь? —?не унималась Розочка. —?Еще поколдуй! Можешь дерево повалить?— вон то, к примеру? —?Да к чему ж доброе-то дерево валить? —?Повали, Яков Вилимыч, повали?— шут с ним, с деревом! Ты погляди, сколь их тут много, деревьев! Ан от одного целому лесу не убудет! —?Ты уверена? —?Да! да! Давай же! Засучив рукава, Яков Вилимович сказал с хитрой ухмылкой: —?Ну, держись, матушка! Щас мы его… —?Ой, страшно! —?Розочка взвизгнула, закрыла лицо ладонями и уткнулась Брюсу в плечо. —?Не надо! Не надо! Яков Вилимович засмеялся. —?Да не бойся! Ты чего, ей-богу, испугалась-то? —?Да у тебя лицо эко страшным сделалось… я подумала: вправду сейчас повалит, дурак! —?Да не собирался я никого валить! Попугать тебя хотел?— так, в шутку. —?А еще спрашивает: чего-де испугалась?! Ну и зверь же ты, Яков Вилимыч, ну и зверь… —?Ну хотя б не бес?— и на сем благодарствую! Теперь они смеялись вместе. Снова. Как день назад смеялись над первым танцем, первым вечером, проведенном на корабле. Было так хорошо, уютно. Ни Брюсу, ни Розочке не хотелось, чтобы это безмятежное время кончалось. Легче все-таки переживать невзгоды вместе. ?Как хорошо,?— подумал тогда Яков Вилимович,?— что она здесь?— забавная, юная…? Если бы не Розочка, Яков Вилимович бы все еще думал о Пете, Шварце, проклятии, Чернолесье, епархиальной школе?— в общем, обо всем том, что в последнее время более всего его тяготило. Розочка, верно, и не подозревала даже, какую неоценимую поддержку на самом деле оказывает их сиятельству! Так еще и тому же?— совершенно не намеренно! Как говорится, от сердца. Да, ее настоящее было так же необходимо Якову Вилимовичу сейчас, как и эта теплая, умиротворяющая тишина. Ее особенно не хватало. Решили еще чуть-чуть посидеть?— уже без просьб и разговоров. Просто полюбоваться рассветом, лесом, рекой. Этим согревающим забвенным спокойствием. Последнее время о тишине ведь можно было только мечтать! А так нестерпимо хотелось иногда просто ничего не слышать и ни о чем не знать. Скорее пережить это бремя. Скорее вернуться домой… —?Надобно отдохнуть,?— вдруг сказала Розочка, поднявшись. —?Впереди долгий путь… Я не сбегу?— можешь быть покоен. —?Да хватит уж на сегодня побегов-то! —?Яков Вилимович хохотнул. —?Я доверяю тебе. Как доверял тогда, на корабле. Розочка улыбнулась. —?Я счастлива, что полюбила тебя тогда… глупо и доверчиво. Как совсем еще несмышлёная, бросилась за тобою следом! Теперь я понимаю, почему так должно было случится… —?Только не говори,?— сказал Яков Вилимович,?вставая,?— что я тебя к сему намеренно понудил! Я б никогда не позволил себе вмешиваться в твое сознание. Да и с моей стороны было бы зело подло дурманить невинную девушку… —?Судьба,?— перебила его Розочка,?— судьба, Яков Вилимыч! Не встреться ты мне тогда, не прикажи мне Федор Александрович покойный тебя соблазнить, я бы никогда не узнала, что есть другая любовь… Особенная! Ты подарил ее мне?— ты заново научил меня любить! Ты показал мне, что есть любовь чистая… Оглядываясь назад, я понимаю, как заблуждалась когда-то… Прежде я не могла думать о том, что смогу полюбить мужчину иначе. Ты разрешил мне полюбить тебя не как любовника, но как родного человека… А ты бы… ну, смог бы полюбить меня також, как и я тебя?.. Смог бы?.. —?Я також давно полюбил, Сонюшка, також давно, как и ты. Нельзя сказать, кого сильнее тронуло чье признание, а только Розочка кинулась к Якову Вилимовичу на шею, а он прижал ее к себе. Наверное, чувство любви и благодарности по отношению друг к другу захлестнуло их обоих в равной степени. Одинаково сильно. Возможно, на какие-то вопросы Розочка не знала ответа, или все еще затруднялась с ответом, зато одно знала наверняка?— Яков Вилимович?— ее семья. Он принимает ее любую. Он бы не предал ее за дурной поступок. Он бы поддержал ее. Он бы не отрекся от нее. Он бы не стал ее стыдиться. Он бы понял ее боль. Он бы заступился за нее перед тираном-мужем. Так может, и не было у Розочки никогда этой настоящей семьи?.. После свежего лесного воздуха в подклете можно было задохнуться?— ладан норовил удушить своим въедливым, терпким ароматом. Что ж, делать нечего, Яков Вилимович снова попытался заснуть. Петя, к слову, даже не шелохнулся, когда он улегся рядом. Умер, что ли? Яков Вилимович наклонил голову к его груди, приложил ухо. Да нет, навроде живой?— бьется сердце. Ну живой и живой. Растянувшись на своей половине, Яков Вилимович еще раз взглянул на Петю. С какой стороны на него ни глянь, а всякий раз делается не по себе. Жалость сжимает сердце. Нельзя с ним так сурово. На Якова Вилимовича вновь опустилось острое чувство вины за собственное пренебрежение. За то, в конце концов, что допустил мысль подвергнуть мальчика наказанию. Проклятие и без того выжимает из него все силы, лишает веры в избавление, мучает собственный организм?— перекрывает кислород, отторгает лекарства, пищу и воду. Одному только Богу и ведомо через какие тяжелые испытания он проходит! Обычно Яков Вилимович старался не представлять, какую в действительности боль изо дня в день Петя испытывает. Думать об этом еще сложнее, чем наблюдать со стороны. Но сейчас Яков Вилимович не сопротивлялся этим мыслям столь трусливо и невежественно. Сколько можно уклоняться от правды? Его боль реальна?— она существует! Пете больно. Очень больно. Лихорадка ли, удушье, слепота, обезвоживающая тошнота, сковывающий озноб, необъяснимые образы чудовищ, жуткие голоса, загадочные силуэты в зеркалах?— все равно! Ему тяжело и страшно. Как никогда. Так можно ли гневаться на него? Виноват ли он в том, что его преданность послужила врагу оплотом кровавого бесчестия? В порыве чувств, конечно, чего только не подумаешь, чего только не скажешь, да можно разве казнить Петю более, чем он уже страдает? Если Яков Вилимович будет к нему строг да неумолим, что с ним сделается? Сейчас, наоборот, необходимо стать мальчику близким другом?— человеком, который примет любую его глупость всерьез: не отвернется, поддержит. Чтобы не было больше между ними никакой недоговоренности. Чтобы он доверял ему все секреты, не страшась быть неуслышанным. Но как Якову Вилимовичу пробить эту глухую, непробиваемую стену между ними? Уже ведь чего только вместе не пережили, в какие только передряги не попадали, а Пете все как об стену горох! Не виноват же Яков Вилимович, что мальчик нарочно отворачивается от него. Никак до него не дойдет, до глупого, что Якову Вилимовичу не важны формальности: бессмысленные поклоны, чрезмерное почитание?— больше похожее на раболепие. Никак он не поймет, что Яков Вилимович хочет быть ему не строгим покровителем, но любящим отцом… Под эти тревожные мысли Брюс погрузился в не менее тревожный, долгий сон. Сначала все было по обыкновенному мутным и бесцветным?— таким, каким и бывает во сне. Но вскоре туманные грезы постепенно преобразились?— стали до того явственным, что Яков Вилимович, убежденный в том, что почивает, начинал в этом сомневаться. Снующие фигуры людей приобрели естественные формы; даже их проплывающие мимо лица являли до того естественные, индивидуальные очертания, что отличить сон от реальности стало бы решительно сложной задачей. Окрестности города, к слову, тоже проявились весьма отчетливо: вдали виднелся большой двуглавый храм*, на удивление, единственный. Совсем не похоже на нынешнюю Московию, кишащую соборами. Тогда как объяснить эту классическую совокупность разбросанных по окраине худых избушек, белокаменные стены, будничную грязь и дурные дороги? Да и долетающие до Якова Вилимовича беседы прохожих нельзя было спутать ни с какой другой речью. Так вели диалог только русские. К тому же эти самые прохожие имели отличительно славянскую внешность: мужчины?— высокий лоб, сильные скулы, крепкое телосложение и густые бороды; женщины?— мягкие круглые лица, налитые румянцем щеки, пышные формы и толстые русые косы. Встречались, конечно, и темноволосые, и болезненно худощавые и юродивые. Кого тут только не было. Да только внимание Якова Вилимовича пало на одинокий храм. На златых куполах его играли яркие солнечные блики. Огромные, отлитые из меди колокола возвещали начало церковной службы. Быть может, это знак, и колокола призывают его? Кто приглашает его войти? Кому-то понадобилась помощь? Или этот кто-то просто хочет наставить его на путь истинный? Быть может, предостеречь? Во всяком случае, проверить стоило. Не зря ведь он оказался здесь?— в этом таинственно реалистичном сне. Приблизившись к храму, Яков Вилимович, уверенный в том, что у паперти во столь пригожий день царит привычная сутолока, оказался крайне удивлен: народ намеренно обходил храм стороною.?Почему? Что случилось с этими людьми? Церковь перестала быть русскому человеку образцом идеального? Что ж, скорее всего, так задумано. Потому что Якову Вилимовичу было сложно представить, чтобы у русского человека так просто отняли бы его духовный смысл бытия, его Веру. Когда Яков Вилимович переступил порог храма и оказался в притворе, все звуки снаружи разом поглотились всеобъемлющей тишиной. Как будто кто-то выключил с помощью пульта управления громкость окружающего его пространства: разговоры, ветер, ритмичное громыхание повозок, смех босоногих девчонок и дополняющий картину лай дворовых псов. Теперь же?— тишина. До того безукоризненная и гладкая, что ее можно было услышать. Услышать шум тишины. Гул, звон или свист. Яков Вилимович слышал и одно, и другое и третье… Как жаль, что тишину нельзя обмануть?— нельзя услышать истинный ее голос. Так или иначе, не услышишь ничего, кроме собственного дыхания, биения сердца?— словом, своих естественных ?шумов?. Впрочем, Яков Вилимович услышал кое-что уникальнее заурядных вздохов?— собственные мысли. А мыслей у Якова Вилимовича было, как всегда, целое множество. Он оглянулся. Двери были заперты. В средней части храма оказалось так же необычайно тихо и пусто. Однако следы жизни тлели в воздухе ароматом недавно воскуренного фимиама. Окажись Яков Вилимович в другом месте, атмосфера спокойствия показалась бы ему подозрительной и зловещей. Но здесь он чувствовал себя в безопасности. Темным силам не проникнуть в святые стены храма?— это факт. Глаза выхватили из голубоватой дымки древние иконы, центральный аналой, алтарь, блеск восковых свечей и лампад. Пение невидимого, далекого хора возникшее откуда-то из глубины казалось священным, чистым… Но откуда же доносятся сии ангельские песнопения? Яков Вилимович направился в сторону второго выхода?— за дверьми виднелась окруженная пышным садом избушка. Голоса звали его туда… Однако стоило Якову Вилимовичу выйти наружу, как благостное пение смокло. Вновь воцарилась тишина. Но на сей раз двери оставались радушно открытыми. Что ж, это означало, что он мог вернуться. А в покошенной, ветхой избушке господствует такой же мир и покой?— никаких внезапных опасностей? Как Якову Вилимовичу отбиваться в случае нападения? Что бы он сделал без мушкета? Ведь был уверен, что всегда держал его при себе! Легкомысленно оставить мушкет где-то?— просто глупо! недопустимо! Особенно учитывая нынешние обстоятельства… Хотя Яков Вилимович, скорее всего, не имел к этому никакого отношения?— в последнее время оружие действительно стало неотъемлемой частью его туалета**, однако стоило помнить: это сон. Сон странный. Сон, в котором осознаешь его нереальность. Все это могло означать лишь одно?— Яков Вилимович должен был прийти сюда безоружным. Кто-то хочет либо застать его врасплох, либо не хочет никаких кровопролитий. В последнее верилось охотнее, так как на крыльце?— довольно старом, с прогнувшимися, стонущими под ногами ступенями,?— стало абсолютно ясно, что в доме никого нет. И быть не может! Дом заброшен. Обветшалая дверь в сени, обтянутая по краям давнишней паутиной, едва-едва держалась на петлях. Между косяком и дверным торцом образовалась порядочная трещина. Дощатые полы жалобно скрипели?— учитывая всю тишину и гармонию этого загадочного места, сей скрип показался Якову Вилимовичу оглушающим. Гиблое местечко. Войдя же в просторную горницу, Яков Вилимович оглянулся на полу-развалившиеся сени и не поверил глазам: обман зрения! В горнице было чисто, светло, по-хозяйски уютно и щедро натоплено. У маленького слюдяного окошка стояла молодая женщина, которую Яков Вилимович, осматриваясь, сперва и не заметил. Нежный взгляд ее и безмятежная легкость, с которой она покачивала люльку, подвешенную на крюк к потолку, удовлетворили некоторое беспокойство незваного гостя. А может, званого? —?Ты нашел путь,?— вымолвила женщина с улыбкой. Светлый лик ее был предательски Якову Вилимовичу знаком, хотя он был уверен, что никогда не встречал ее раньше. В жизни. Что за наваждение? Эти мягкие черты, доброжелательный взгляд, улыбка… Она выглядела такой живой, но в то же время такой обессиленной и мрачной. —?Меня привели сюда колокола,?— ответил Яков Вилимович, все еще стоя в пороге. Собственный голос показался ему чужим?— приглушенным, низким. —?Благодарю тебя,?— сказала женщина с облегчением,?— ты услышал мои молитвы. —?Где я? Что это за место? —?Это место, где тебя услышат. Женщина пригласила Брюса войти в горницу гостеприимным жестом. При этом выражение лица ее оставалось таким же тревожным. —?Времени мало,?— торопливо произнесла она, протягивая Якову Вилимовичу какой-то небольшой предмет, размером с детскую ладонь?— если не меньше. Фигурка из сухого дерева. Миниатюрная лошадка. Чья-то старая игрушка, судя по мелким трещинкам и стесанным уголкам. Яков Вилимович покрутил ее в руках. —?Ты должен отдать ему эту вещь,?— сказала женщина,?— подчас вам обоим понадобиться помощь. До той же поры сделай так, чтобы он это не увидел. Спрячь! Эта вещь может стать тебе большим спасением, чем ему…? Что же это? В чем кроется истинный смысл сего предупреждения? Когда следует вернуть Пете его старую игрушку?— отголосок его детства, память о беззаботных временах, когда надежное плечо отца оберегало от страхов, а нежные руки матери даровали покой и тепло? Если эта вещь способна ?спасти? Якова Вилимовича более, чем Петю, какой смысл вручать ему ее? Какую силу скрывает невинная детская игрушка? Быть может, вскоре сознание мальчика помутиться вновь, и он не признает Якова Вилимовича? Но как ему в таком случае поможет эта нелепая лошадка? Скорее всего, он лишь пустит слезу по былым временам, когда будущее казалось безупречным, колоритным, триумфальным?— лишенным проблем. Когда Петя еще и не подозревал, что не доживает до этого будущего… Нет, так нельзя. Яков Вилимович этого не допустит. Он дал его матери слово. Что ж, пока сердце ему тоже ничего не подсказывало. Зато разум силился выдать сразу несколько предположений на сей счет. Впрочем, Якову Вилимовичу это запретили?— размышлять. Ну, а как прикажете блокировать настырную мысль о том, что он может ошибиться? Почему бы, допустим, не вернуть лошадку Пете прямо сейчас? К чему тянуть? Он, быть может, успокоится? Не зря же его мать явилась Якову Вилимович именно сегодня?— именно в тот день, когда Петя особенно нуждался в поддержке. С другой стороны, кто знает, когда критический момент может настать вновь? Как все сложно! Или Яков Вилимович просто не хочет, чтобы ?сердце? ему что-то подсказывало? Боится, что не сумеет ответить на его сообщения? Не почувствует его импульсов? Спрятав лошадку в глубокий карман портов, на время пребывания в Чернолесье заменявшими ему новомодные кюлоты, Яков Вилимович накрыл Петю одеялом?— успел-таки раскрыться, небось холодно. Ну да, вон какие ладошки холодные! ?…Вверяю его жизнь тебе…? ?…Он умирает…? Яков Вилимович наклонился ближе к его лицу. ?Ты не умрешь,?— подумал, поглаживая Петю по гладкой щеке,?— не умрешь…? —?Петя,?— прошептал Яков Вилимович, поводив кончиком пальца по кончику его смешного, вздернутого носа. —?Пора вставать?— утро уж давнехонько наступило. Страшно представить, сколько времени они проспали. Который сейчас час? Судя по приглушенным звукам наверху, Розочка и Григорий Степанович уже давно проснулись. Занятый собственными неутешительными размышлениями, Яков Вилимович сперва и не заметил приглушенные шаги, глухие разговоры, лягание дверей и?оконных створок. Петя же новый день встречать не спешил?— впрочем, как обычно. В последнее время ему становилось все тяжелее противиться сну. Было ли это связано с дурным состоянием здоровья или же с нежеланием более бороться?— того никто не знал. Петя никому не говорил. Мирился с болью самоотверженно. Молча.

Потянувшись, мальчик наконец открыл глаза. Да только ответить на мягкую улыбку их сиятельства взаимностью не решился: резко, словно испугавшись, приподнялся на локте. Присел. Лицо его вдруг неестественно побелело. —?Доброе утро, ваше сиятельство,?— отчеканил Петя. —?Доброе, доброе. Тебе нехорошо? —?Хорошо, ваше сиятельство, благодарю вас за беспокойство. —?Так в чем же дело? —?Да я просто… хм… —?Петя нахмурился, оглядел подклет. —?Запах ладана… помните? Навроде исчез. Действительно. Как он мог не обратить внимания? Хотя куда сильнее Якова Вилимовича волновало самочувствие мальчика. Ясно же, что не испарившийся запах ладана так обеспокоил его. —?Яков Вилимович,?— сказал Петя поникшим голосом,?— сможете ли вы простить мне сию ночь?.. Яков Вилимович?испытал облегчение: по крайней мере развеять терзания душевные ему было под силу. Да уж, со всем этим он совершенно не подумал о том, какие эмоции сейчас переживает Петя?— как стыдится своего безумия, какую вину чувствует. Присев рядом, Яков Вилимович сказал: —?Не надо, Петя, это в прошлом. —?Простите меня… Я не хотел… Я не знал… —?Мы не будем об этом вспоминать, хорошо? Ты ни в чем не виноват. —?Я виноват в том, что молчал… —?Петя… — …что сбежал!.. —?Петя! — …что был таким дураком!.. —?Петя, остановись! — …что ударил вас!.. Яков Вилимович взял его за плечи. —?Петя, послушай: ты ни в чем не виноват! Ни в чем! Успокойся… ну же, успокойся, мой мальчик… Все позади… Не бойся, иди сюда. Петя прижался к Брюсу, заплакал. —?Я чувствую, что теряю себя… —?проскрипел сквозь слезы. —?Разве я был таким?.. Был таким беспомощным и слабым, Яков Вилимович?.. Я стал другим… Я хочу остаться прежним… собою, но… как не стараюсь, не выходит… Все видят во мне немощного, хворого… —?А ты сам видишь в себе такового? —?Да… я вижу… вижу, ваше сиятельство… —?А я не вижу. Я вижу в тебе сильного человека, Петя. Поверь, слабак бы сдался уже в первый день. Не столь важно, насколько силен твой организм. Главное?— быть сильным духом, понимаешь? —?Я просто не хочу докучать вам своими проблемами… Все из-за меня… —?Твои проблемы?— мои проблемы. Сам подумай: не знай ты меня, столкнулся бы в тот день с Шварцем? Нет, не столкнулся бы. Видишь?— это есть наша общая проблема. Более того, проблема сия более касается меня, чем тебя. Так что… это я, выходит, докучаю тебе своими проблемами. Из-за меня ты несправедливо пострадал. Но не иначе, Петя. Петя поднял на Якова Вилимович глаза полные недоумения — как вы, мол, только можете в чем-то себя винить?

— Что вы такое говорите, Яков Вилимович?.. —?Разве я неверно рассудил? Петя нахмурился и опустил глаза: не хотел соглашаться. Вот настырный! Уже и слово их сиятельства ему попрек. —?Ежели будешь так упрямо винить себя,?— заключил Яков Вилимович,?— станешь беспомощным и слабым. А враг лишь того и добивается. Поэтому мы забудем все, что произошло нынешней ночью. Непросто будет, но мы постараемся, правда? — Как скажете, ваше сиятельство. — Это не приказ, Петя. Это просьба, посему прошу тебя: забудь. Григорий Степанович не хотел отпускать гостей: считал неправильным провожать их так скоро. Идти далече, а они и не отдохнули вовсе?— непорядок! Старик даже не успел истопить им баньку, попотчевать как следует. Однако следовало поторопиться — мало ли что могло случится за эту ночь. Дом оставили без присмотра — да еще и в такую ночь! Хозяйка взволнуется, если узнает. Так еще и двери с воротами остались открытыми (не до них было вовсе)?— грабьте, сколько угодно! —?Ищо наведаюсь к вам перед отъездом,?— сказал на прощание Григорий Степанович. —?Ступайте с Богом. —?Благодарим тебя, родимый Григорий Степаныч. —?Розочка крепко обняла старика. —?Приходи, пожалуйста, не забудь. Ждать тебя буду, в окошко глядеть. —?Гляди, гляди, милая. Приду. Еще раз поклонившись хозяину за гостеприимство, поблагодарив за тепло и ночлег, отправились восвояси. Слава Богу, настал конец этой бесконечной ночи. Теперь все будет хорошо… На сей раз и Розочка выглядела куда более лучше, чем в прошлую их с Григорием Степановичем встречу. Скорее всего, тогда надежды на то, что старик найдет время посетить их жилище, у Розочки были крайне малы. После сегодняшних же приключений Григорий Степанович о визите вряд ли забудет. В отличии от Розочки, которая была так воодушевлена, что вздумала восторгаться каждым пенечком да кочкой, Петя выглядел мрачно. А все потому, что Яков Вилимович снова запретил ему передвигаться самостоятельно. ?Куда без обуви,?— сказал,?— пойдешь? Наново раны растревожить?? Посему Пете и почудилось, что обратная дорога, которая обычно кажется короче, оказалась несвоевременно долгой. Зато удалось внимательнее рассмотреть ?зловещий? лес. При свете дня он смотрелся совершенно иначе: это был самый обыкновенный лес — живописный, пестрящий яркими красками, наполненный удивительными ароматами хвои. Одним словом — красота неописуемая. —?Костром?навроде пахнет? —?мечтательно проронила Розочка. —?Люблю запах костра… Слышите? —?Вероятно, древесину палят,?— ответил ей Яков Вилимович. С приближением к деревни запах костра становился все более явственным. —?Да кто ж после экой ночи древесину палит? —?возмутилась Розочка. —?Сдурели, что ли? —?Пожар никак?.. —?тревожно выдал Петя. —?Дым вона?— по небу бежит… —?Соседи погорели небось! —?запричитала Розочка. —?Ох и бедные… ох, несчастные… В такое-то время!.. Однако горели не ?бедные? соседи. Как только Яков Вилимович, Розочка и Петя оказались на опушке леса у своего временного жилища, стало абсолютно ясно, что горит у них во дворе. Пышные языки пламени взметнулись к небу. Густой дым стоял в воздухе непроглядным черным облаком?— от земли до самого солнечного зенита. Крики суетящихся во дворе людей слились в один вопль ужаса. Кто-то поджег их дом…