Мой бруклинский мальчик... // Steve Rogers (1/1)
Мой бруклинский мальчик смотрит в окно — наблюдает, как белая перина плавно стелется снаружи; на запотевшем стекле смазанный след от его пальцев.
Он уставший, избитый, хромающий после последней миссии, и вряд ли я смогу прикоснуться к нему, не причинив ему еще больше боли, но держать дистанцию невыносимо. —?Ты как, Роджерс? Наверняка, он знает, что я слежу за ним уже минут пять?— у него слух чуткий, как у кота в засаде. Он научен замечать все и сразу, вплоть до мелких деталей, держать под своим контролем и на прицеле, у него на этом выстроена вся жизнь, путь его выстелен выстрелянными гильзами, и за спиной у него полным-полно жертв. Но сейчас там я с парой чашек горячего шоколада. Ему, как пострадавшему, досталась двойная порция зефира. Надеюсь, оценит. Я же угрозы ему не несу, не держу на мушке, ничего коварного не замышляю. Меня можно не бояться. Со мной можно наконец-то отдохнуть. —?Сойдет. Баки потрепан не меньше. Баки отправился зализывать раны к себе домой. Там ему есть, на кого опереться, там есть, кому позаботиться о нем. —?Проголодался? Я приготовлю что-нибудь на скорую руку. Или давай закажем? Пицца? Тайская? Чего ты хочешь? Сегодня выбираешь ты. Неистово желаю носом меж лопаток ему уткнуться. Или в плечо с загрубелыми шрамами?— я знаю, я видела, это не первый раз, когда он вернулся не невредимым. Юркнуть бы под руку, ткнуть локтем в бок, и высказать все, чтобы понимал, что теперь он больше не может быть неосмотрительным и безрассудным, чтобы уяснил навсегда, что отныне нельзя глупо и рьяно рваться под пули. —?Просто постой со мной немного, ладно? Он забирает чашку и ставит на подоконник. Вздохнув, неуверенно берет меня за руку, а взгляда все не отрывает от перьев-хлопьев-белоснежных мух, оседающих на стылую землю, любезно скрывая ее несовершенства. —?А нам можно вот так? —?Держаться за руки? Мы, вроде как, в отношениях. —?Нет, стоять у окна. Вдруг это опасно? —?Ох, кролик, как мало ты понимаешь. Уголки его губ взмывают ввысь в легкой улыбке. Он ласково треплет меня по макушке и крепко прижимает к себе, поморщившись и стиснув зубы от приступа боли,?— не удивлюсь, если у него ноет буквально все: и кожа, и кости, и мышцы, и жилы, и даже душа. —?Не бойся. Эта миссия завершена. Там никого не осталось. Мне не нужно объяснять, что это значит, я прекрасно все понимаю?— Стив никогда не скрывал, чем зарабатывает на жизнь, чем занимается уже много лет с Баки. От него, наверное, должно пахнуть порохом, или смертью чужой, может, пламенем и страданиями, но Роджерс только недавно из душа?— рядом с ним аромат мыла на травах и клюкве, кожа его еще теплая-теплая, и волосы влажные, но все равно уже привычно причесаны, уложены и поделены на пробор (псевдо)хорошего мальчика. Метель становится только сильнее?— снежинки уже не парят за стеклом, а устраивают адскую пляску, кружась на ветру в неистовом ритме, горячий шоколад потихоньку стынет, а все, что у меня в голове: это мысль, как же прекрасно умещается моя ладошка в его ладони. Влюбленная безнадежно в того, кто однажды может, уйдя, не вернуться. Такой вот диагноз, и с ним ничего не поделать. —?Я запрещаю тебе умирать, понял? —?тихо шепчу я?— Стив все равно расслышит. Улыбается снова. И головой качает. —?Как замечательно, оказывается, ты отдаешь приказы, кролик. Тебе бы к нам в командный центр?— подвинула бы Марию. —?Если это убережет тебя, я готова. —?Ты же понимаешь, что это от меня не зависит?.. —?А ты понимаешь, что сейчас был самый подходящий момент для вранья, Роджерс?.. —?Прости,?— опускает взгляд. —?Я постараюсь. Обещаю. —?И чтобы больше никаких шрамов, тебе уже хватит! Он смеется, одновременно кривясь от боли. Снежная буря за окном стихает?— там только мрак и смывающая все грехи белизна повсюду, словно знак, что завершенную миссию одобрили свыше. В камине, потрескивая, тлеют поленья. Роджерс, откинувшись на спинку дивана, беспокойно дремлет: вздрагивает и постанывает, а от моих прикосновений затихает и размеренно дышит. —?Я люблю тебя, мой бруклинский мальчик, слышишь? Надеюсь, ты свои обещания исполняешь…