Навстречу судьбе (1/1)

В следующие дни Генрих всем своим видом демонстрировал безразличие к ее решению. Вернее, она верила, что он только разыгрывает безразличие, а на деле расстроен и надеется на согласие от нее в самый последний момент. Неожиданно неприятно было думать, будто его правда не слишком заботил вопрос, поедет она с ним или нет. Мысли об извращенной мести со стороны короля неизменно следовали за такими размышлениями, а она ведь уже столько сил приложила, чтобы поверить в его любовь и благородные порывы.— Генрих, ты не хочешь прогуляться? — предложила Екатерина, наблюдая, как он без особого интереса листает в кресле страницы книги. Сердце против воли замерло в ожидании ответа.— Прогуляться? — король посмотрел на нее с прежним безразличием, но, судя по всему, заметил нервозность и желание произвести впечатление. — Конечно, мадам, давайте пройдемся.— Я прошу тебя, не злись, — излишне живо протароторила королева, когда они молча обошли клумбу в саду уже в третий раз. Генрих держал супругу под руку и расслабленно всматривался вдаль, но молчание настолько не было ему свойственно, что она снова ощутила неприятную неловкость. — Я не могу поехать с тобой. Я пережила там столько боли. И наша дочь точно не обрадуется моему приезду. Она хотя бы знает о нашей свадьбе? — неожиданно зло закончила Екатерина и недовольно покачала головой — она так и не научилась душевности и теплоте и, видимо, никогда уже не научится. — Сир...— Я расстроен, мадам, но я не злюсь. Я не могу остаться с вами, — Генрих в отличие от нее всегда был образцом душевности и понимания. Даже если притворялся. Сейчас он изображал христианское терпение и королевское благородство. Она злилась еще больше, не веря ему и веря одновременно. И ее всегда тошнило от невинных агнцев. — Нет, — он вдруг резко остановился на месте, как споткнувшаяся о кочку лошадь. — Я злюсь. Я злюсь, потому что я хочу видеть тебя своей королевой, Екатерина, и я имею на это полное право. Я терпелив, но я не святой.– Я знаю, Генрих, – устало согласилась Екатерина. Лучше бы они ненавидели друг друга, как прежде, ведь теперь она была близка к сожалению о том, что никогда не сможет исполнить его мечты. Он вообразил себе идеальную женщину, жену, королеву, а никем из них она никогда не являлась. – Но я не просила ничего из того, что ты мне дал, – без всякой издевки напомнила она. Если она вопреки своему характеру пыталась закрывать глаза на выходки и требования новоявленного супруга, ему тоже следовало смириться с некоторыми ее желаниями и нежеланиями. Гораздо тяжелее, чем прежде, Екатерина отмахнулась от мысли о том, сколько уже он ей простил.– Я устал, Катрин, – подавив вспышку раздражения, Генрих вновь взял ее под руку и настойчиво потянул дальше по саду. Екатерина едва поспевала за ним, переставляя ноги в новых золотистых туфлях – очередной подарок обожавшего ее короля. Так ли уж обожавшего? Она смотрела на его напряженное, явно недовольное лицо и думала, достаточно ли он разочаровался в своих фантазиях, чтобы наконец избавиться от нее. – Я поеду послезавтра. Очевидно, что к соглашению мы не придем, – словно отвечая на ее вопрос, объявил Генрих, и она привычно гордо задрала подбородок. Впрочем, король на нее не смотрел – его занимали любимые сорта роз. – Вы можете остаться здесь. Я не тиран и не потащу вас с собой на привязи. Блуа весь ваш, мадам, – он так и не обернулся, но она увидела злобу, почти презрение в том, как нервно и резко он поправил и без того плотно сидящие перчатки.– Я плохо себя чувствую, Генрих. Дорога в Париж в любом случае не для меня, – она не в первый раз говорила о своем возрасте и болезнях, искренне и без жалости к себе. Она всего лишь давно и надежно постарела, а он отказывался соглашаться с очевидным, порой повергая ее в отчаяние ослиным упрямством. – Я ужемного лет нездорова, – твердо добавила она, легко позабыв, что совсем недавно каталась верхом целыми днями и исполняла супружеский долг по ночам. В конце концов, даже у таких старух, как она, иногда случаются удачные дни.– Так поехали со мной, – Екатерина полагала, он начнет язвить в ответ, сомневаться в правдивости ее слов, пожелает счастливо оставаться, но он вдруг шагнул к ней и порывисто обхватил за плечи. – В Париже у тебя будут лучшие врачи. Там будет все, что исцелит тебя. Не только твои любимые микстуры и притирки. Со мной тебя ждет трон, – его темные глаза впились в нее с последней отчаянной надеждой. Он был одновременно абсолютно прав и абсолютно не прав – трон всегда манил ее, всегда, но как давно прошло это ?всегда?.– Трон уничтожил меня, Генрих, – с болью заметила она. Если бы она поняла раньше, насколько убийственна жажда власти… все равно прожила бы точно такую же жизнь, но смерть не стала бы такой мучительной, таким бесконечным разочарованием.– Что ж, мадам, простите мне мою наивность, я и впрямь порой ею страдаю, – глаза Генриха потухли, и он разочарованно отпустил ее плечи, сжав перед этим до хруста. – Вам и в самом деле пора отдохнуть, – с неизменной галантностью он вновь предложил ей руку и повел в замок.На следующий день Генрих начал собираться в дорогу. Меланхолично и почти безразлично Екатерина наблюдала за тем, как он складывает свои вещи. Ей казалось, они успели прожить вместе не один год, и его ночная сорочка уже десятилетие лежала у неё под подушкой, а на самом деле их семейная жизнь не продлилась и нескольких месяцев. И теперь он мог уехать, не задерживаясь ни на час: из вещей в обители супруги он имел не больше, чем третьесортный дворянин в гостях у богатой тетушки. Даже подарков Генриха оказалось едва ли не больше его скромного скарба.

— Забери все это с собой. Все, что подарил, — свысока посоветовала Екатерина, хотя желала избавиться от мехов и драгоценностей даже не из гордости, а из стремления забыть этот страшный сон, в котором совершенно неожиданно прожила остатки своей не особенно радостной жизни. Каждый камень и каждая безделушка будут напоминать о том, как слаба и наивна она оказалась и на старости лет.— Боже упаси, мадам, — Наваррский хохотнул, впервые за последние дни искренне развеселившись. — Это имущество моей супруги и королевы Франции, — добавил он таким тоном, что совершенно невозможно было понять, говорит он серьёзно или потешается.— Генрих, мне никогда не нравились твои шутки, — беззлобно заметила Екатерина — на душе у неё почему-то стало легче. После всего, всей их долгой и тяжёлой ненависти она так и не смогла поверить до конца в его благородство. Да и его шутки она правда никогда не любила.— Катрин, я надеюсь, рано или поздно ты поймёшь, — он уже привычно взял её за плечи, и на этот раз они остались расслабленными. — Это все твоё. Все. Слышишь? — он склонился к её уху, а потом нежно поцеловал в висок. Екатерине не хотелось думать, не хотелось понимать... ей не хотелось, чтобы он уезжал.— Мне уже давно ничего не нужно, Генрих, — холодно отстранилась она. Разыгрывать и растягивать слезливое прощание у неё не осталось ни сил, ни желания. Он все равно уедет, а она по крайней мере не будет себя винить в старческой восприимчивости.— Полагаю, видеть меня в своей спальне вы тоже больше не желаете, мадам, — столь же холодно отозвался Генрих и посмотрел на неё так, словно никогда раньше не знал. — Не стану утруждать вас своим присутствием оставшиеся дни... и ночи, — ровным голосом продолжил он и, прихватив собранные вещи, уверенно зашагал к двери.Генрих Наваррский всегда отличался терпением, не изменил себе и сейчас — следующие несколько дней он действительно не попадался ей на глаза. И делал это так искусно, что Екатерина нехотя признавала: даже она не смогла бы столь же ювелирно скрываться от человека, с которым связана узами брака. Когда бы она ни вставала, он уже позавтракал и умчался на прогулку, когда бы она ни приходила к нему, его не оказывалось на месте, даже слуги короля словно растворились в воздухе. Иногда ей начинало казаться, будто он давно уехал, а она сошла с ума и упрямо верила в его присутствие.— Его Величество уезжает и хочет попрощаться с вами, мадам, — однажды утром объявили ей, когда она только-только устроилась в кресле с очередной неинтересной книгой. Какие бы кошки ни скребли у неё на душе, она никогда не опустилась бы до того, чтобы бегать за ним. Она и без того допустила слишком много вольностей в семейной жизни с человеком, которого следовало убить, как только он объявился здесь. И она могла бы. Но не убила.И все же жена обязана проводить мужа, напомнила себе Екатерина и направилась следом за посыльным короля.Генрих ждал её у самых ворот, уже взобравшись на лошадь. Сердце Екатерины кольнуло разочарованием — она ведь давно знала, что так и будет.— Я еду в Париж, мадам, ибо время моей отлучки истекло и мне пора возвращаться к делам, — громогласно объявил Генрих, словно кто-то из присутствующих мог ему возразить и обвинить в недостойном поведении. — Считаю своим долгом напомнить вам, что вас всегда ждут в Лувре как мою жену. Любой из тех, к кому вы обратитесь в Блуа обязан доставить вас в Париж по первому вашему требованию, — закончил он и поправил поводья, не глядя на неё.

Что-то внутри Екатерины болезненно заныло от осознания их окончательного и бесповоротного прощания. Лучше бы он никогда не приезжал. Словно сквозь туман она наблюдала за тем, как он медленно разворачивается в седле, чтобы заставить лошадь идти, а потом вдруг неожиданно для себя кинулась к нему.— Генрих! — так же резко остановившись совсем рядом с лошадиной мордой, вскрикнула она. Наваррский посмотрел на неё с непониманием и удивлением. — Храни вас Господь! — выдохнула Екатерина, не сразу осознав, насколько нелепо это звучит для него из её уст.— Это лучшее, что я от вас слышал, мадам, — с улыбкой ответил он, но она сумела разглядеть его растерянность и искреннюю благодарность.Тогда она потянулась к нему, привстав на носках туфель. Генрих покорно наклонился и принял супружеский поцелуй, которым она вдруг решила благословить его на дорогу.— Не вздумай рассказывать об этом нашей дочери... — почти смущенно предупредила Екатерина и подумала, что самое время начать называть дочь как-то иначе, чтобы не видеть откровенно смеющиеся глаза Наваррского. — Маргарите.— Разумеется, мадам, — клятвенно пообещал он и все же пришпорил лошадь.С тяжёлым сердцем Екатерина вернулась в замок. Прощание вышло не слезливым, как она и хотела, она даже не испытывала грусти, но её не отпускало чувство, что она поступила неправильно. В Лувре ей делать было нечего, она и сейчас в том не сомневалась, однако снова возвращаться в полное одиночество, целыми днями блуждать по коридорам и перебирать чётки, снова вкусив другой жизни... Она итальянка, черт возьми, она никогда не обладала достаточным смирением, за что неоднократно наказывалась свыше, и она привыкла держаться за свою семью, а Наваррский теперь туда входил.Екатерина попыталась вернуться к прежним занятиям, но строчки книг плыли у неё перед глазами, иголка выскальзывала из пальцев, цветы вяли под её рукой, время тянулось бесконечно, мучительно долго и бессмысленно. Даже когда Генрих не разговаривал с ней, но был здесь, она не испытывала такой смертельной скуки. Даже привычная выдержка подводила её — в последние годы она научилась не испытывать раздражения с нерадивыми слугами и неумелыми фрейлинами, а теперь не могла не обращать внимания на упавшую заколку, мятую рубашку, слишком тёплое вино. Её мутило от чужого смеха, от запаха уходящего лета, от всего вокруг.— Ваше Величество, что бы вы хотели на ужин? — то ли служанка, то ли фрейлина — Екатерина уже с трудом их различала — опасливо взирала на неё с порога.

— Что угодно. На ваш вкус, — она скрипнула зубами, с трудом возвращаясь к спокойной вежливости и удобнее откидываясь на спинку кресла. Повара были вынуждены готовить без указаний, а она лишь кривила рот от супов, мяса и сладостей. Должно быть, прислуга долго решалась послать к ней кого-нибудь с вполне естественным вопросом, рискуя попасть под горячую руку и остаться на улице.За ужином она в кои-то веки не стала никого отчитывать и просто проглотила все, что ей принесли, чтобы потом не вспомнить ни одного блюда. Королева решила предаться безразличию.Словно отвечая её мыслям, за окном посерело и похолодало: теперь она при всем желании не вышла бы прогуляться — голова болела, а кости ломило. В полубреду Екатерина провела ещё несколько дней. Пока однажды ночью вдруг не потребовала себе ночную рубашку мужа. За дверью спальни послышалась беготня — никто не знал, как ей отказать. Королева понимала абсурдность своего каприза, но продолжала упрямо ждать, разглядывая сухими глазами потолок спальни.

Она уже думала, что умерла и попала в ад, где ничего не происходило и было нечем дышать, когда дверь вдруг распахнулась и чьи-то отчётливо дрожащие руки протянули ей неаккуратно сложенную мужскую сорочку. Екатерина посмотрела на неё с недоумением, словно и не ждала её вовсе. Поднявшись на кровати, она все же взялась за скомканный кусок ткани. Неужели его и правда не выбросили, не постирали, и он так и лежал где-нибудь под подушкой в бывшей спальне её мужа?Екатерина прижала сорочку к груди, а потом глубоко вдохнула её запах. Перед глазами поплыло, но что-то тяжёлое в ее сердце исчезло.— Шарлотта, завтра я еду в Париж, — объявила она замершей рядом фрейлине. Возможно, её действительно звали Шарлоттой, а возможно, она просто потерялась в воспоминаниях — Екатерине было все равно.Когда утром она потребовала дорожное платье, а потом велела готовить карету, все смотрели на неё так, будто она умерла ночью, а теперь командовала, восстав из могилы. Впрочем, отказать ей не имели права, и уже к полудню королева выехала из Блуа — серые тучи исчезли, сменившись настоящей жарой, и ей пришлось снять перчатки, чтобы обмахиваться ими и не задыхаться в тесном чёрном платье.

К вечеру Екатерина уже не помнила себя от усталости и духоты, но воздух по крайней мере перестал быть раскаленным, и она сумела осознать, что карета остановилась.— Почему мы встали? — с трудом выбравшись наружу, хриплым и треснувшим от жажды голосом поинтересовалась она. Кто-то из её сопровождающих указал Екатерине на горизонт.Она подслеповато прищурилась, разглядывая мельтешащие вдали точки. В ее свите не чувствовалось волнения, а она сама слишком устала, чтобы возмущаться и требовать пропустить себя вперёд. Екатерина просто стояла, наблюдая, постепенно увеличивавшихся в размерах всадников, пока наконец не узнала их и не прижала перчатку к ещё больше пересохшему рту. Королевская кавалькада. Генрих двигался ей навстречу.