15. исчезают все звуки (1/1)

Рик чувствует себя глупо, стоя здесь в тишине. Дождевые капли скупились влаги. Когда они стекали по чёрному зонту, то неизбежно не успевали коснуться земли. Высыхали. Как и всё здесь. Слепой дождь, казалось, тоже влаги не отдавал, а только забирал, делая воздух все более и более непригодным для вдыхания. Кладбище выглядело в лучах бледного солнца безжизненным и это крайне смешно, учитывая, что место это не для особенно живых. Трава и цветы потемнели от иссушенного климата этого лета. Когда Рик поливает высаженные кем-то красные маки около дороги ненужной ему газировкой, та высыхает достаточно быстро. Она исчезает, как и всё когда-нибудь. Он испытывает чувство скорби и это так странно, учитывая, сколько дерьма эта женщина привнесла в его жизнь. Она была и навсегда останется ему никем, но черт. Горечь на кончике языка говорила о некоторых чувствах к этой женщине, которую приходилось называть матушкой. Люди, действительно скорбящие и знавшие её более углубленно, вероятно, действительно расстроены. Они уходили, со слезами, с согнутыми спинами и этим сложным выражением на лицах. В их глазах Рик вычитывал тяжесть, горесть. В их глазах было смирение и страх, яд и даже фальшь. Люди не хотели принимать её смерть и так отчаянно боялись узнать, что всё это правда. Их глаза стекленели, а души закрывались панцирем. Когда они, приглашенные на церемонию, пришли сегодня утром на кладбище, человек с огромным букетом вручил каждому по одной розе. Люди поочередно подходили к отверстию в земле, чтобы опуститься на колени и выплакать все что можно было и рассказать, какой Изабель была хорошей особой. Каждый цветок покрывал небольшой слой земли, брошенный молчаливым могильщиком. Рик швыряет на деревянный гроб целых две розы, на которых пластиковыми бирками обозначены ?Рик? и ?Морти?. Делает он это со вспыхнувшей на короткое мгновение яростью, потому что Смит, даже бросив его, напоминает о себе. И это жестоко. Пиздец как жестоко. Когда он покидает кладбище через парадный вход, первым делом натыкается на машину с тонированными стеклами. Та выглядит здесь ни к месту, все такая дорогущая, блестящая и чистенькая. Рик смачно материться, проходя мимо неё, совершенно не скрывая каждого отчаянного мата в сторону неизвестных лиц. Вряд ли его мозг мог бы хотя бы на секунду предположить о том кто может там сидеть с недовольным видом и заливающий свои горести водкой. Вернувшись с похорон домой, в свою комнату, Рик запирает дверь. Холодные стены, грязная постель и тихий шёпот приветствуют его в родном безумии. У него открыто окно, так что до того как его закрывает с громким хлопком, он может расслышать тихие рыдания на улице. Сестра всегда приходила плакать именно под его подоконником, а сегодня ей было особенно паршиво. Рик не имел понятия, почему она горевала по женщине которую знала, от силы, несколько лет. Она не была ей ни знакомой, ни приемным ребенком, она просто проживала в церкви (буквально?— на задних рядах лавочек), помогая прибираться и периодически исчезая на целые месяцы. Может успела привязаться? Саммер? Абсурд. На самом деле они с братом так до сих пор и не знали почему девушка вообще была здесь. В церкви. Рядом с ними. Она просто однажды появилась на пороге. В одеже болотного цвета с тёмными пятнами, в армейских ботинках на тугой шнуровке, с темной походной сумкой за плечами и с догорающей сигаретой в зубах. На каждом пальце у неё была вытатуирована буква, и вместе они складывались в ?НАХУЙ ТЕБЯ? разных цветов, шрифтов и размеров. Как только девушка увидела Морти, попыталась его задушить и это было его первое знакомство со старшей сестрой. Воспоминания о тёмных уродливых синяках под светлым шарфом Рик постарался выбросить и сосредоточился на более приемлемых вещах. С громким хлопком исчезают все звуки. Комната погружается в тишину, которую не прерывает даже ненадолго умолкнувший голос в голове. Без него непривычно. Загривок зудит. Вчера он побрил голову сзади и теперь, видимо, вот они последствия. Парень с силой себя царапнул, удовлетворенно замечая под ногтями кровь. Рик нелепо топчется на месте, понятия не имея, куда себя девать. Он ощущает себя лишне в этом доме. На нём темная одежда. Возможно, малость не его размера. Ему не комфортно смотреть в глаза, находящиеся напротив, но Плесень заботливо настаивает, что было бы неплохо взглянуть в зеркало. И уродство, глядящее на него этими своими голубыми глазами с темными каплями значков, доводит до отвращения. Горло сжимает спазм тошноты, но ту каким-то образом удается удержать в желудке. Рик отходит в сторону. Садится в угол, куда мать частенько загоняла его веником и ложится там, поджав к себе колени. Его неровная спина хрустит и сгибается ещё сильнее. Иногда он пытается распрямить плечи в нужном им направлении, но этот шанс безвозвратно упущен. Плесень не трогает его сегодня, но её мысли он слышать может, как свои собственные: он бросил, он бросил тебя, он бросил тебя, ты ему не нужен, ты никому не нужен, тыжалкийтыжалкийжалкий. Рик привык к этим фразам, что звучат в голове с момента, как брат сбегает из дома. Издевательства сестры выводили его из себя, а поднять не неё руку было выше не только его принципов, но и выше желания защититься. После того случая с Риком в ванной, он не имел права на слово в доме. Ему тяжело дышать в таком положении, но все мы чем-то жертвуем. Рик жертвует воздухом, чтобы почувствовать себя лучше. И это не помогает. Запускает руки в волосы. Ненавидит себя. Царапает бедро сломанными ногтями. Легче не становиться, но багровые полосы выглядят на коже как нечто совершенное. Иногда ему хочется, чтобы вся его кожа была каменным изваянием, а он будет заперт внутри. Такой его жизнь казалась бы проще. Спрятаться под панцирем и задохнуться во сне. Нет ничего прекрасней. Он скрипит зубами и смотрит на верхнюю полку шкафа. Оттуда, из-под слоя стекла, мать с фотографии смотрит на него сердито. Он не поцеловал её на прощание, не сказал ни одного слова. Он выкурил сигарету и бросил её в траву около надгробия. Закашлялся, плюнул куда-то на тротуар. Это всё, на что он был сегодня способен. Где-то за спиной послышался резкий звук разбивающегося стекла; Саммер бесновалась на заднем дворе. Это стало последней каплей. Осознание того факта, что теперь он совершенно одинок, что-то сломало. *Мысли стали роиться в голове безумными волнами, пуская по телу неконтролируемую дрожь. Казалось, что его кожа вибрировала. В его грудной клетке вдруг внезапно стал твориться кошмар. Черная лента на фотографии врезается в подсознание и гонит из глаз слезы прочь. Те не выходят. Глаза от этого болят. Голова тяжелеет от веса холода что, кажется, льдинами скапливается под черепом. Парень безвольно открывает рот, пытаясь вдохнуть хоть каплю воздуха. Выходит с трудом, но этого всегда так чертовски мало. Его тело, кажется, пульсирует в ритме непонятной ему песни, руки дрожат от жара и холода. И сердце стучит, стучит, стучит, стучит… Паника нарастало как снежный ком; ему хотелось кричать и метаться по комнате. Плесень лишь хихикнула. Она сейчас сидела рядом, закинув зеленые руки ему на плечи и уткнувшись головой о стену. Звук столкновения черепа со стеной был тихим, но звонким и пугающим. —?Он бы помог тебе, но ему ты ненужен. —?Её кости громко скрипели, когда она стала заливисто смеяться. Её когти с силой прошлись по запястью Рика и он с ужасом осознал, что держал в руке лезвие. И даже глядя на то как кровь быстро покидает его тело, он ничего не чувствовал. Все эмоции по этому поводу словно вытекли куда-то. Изо рта вырвался обреченный полу-вздох, полу-всхлип. —?мне. Лежа в слезах, крови и стыдно признаться, блевотине, Рик в тот день подумал, что с него достаточно. Затем дверь открылась, затем Саммер нашла его, затем он оказался в больнице, затем шепот Плесени заставил его бежать, сломя голову, прочь от всех и каждого в другой город. Где нет блядских церквей (что, впрочем, не мешает ему в первое время подрабатывать именно уборщиком при церкви). Куда-то, где бы его не нашёл никто и никогда.