21. любовные записки о китче без авангарда (1/1)

Китч механистичен и действует по формулам. Под потолком клубились пушистые розоватые облака пара. В воздухе пахло клубничным ароматизатором. Розовые стены, розовая вода, розоватая пена. Оттенок внутренностей выпотрошенной змеи. Когда органы уже изъяты, но можно посмотреть на кожу с изнанки. Монти закрыл глаза и сладко, рвано выдохнул. Эмалированная ванна приятно холодила пятнистую кожу лысой головы. Взгляд его подслеповатых глаз, скосившихся от удовольствия, разбрызгал по всей ванной комнате ласковые пятнышки размытого света. Gaussian blur. Спина ныла, но в горячей воде она ныла как-то по-приятному. В этом царстве перламутра и белого шоколада синюшно-бледный, морщинистый и дистрофичный Монти выглядел инородным предметом. Он был уместен, как покойник на свадебном застолье. Как склизкая многоножка в кукольном домике. Обвивающая своим сегментированным телом пластикового Кена, щелкающая хелицерами и капающая на мягкий ворс ковра пищеварительными ферментами. Вейлон вписывался сюда, напротив, слишком хорошо. Его кожа разрумянилась от пара и стала похожей на бок поросенка, но его плечи были холодными, несмотря на то, что он чуть меньше часа провел в горячей воде. Его очки лежали рядом с ним, на бортике ванной, запотевшие и оттого бесполезные. За его затылком стоял горшок с раскидистым папоротником. И в этом тоже что-то было. Из окна в ванной можно было разглядеть задний двор: пустынная лужайка с ярко-зеленым газоном под маркерно-розовыми небесами. И, тем не менее, крошечное окошко не позволяло разглядеть, что Спрингфилд горел. Впрочем, нет. ?Горел? ? это неподходящее слово. Спрингфилд плавился, с шипением и треском, исходя грязно-белой пеной, как если бы его окатили концентрированной кислотой. Или запихнули в микроволновую печь на несколько лет телеэфира.Китч?— воплощение всего несущественного в современной жизни. ― Мой любимый прием в артхаусном кино?— это когда диалоги не сочетаются с событиями фильма. К примеру, на экране происходит чудовищное убийство, а персонажи обсуждают погоду, ? приглушенная легкая электроника ненавязчиво лилась из стен. Монти постукивал когтистым пальцем по бортику в такт, ? это создает эффект оторванности от реальности. Некоторой отрешенности. ― Обезоруживающий абсурд? —?подсказал Вейлон. ― Возможно, ? протянул Монти, разглядывая торчащие из воды колени Вейлона,?— и при этом, лично я вижу в этом приеме некоторую витальность… Хм. Он запрокинул голову и снова закрыл глаза. По очереди. Сначала один, потом второй. ― Замечательное слово ?витальность?, не находишь? К сожалению, у меня нет возможности использовать это слово слишком часто в повседневной жизни, иначе пропадет его магия. Нет, ты послушай: ви-таль-ность. Ви. Таль. Но… Монти произнес это слово по слогам, смакуя каждый звук. Он высунул кисти из воды и двигал в воздухе указательными пальцами-спицами, словно дирижер, разбрызгивая мелкие, холодные капельки. Вейлон захихикал приторно, как сода, из которой выпустили газ и в которой остался только сироп. Это выглядело невероятно наигранно. Но для Монти естественно было быть наигранным. ― Если говорить о моих любимых артхаусных приемах, то это, пожалуй, когда самый положительный и человечный персонаж истории начинает, ну, не знаю… неожиданно сношаться с трупами или вожделеть свою кузину или еще что-то такое… Причем он делает это совершенно внезапно, это показано двадцать пятым кадром. А потом еще фильм делает вид, что ничего этого не было и пытается держать тебя за дурачка.Вейлон засмеялся чуть громче. Его покатые широкие плечи затряслись. ― Это забавно! ― У меня подобного рода фортели не вызывают такой реакции. Напротив, это… Это даже не пугает меня, но я сижу в недоумении. ― В этом и смысл, сэр! Это должно вызвать у зрителя растерянность! Растерянность провоцирует у зрителя ощущение дискомфорта. Он не на своем месте, это так и работает! ― Это прием из фильмов ужасов? ― Так точно, сэр. ― О, я… я не люблю фильмы ужасов. Монти поджал непропорционально длинные костлявые ноги под себя. Время тянулось, как жвачка, перемалываемое жемчужными челюстями бытия. Напомаженные космические губы выдували из этого невесомые и легкие пузыри мгновений. Мгновений, не несущих в себе ни смысла, ни какой бы то ни было окраски, но прилипающих к памяти и становящихся с каждым годом только ярче и отчетливее.Китч изменяется в соответствии со стилем, но всегда остаётся равным себе. ― Знаете, сэр, с искусством происходит что-то очень странное, ? Вейлон положил голову на костлявую грудь Бернса, его острый подбородок впился Вейлону в темя, ? мне трудно это объяснить. Причем с искусством как с явлением. Оно не то чтобы пожирает само себя, но будто бы мутирует. ― А с каких пор мутации?— это исключительно что-то плохое? Эволюция, позволю себе тебе напомнить,?— это цепь мутаций, которая приводит к образованию новых жизнеспособных форм существования. ― Я знаю. Но, не поймите меня не верно, оно мутирует в нечто нежизнеспособное. Полное отсутствие идей во… всем. Они просто долбят то, что итак уже все видели, по сотому кругу. ― У тебя слишком высокие требования, сладость моя, ? Монти любовно провел пальцем по ребрам своего ассистента, ? искусство?— это путь бесконечного комбинирования маленьких клише, которые нанизываются на еще более примитивные сюжетные каркасы, придуманные еще в те незапамятные времена, когда мистер Гроунинг учился рисовать, а моя мать ходила пешком под стол. ― Это понятно, но… ― Скажу больше: бесконечное копирование, повторение, смешение несочитаемого и… К-конвейерность, если такое слово существует… Оно ведь существует? ― Даже если нет, то я понимаю, что вы хотите сказать. Вейлон перевернулся на живот. Теперь они лежали лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. ― Превосходно! Так вот, все вышеперечисленное?— это то, на чем современное искусство будет стоять. Эстетический суррогат, симмулякр, предназначенный для тех, кто не понимает и кто равнодушен к так называемому высокому искусству в силу культурного уровня, движущегося к отрицательному показателю, но тем, кому не чужд духовный голод. И с каждым годом этого будет становиться только больше, потому что продуцировать такое так же просто, как и потреблять. Все в точности по Гринбергу. ― Это даже не змей, пожирающий свой хвост, а… откусывающий от себя куски и сплевывающий их. ― Да, пожалуй. А на месте того, что он откусил, вырастает еще одна голова, которая делает то же самое, и этот цикл бесконечен! ― Разве это не ужасно, сэр? —?шепотом спросил Вейлон. Его ладонь накрыла подрагивающий кадык Монти. ― Шутишь? Это благодать, Вейлон, ? так же тихо ответил Монти. Он блаженно улыбнулся, и по его телу пробежала мелкая дрожь. Дышать стало тяжело, должно быть, в ванной стало слишком жарко. Ладонь Вейлона соскользнула с его шеи на его впалый дряблый живот. ― Во что это все выльется спустя какое-то время? —?это прозвучало мертвенно-холодно. И отстраненно, будто Вейлон говорил сам с собой и, скорее всего, так и было. ― Это, Пташка, вопрос, на который ты ответишь сам, потому что это все будет не на моем веку. Монти скрипуче рассмеялся и высунул язык. Длинный, тонкий, похожий на хоботок бабочки или на ленточного червя. Им он лизнул мягкую, пухлую щеку Вейлона, а потом прикусил ее. ― Ты какой-то хмурый, право слово. ― Вам кажется.Китч?— это подменный опыт и поддельные чувства. ― Должен тебе признаться, я никогда не был таким счастливым, как в последние дни. Как будто все это время мне чего-то не хватало, а теперь этот пробел, наконец, восполнен. В стеклянных глазах Бернса отразился огненный закат дня, который тянулся как эпоха. А, может, этот кровавый всполох?— просто любовь. ― Это вы к тому, что застройка ?ведьминых пробелов? началась? Вы не поверите, как я рад, сэр. Вейлон ухмыльнулся. Со стороны это выглядело зловеще. В глазах Монти очаровательно. ― Ну, это тоже… Черт, ты так много говоришь о работе, что мне даже кажется, что мы поменялись местами. ― Это не так, Клеточка. Один легкий, танцевальный мотивчик сменил другой, абсолютно такой же. Мажорный, высокочастотный, незамысловатый, похожий на предыдущие восемь и следующие девять. Часы на руке Монти шли в обратную сторону, но ему было все равно. Из носа Монти шла кровь. Красные капли сливались с белоснежной пеной. Пена становилась красно-розовой, под цвет воспаленной слизистой. Но ему было все равно. В последнее время у него часто шла кровь из носа. Это привычное явление. Давление, надо полагать. Кончики их с Вейлоном языков соприкасались в морбидной ласке. Они не целовались, но гладились языками. Вылизывали лица друг друга, как в каком-то фильме Джона Уотерса.На языке Монти ощущал кровь и что-то химическое, горькое. Должно быть, крошки пены.