3 (1/1)

От стен приёмной исходит утончённая прохлада, свойственная доктору, и я невольно сжимаюсь в кресле и начинаю зябнуть в своей лёгкой куртке, надетой в честь впервые выглянувшего за декаду солнца. Взгляд бегает по стенам, цепляясь за выдающиеся и в большинстве своём знакомые мне полотна, и вязнет в триптихе, изображающем воздвижение креста. Рубенс? Достаточно странный выбор для приёмной психотерапевта, где пациенты должны чувствовать себя как можно комфортней и расслабленней, чему определенно не способствует мученский лик Христа, но, стоит это признать, дающий прекрасное представление об эстетических предпочтениях доктора Лектера. И, видимо, смущающий лишь меня. Поэтому я торопливо выдёргиваю из репродукции взгляд, тянущий за собой вереницу с мельчайшей точностью воспроизведённых художником мазков, и сильнее кутаюсь в куртку в надежде невредимым переждать бесконечные холода.День выдался на удивление спокойным и размеренным, без Джека, очередных изуродованных трупов и мягкой, такой жалостливой улыбки Аланы, которой я, к сожалению, никогда не умел противостоять. День выдался на удивление спокойным и размеренным, но я никак не мог перестать думать о запланированной встрече с доктором Лектером и подавить растущее раздражение её необходимостью. Поэтому, когда тучный мужчина с исписанным плохо скрываемым благоговением перед своим психотерапевтом лицом выходит из кабинета, и доктор Лектер доброжелательно приветствует меня и предлагает зайти, я бурчу себе под нос что-то нечленораздельное в ответ и быстро прохожу внутрь, избегая пристального взгляда застывших в обманчивой безмятежности глаз.—?Вы можете присесть, Уилл,?— предлагает доктор Лектер, указывая на одно из стоящих напротив друг друга кресел. —?Или,?— добавляет он, замечая мою скованность,?— осмотреться. Предполагаю, вас заинтересует литература по криминальной психологии. Она находится на верхних стеллажах.Я быстро киваю и направляюсь к внушительным книжным стойкам, стараясь затеряться в полумраке кабинета, освещённого лишь настольной лампой. Но резко озаряющий пространство яркий свет препятствует моим планам,?— доктор Лектер щёлкает выключателем и оказывается за моей спиной, врываясь в личное пространство. Не рискуя оборачиваться, я делаю пару шагов вперёд по направлению к лестнице и стремительно поднимаюсь наверх, стараясь угнаться за своей издёрганной тенью.—?Поверните направо, Уилл. Да, сюда. Осмелюсь порекомендовать вам труды с третьей полки снизу.—?Крайне любезно с вашей стороны, доктор Лектер,?— с успехом сдерживая пренебрежительное фырканье, но не саркастические нотки в голосе, отвечаю я и осторожно беру одну из книг. —?Сципион Сигеле? Вы находите его исследования актуальными?—?Скорее исчерпывающими. А вы?—?Сознаюсь, я читал его в академические годы и не столь полно помню выведенную им парадигму, как того бы хотелось. Но вывод, к которому он пришёл, достаточно долгое время занимал меня: неужели толпа действительно больше предрасположена к злу, нежели к добру?—?Это зависит от того, что вы подразумеваете под понятиями добра и зла.Я издаю нервный смешок и ставлю книгу на место.—?Я привык ориентироваться в данном вопросе на общепринятые определения, которые редко бывают истинны.—?Однако вы признаёте это,?— пауза. —?А к какому выводу пришли вы?—?Знаете,?— кислая усмешка невольно раздвигает мои губы,?— с подобной работой лучше избегать каких-либо посторонних мыслей, в том числе тех, которые касаются природы человека.—?И всё же?Я тяжко вздыхаю и медлю с ответом, расхаживая из стороны в сторону.—?Уилл?Я резко оборачиваюсь лицом к доктору и встречаюсь с ним взглядом.—?И всё же невинных больше, чем виновных, доктор Лектер. И им?— виновным иневиновным?— необходимо помочь.У доктора Лектера тёмные, словно перезрелые сливы, полные влаги глаза, инфернально поблескивающие в неестественном свете. Я сглатываю, глядя в них, пытаюсь увидеть что-то ещё помимо лопнувшего капилляра и инертности зрачков, что-то большее, но… слишком мало. Я вижу лишь то, что он намеренно хочет мне показать: учтивую доброжелательность, через щели которой пробивается нарастающая заинтересованность.—?И вы это делаете, Уилл,?— отвечает доктор с пугающей убеждённостью, и я торопливо хватаюсь за нить беседы, которую по неосторожности успел отпустить.—?Да, но,?— и всё же я отвожу взгляд в сторону, не в силах выдержать этот странный блеск его глаз, и неловко прокашливаюсь,?— я не справляюсь. Никогда не справлялся.—?Не будьте столь строги к себе,?— голос доктора Лектера несколько теплеет и смягчается, и в моей голове немедленно возникает ассоциация с терпеливым наставником и полным внутреннего смятения воспитанником не старше восьми. —?Вы делаете больше, чем просто возможное?— aliis inserviendo consumor: ?светя другим, сгораю сам?.Я лишь неопределённо дёргаю плечами, внутренне изнывая от нежелания продолжать принявший столь невыносимый оборот разговор, и одариваю доктора вымученной улыбкой.—?Чтобы светить другим, Уилл, необходимо быть одарённей и возвышенней остальных, быть вне какой-либо общности. Это удел лучших мира сего. Не забывайте об этом.—?Именно так вы видите меня? Светом, указывающим другим путь к спасению?—?Я вижу вас,?— задумчивая улыбка,?— цельней и выносливей, чем видят вас другие. Для Джека вы может и являетесь хрупкой фарфоровой чашечкой лишь для особых гостей, а себе же кажетесь истерзанным трещинами и обколотым со всех сторон, но для меня вы скорее мангуст, вынужденный охранять дом от змей.Неожиданно для себя я начинаю хрипло и скованно, но искренне смеяться, чем вызываю довольную улыбку доктора и, как и было рассчитано, несколько расслабляюсь.—?Не откажетесь от бокала вина?—?Вина? —?удивляюсь я. —?Вы спаиваете всех своих пациентов?—?Вы не мой пациент, Уилл. И чтобы сразу развеять дымку неопределённостимежду нами,?— доктор Лектер подходит к рабочему столу и берёт с него какой-то лист. —?Вы заберёте или мне самому передать агенту Кроуфорду?—?Что это?—?Заключение о вашей психической стабильности. Надеюсь, теперь вы не будете столь напряжены во время наших бесед и позволите мне узнать вас поближе.Поближе?—?В качестве терапии?—?В качестве неофициальной терапии, если вам так угодно. Но думаю, для нас обоих будет предпочтительней воспринимать наши встречи в качестве дружеских,?— Ганнибал кладёт заключение обратно на стол, подходит к шкафчику возле двери и достаёт оттуда откупоренную бутылку вина и два бокала. —?Прошу вас, спускайтесь. И будьте добры, снимите куртку?— кабинет достаточно отопляется.Верхний свет гаснет, снова погружая мир вокруг в уютную негу полутьмы, и я осторожно спускаюсь к доктору Лектеру, с облегчением замечая, что всё прошло намного лучше, чем я мог ожидать. И здесь действительно достаточно тепло.***Из её горла вырываются молящие всхлипы наподобие беспокойных птенцов, покидающих встревоженное кошкой гнездо, тонкие пальцы судорожно обхватывают мои запястья, которые выскальзывают из дрожащих рук, и острые ногти впиваются в кожу, не принося мне ожидаемых ею боли и неудобств. Я сосредоточенно продолжаю душить её, попеременно ослабляя и усиливая хватку, и втягиваю ноздрями уникальный в своём роде аромат покидающей тело жизни. В её глазах стоят слёзы, неспособные сбежать по шлифованному мрамору лица, и я сильнее сдавливаю тонкую шею, возбуждаясь от судорог, охватывающих её тело. Она почти сдаётся, почти перестаёт дышать, но я резко освобождаю её от беспощадной хватки своих напряжённых рук, даю ей надежду на возможное спасение. Облегчение неуверенно плещется в её взгляде, и я расплываюсь в обезоруживающей женщин улыбке, заводя руки назад, и делаю точный удар схваченным из-за пазухи ножом в солнечное сплетение. Её лицо искажается, рот раскрывается в немом крике, а я вытаскиваю нож и делаю первый, самый волнительный надрез, окунаю пальцы в горячую плоть и нетерпеливо раздвигаю её, чтобы наконец-то увидеть. И я вижу её. Действительно вижу. И я снова вглядываюсь в её лицо, чтобы насладиться печатью смерти, украсившей его, но невольно замираю и отшатываюсь в ужасе.В гниющем лице Аланы копошатся черви.Раздаётся дикий женский визг, за которым следует грубый мужской хохот, и я вскакиваю с кресла, жадно ловя ртом воздух. Свет от телевизора неприятно режет глаза, и я, стерев холодный пот ладонью с лица, выключаю его, погружаясь в безмолвную темноту.Когда у двери раздаётся тревожный собачий лай, я сижу на полу ванной комнаты, прижавшись мокрой спиной к стенке душевой кабинки, и маятником раскачиваюсь над скользкой плиткой, обнимая себя руками. Считаю до десяти. Восстанавливаю дыхание.Это никогда-никогда-никогда не закончится, нашёптываю я, с остервенением растирая кожу шершавым полотенцем. Она покрывается красными пятнами, напоминающими кровоподтёки.Когда я выхожу из ванной, тусклый свет озаряет гостиную, а с кухни доносятся запахи кофе и жареного, от которых кружится голова. Собачьего лая неслышно, из чего возможно заключить, что стае хорошо знаком незваный гость.—?Джек? —?сиплю я, проходя на кухню.Джек кивает, устало улыбнувшись, и указывает мне на стол, где стоят пластиковые стаканчики с кофе и коробочки с бургерами.—?Уже поздно,?— вымученно замечаю я и всё же сажусь за стол. —?Что случилось?—?Почему ты не запираешь дверь? —?вместо ответа интересуется Джек, заметно насупившись. —?Твоя ферма находится в радиусе тринадцати километров от ближайших соседей. Возле леса.—?Именно поэтому я и не вижу необходимости её запирать,?— достаточно грубо поясняю я, мысленно проклиная свою прогрессирующую рассеянность.—?В любом случае,?— Джек откусывает гамбургер и запивает его кофе,?— как прошёл твой первый сеанс с доктором Лектером?Я невольно морщусь при упоминании доктора и вздыхаю.—?Если тебя интересует заключение?— а так, в сущности, и есть?— он составил и подписал его. Оно у меня, Джек. Принести?Мужчина благосклонно кивает, вынуждая меня плестись к входной двери, возле которой весит куртка.—?Ты будешь посещать его снова, Уилл? —?интересуется Джек, стоит мне положить перед ним злосчастный документ.—?Он назначил мне терапию. Хотя я неоднократно предупреждал его: она не воздействует на меня.—?Терапию?—?Ему… ему интересен ход моих мыслей. Ему, как ни странно, интересен я. И он обещал помочь.—?Алана доверяет ему, Уилл. Именно она порекомендовала мне доктора Лектера для проведения психологической экспертизы.Алана…—?И всё же я не думаю, что мне следует возвращаться к оперативной работе, Джек,?— торопливо бормочу я, опустив взгляд на свои руки. —?Мне необходим… перерыв.—?У тебя,?— начинает чеканить Джек, резко ударяя кулаком по столу, и я вздрагиваю?— уже был перерыв, Уилл. Полтора грёбаных года, за которые бюро удалось поймать Чесапикского Потрошителя, но не предотвратить многочисленные зверства его подражателей.—?Гидеон не Потрошитель, Джек,?— с былым упрямством повторяю я, но он не слушает меня. Не слушает, потому что прекрасно понимает, что я прав. Не слушает, потому что так намного удобней и спокойней для всех, кроме меня. Впрочем, как и всегда.—?Ты нужен нам, Уилл. Что ты и подтвердил в очередной раз, побывав на последнем месте преступления.—?Вам и без меня ясно, что этот убийца неуязвим. Пока что неуязвим. И он не остановится. В нём есть что-то смутно знакомое… Это была не первая его кровавая жатва, далеко не первая. Нам бы безумно повезло, будь он новичком.—?Вот именно поэтому ты и в деле, Уилл. Не смей возражать. Ты ведь прекрасно понимаешь, что выводя ФБР на психов, ты предотвращаешь убийства ни в чём неповинных людей.А ты, Джек, как и любой другой манипулятор со стажем, знаешь, на что давить.Убирайся из моего дома, Джек, хочется воскликнуть мне. Да пошёл ты к чёрту, Джек, хочется выплюнуть мне ему в лицо. Мне плохо, невыносимо плохо, Джек, хочется взреветь мне и в слезах упасть к его ногам, растекаясь кровавой лужицей по поверхности ламината. Но вместо этого я делаю глоток успевшего остыть американо, потираю переносицу и интересуюсь: ?Как вы называете его? Как вы называете убийцу??.Надевая пальто, Джек слизывает кофейную влагу с губ и лаконично отвечает: ?Антихрист?.***По ночам я остаюсь один на один со своей болью: она слизью переливается в горле, вязью цепляется за язык, тянется тугой струной туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда,?— прямиком к лёгким. Я захлёбываюсь ею, перекатываю её на языке и неустанно пытаюсь выплюнуть, выскрести, выблевать; она отдаёт солью и гноем, водорослями и медью; кровавая, склизкая, парализующая; боль. Я открываю окна в надежде выветрить её, забираюсь под слишком тяжёлое для моих изломанных костей одеяло и дышу часто-часто, ведь это единственный способ поймать освежающий, но мимолётный поток воздуха, струящийся в комнату через форточку. И я делаю глоток почему-то горчащей воды и складываю ладони словно в молитве; шепчу быстро-быстро: ?Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу?,?— и радуюсь, стоит темноте в комнате начать рассеиваться. Это закончилось. Это наконец-то закончилось. Всё в порядке. Я в порядке.Часы показывают пять утра, когда я наконец-то погружаюсь в тревожный и беспокойный, но долгожданный сон. Часы показывают половину девятого, когда я быстро запихиваю необходимые материалы для лекций в потрёпанный портфель из искусственной кожи, небрежно завязываю галстук вокруг шеи и, запив последнюю таблетку аспирина кофе, покидаю дом, расплёскивая свою головную боль по пути к машине. Благословенный понедельник.В Академии я читаю лекцию о Душителе, материалами о котором любезно поделилась со мной доктор Алана Блум, консультировавшая его дело.—?Чарльз Фрост, более известный как Мичиганский Душитель, задушил пять женщин в возрасте от двадцати семи до тридцати пяти лет в собственных домах в течение полутора лет,?— щёлк,?— слайд. —?Все его жертвы, начиная от,?— щёлк,?— Миранды Уэльс и заканчивая,?— щёлк,?— Викторией Марс, были успешными и одинокими женщинами с тёмными длинными волосами и схожими чертами лиц. За несколько недель до смерти они заявляли о пропаже водительских прав, а Вероника Фостер,?— щёлк,?— и Алиса Мартин,?— щёлк,?— вторая и четвёртая жертвы, обращались в полицию с подозрениями на незаконное проникновение в их дома за два дня до убийств, из чего можно заключить, что убийца предварительно изучал будущее место преступления. Душитель проникал в дома женщин поздними вечерами и душил их в течение нескольких часов, постепенно вытягивая из них жизнь, после чего обмывал их тела, тщательно расчёсывал волосы, клал на чистые простыни и принимался делать первые разрезы. Женщин на утро находили лежачими на своих кроватях, их грудь была иссечена глубокими порезами. Душитель проникал внутрь своих жертв, погружая пальцы под их кожу, и не оставлял отпечатков,?— щёлк, щёлк, щёлк, щёлк. —?Так чем же были вызваны убийства Мичиганского Душителя? Почему именно эти женщины? У него фетиш на тёмные волосы? Он женоненавистник? Неудачник, считающий несправедливым чужой, особенно женский успех? Жестокий садист, скрывающийся под личиной примерного семьянина и уважаемого в городке учителя? Всю жизнь носит травму из детства, связанную с искажением в подсознании материнской фигуры? Что ж,?— я делаю паузу. —?Возможно. Это легко объясняет способ убийства, выбранный им. Полная власть над жертвой. Полное подавление. Чужая, такая хрупкая жизнь, находящаяся в его руках. Он палач и он спаситель. Он отец и он Бог. Но……но когда Алана, впавшая в отчаяние от своей беспомощности в этом деле, однако тщательно скрывающая его за привычной маской хладнокровия, зашла ко мне после моей последней лекции (это был вечер августа: стояла аномальная для Балтимора жара, которую не могли предотвратить частые дожди, поднимающие с асфальта всю пыль; я откинул мокрую чёлку со лба, развязал галстук, расстегнул три верхние пуговицы рубашки и снял очки, а она была в лёгком, но строгом платье по колено цвета предгрозового неба, её густые тёмные волосы были собраны в высокий хвост, из которого небрежно выбилась волнистая прядь и прилипла к бледному мокрому виску), устало улыбнулась и попросила поделиться с ней своими предположениями, предварительно посвятив меня в подробности дела, я ответил:—?Вы ошибаетесь, Алана. Ты и Джек. Вы ищите жестокого, беспощадного садиста, которому чуждо всё человеческое. Но он… Убийца… Да, он жесток. Да, он испытывает влечение к смерти. Вероятно, он действительно апологет ницшеанства. Но он убивает не поэтому?— во всяком случае, это не главный стимул. Он просто хочет…—?Увидеть,?— говорю я, озирая аудиторию. —?Он хотел увидеть их такими, какие они есть на самом деле. Увидеть за покровом жизни, скрывающим их. Именно поэтому он не ограничивался асфиксией жертв. Именно поэтому он практически вскрывал их. И именно поэтому в конечном итоге федеральное бюро расследований вышло на него. Он ошибся в единственном: поверил, что это возможно; возможно познать другого. И его ошибка стала фатальной. Закон восторжествовал.И я, пересиливая сонливость, заканчиваю лекцию и принимаюсь перебирать записи, необходимые для следующей; прикрываю на минуту отяжелевшие веки, перевожу дыхание.В гниющем лице Аланы копошатся черви.