Доколдовались. Марта Дроссельмейер (1/1)

…Открываю дверь в детскую. Мимо носа пролетает муж?— крльбам! —?спиной в стенку! —?Живой я, живой, Марта! Мы так играем, Зельхен летательную магию учит!.. …Открываю дверь в детскую. Диван вверх дном, из-под него с одной стороны Зелибобины ноги без одной кроссовки и Тиан за одну ногу тянет, с другой Зелибобина же морда?— скулит жалобно не разобрать что… Скорей ближе подхожу, слышу: —?ть Мар… он щеко-чет-ся, скажите чт… рестал, не могу больш… —?Христиан,?— смеюсь,?— не стыдно ребёнка мучить? Диван на него за что опрокинул? —?Да он пульт доставать полез, а диван перевернулся, я ему выбраться помочь хочу! Скажи хоть ему, пусть ногами не дрыгает, а то я зря кроссовку только стянул… Ай!.. —?Щеко-о-тно!.. …Только на третьем часу как осенило: что-то уж очень тихо в детской. Звала их чай пить?— ?потом?. Третью чашку пью и хоть бы кто подошёл… …а ведь подошёл. Я ещё не сразу поняла, что за мальчик такой?— соседский, что ли, почему в шубе, лето ведь на дворе? —?Тёть Марта, вы не ругайтесь только, мы подушками бросались, я одну подушку заколдовал… —?Мальчик, тебе чего? —?До меня ещё дошло не сразу, стою смотрю на него, а потом вижу?— знакомая бровь чернущая, одна над обоими глазами, и кроссовки белые, и шуба… Мантия… —?Зельхен, ты?! —?Наклонилась, в лицо ему смотрю. —?Правда ты? Ругаться не буду, не бойся, скажи только?— что натворили? А он куда-то себе на носки кроссовок смотрит и сопит. Вот-вот заплачет. —?Мы,?— говорит,?— подушками бросались… Я заколдовал одну, а крёстный отбил… Искрой… А она взорвалась и по нам попала… И он теперь… У меня в глазах со страху потемнело. Живой ли. Потом вроде прояснилось. Живы оба. Только Зелибоба теперь человеческий мальчик. Значит, Тиан мой стал… —?Давай-ка посмотрим,?— говорю. —?Ты-то маленький, вряд ли это колдовство долго продлится. Лишь бы он там живой был. Ну так и есть. Забился за шкаф, головой потолок подпирает мой благоверный. Д в о р о в о й с серебристой гривой, бывшим париком. Видел бы тебя, думаю, сейчас Конрад?— ты ж его выше головы на три. Подхожу, беру за руку. Тонет ладонь в его?— шёлковой, мохнатой, с белым очёсом на запястье. Укололо: испугался и когти чуть выпустил. У моего-то любимого?— и когти. Ш-ш-ш, тише, Тиан, это я, всё хорошо. Из угла вышел. Осторожно, как кот. Пригнул голову?— рядом люстра. Сел на корточки?— оказался вровень со мной. И так-то нежно ткнулся?— мордой?— в плечо мне, что без слов поняла: вот, вот за что Зелибобу так любит Мисси. И самому Зелибобе?— маленькому мальчику сейчас?— ткнулся в макушку носом: —?Ничего, ничего, Зельхен, я и не сержусь. Извини, отбил неудачно. До завтра пройдёт… А тот Тиану куда-то в бок лицом зарылся и?— плачет. Я бы не поверила, если бы сама не видела. Слезами-то дворовые плакать не умеют?— только кричать от страха или скулить, если больно. А тут перепугался здорово, да в другом обличии, да пройдёт ещё поди знай когда… —?Что ты, мой хороший,?— обнимаю его. —?Что ты, крестник мой маленький, я ведь с тобой, Тиан с тобой… Я ведь вас люблю, я вас хоть какими узнаю?— и мужа и крестника… да погоди ты, вон голова какая у тебя тяжёлая… …и из-за его (его!) лохмато-бахроматой бакенбарды еле вижу?— за его спиной поднимается на ноги мой любимый муж. В прежнем, привычном, любимом виде.