#1 (1/1)
Случайно включенный канал телевизора передавал потрескивающий белый шум, на экране плясали полосочками помехи. На других маленьких телевизорах были включены, кажется, те же каналы, но поставлены на беззвучный режим. Помимо шума в комнате периодически проносились почти неслышные болезненные стоны, иногда легкое шипение. Беннетт ненавидел всей своей черной поломанной душой рабочие ячейки. "Чтобы все были в равных условиях и не осознавали, что работают в не человеческих условиях",- так, кажется, говорил доктор Хаксли. Да чтобы они все химикатами отравились. Вот он и лежит здесь, на диване, а не в той тесной ячейке, в которой он может находиться только будучи в неадеквате. Пустой взгляд смотрел в потолок, пытаясь найти там ответ на вопрос "почему?". Почему с ним все это происходит, почему он здесь, почему он все еще чувствует эту боль, почему анестезия не действует. Буквально любое легкое движение сопровождалось волной боли по нервным окончаниям, а затем и непроизвольной реакцией на это в виде шипения или тихой ругани. Беннетт принимает сидячее положение, осторожно отлепляя ткань кофты от покрытой рубцами, шрамами и язвами кожи. Он болезненно щурит один глаз. Больно. Ему не спалось, не в таком состоянии. Ему остается только терпеть это все. Белобрысая голова укладывается на спинку, плечи дергаются, а с губ срывается то ли легкий смех, то ли то, с чего обычно начинается нервный срыв; в этих серых глазах давно не осталось слез.Хонникер всегда работал до победного, не давая себе и шанса нормально поспать. Стрелка настенных часов медленно переваливала за час, значащий глубокую ночь. Помимо его размеренного дыхания, можно было слышать быстро летающую по бумаге шариковую ручку, и, иногда, тихий стук керамической чашки об стол. Феликс никогда не задавался вопросом, почему он, тринадцатилетний мальчишка, может сказать гораздо больше, чем взрослые ученые; некогда об этом думать, нужно работать, чтобы стать как дядя. Дядя... Порой Феликс задумывался, почему он не помнит своих родителей, почему так зациклен на том, чтобы стать как дядя, словно это всегда было в него заложено, как программа в робота. Но подобного рода мысли его, обычно, заставляли выпасть из реальности, снижали его производительность, поэтому довольно скоро он научился их избегать. Ручка победно тыкает бумагу, объявляя конец столь долгой работы, сам парень откидывается на спинку стула и подносит к губам кружку, в надежде сделать еще глоточек безвкусного кофе, но незадача: давно закончился. Он тихонько слезает со стула и выходит из лаборатории. Дверь напротив приоткрыта, и из нее доносится треск телевизора. Хониккер был готов идти на кухню, пока кроме треска не услышал едва уловимое, но давно знакомое "бл*ть". Он разворачивается и возвращается к комнате, слегка толкая дверь, и первое, что видит: блондинистая макушка, под которой израненная шея, а после - согнутая спина с проглядывающим сквозь кофту позвоночником.- Почему ты здесь? Дядя же четко сказал, что спать вы должны в рабочих ячейках,- первое, что произнес рыжий своим холодным и надменным голосом, от которого Беннетт вздрогнул и в панике обернулся, но быстро об этом пожалел.- А ты поспи там разочек, потом снова приходи,- с явной насмешкой выкидывает белобрысый, после чего отвернулся от вошедшего, прикрывая глаза и снова кладя голову на спинку.Феликсу Хониккеру представал тот самый трезвый, саркастичный, раздражительный трезвый Беннетт, которого никто обычно не видел, а если и видел, то сильно жалел об этом. Все знали, что Беннетт наркоман, чертов мыльный наркоман, не желающий осознавать действительность, жаждущий забыть прошлое. Феликс ненавидел Беннетта, эту вечно улыбающуюся бесчувственную марионетку своего дяди, машину для убийств, Беннетта, который, несмотря на широкий зубастый оскал, казалось, вот-вот заплачет или начнетбиться головой об стену. По крайней мере, так казалось только Феликсу.- А трезвый ты более нахальный с начальством, как я посмотрю,- Хониккер кидает взгляд на телевизор, подмечая, что включен он был только света ради.- Неужели так заметно?- слегка раздраженно спрашивает работник.Ох не любил Беннетт слово "трезвость", и не потому что это постоянная тошнота, головная боль и все подобное, а потому что ему было стыдно за себя, свою зависимость. Он глотал мыло в дозах, явно превышающих норму, не потому что ему было в кайф, а потому что ему было больно, тошно от себя, что он такой слабак.Феликс задумчиво прикладывает палец к губам.
- Под мылом ты бы сказал что-то совсем отвлеченное, например "Вы слышали, как один из наших засунул себе в рот лампочку? Всей лабораторией помогали".- Бред.- Ты всегда говоришь бред, я сделал выводы.Беннетт цыкает и уводит взгляд в стену.- Что еще скажешь?- произнесено с наигранной ироничностью и даже немного злобой.- Скажу, что хотел поговорить с тобой.- Мы с тобой регулярно разговариваем, умник,- работник бросает недоумевающий усталый взгляд на начальника.- Я хотел поговорить с тобой, Беннетт, а не с тем заводным болванчиком, который и умеет что улыбаться да трупы таскать,- Хониккер осторожно садится на диван рядом с блондином; кажется, Хониккер делал все с осторожностью, и он сам не понимал, что это: привычка из-за опытов или его насильно подавленная неловкость.Беннетт замолчал, смотря куда-то в пустоту, а после тяжело выдохнул.- Ну, и? О чем ты хотел поговорить?- разворачиваться к собеседнику он, кажется, не собирался.- Почему ты так не любишь быть трезвым? Ты знаешь, что прекрасно осознаешь все, будучи трезвым, тебя бы чаще допускали к реактивам, да и положение среди рабочих у тебя было бы гораздо выше, чем простой разнорабочий...- Да что ты заладил со своим "трезвый, трезвый!",- Беннетту явно не нравилась эта тема.- Хочешь знать, почему? А по ебалу не хочешь?- ...И, может, ты достаточно агрессивен в таком виде, но все еще остаешься хорошим человек,- Феликс ловко игнорирует угрозы блондина,- явно получше, чем та мыльная оболочка. Разве нет?- ...А то ты не знаешь,- лишь тихо с отчаянием выдает Беннетт.А что он скажет? Что он просто слабак? Что он просто хочет дожить свои дни в полном неведении и беспамянстве, потому что он слабак? Разумеется Беннетт этого не скажет, никому это никогда не было нужно, не он герой этой истории.Феликс задумался. Действительно, он ведь знает, так зачем спрашивает? Наверное, не хочет просто верить в то, что Беннетт так легко отказывается от жизни, своей личности, не хотел верить, что Беннетт сдался.Хониккер встает и в спешке покидает комнату, чем явно озадачивает работника. Однако тот лишь победно хмыкнул себе под нос и вновь прикрыл глаза, погружаясь в раздумия, но не сон. Спустя время Беннетт ощущает что-то влажное в районе шеи, а после внезапную острую боль, которая заставила его внезапно выпрямиться и чуть ли не в голос выть от боли.- Не дергайся, хуже будет,- все так же спокойно звучит голос Феликса.- Какого черта, Хониккер?! Что это?!- однако уже спустя пару мгновений Беннетт стихает, вникая тому, как легкий холодок распространялся по телу, заглушая почти всю нежелательную боль, а после наконец смог глубоко вдохнуть без ощущения, что легкие вот-вот разорвутся и заполнятся железной кровью.- Знаешь,- наконец начинает Хониккер, уже сидя на том же месте, а Беннетт заинтересованно поворачивает к нему голову,- мне ты нравишься вот таким вот, грубым саркастичным садистом, но настоящим тобой.- Да что ты знаешь...- блондин отчаянно пытается вставить слово, но его нахально перебивают.- Я не хочу, чтобы ты умирал, Беннетт. По крайней мере, не хочу закрывать на это глаза, как это делает дядя и остальные работники лаборатории,- Феликс смотрел куда-то в сторону, потому что это был именно тот момент, когда его маска бесчувственного ученого спадает и открывает этого его, еще ребенка, не желающего верить в несправедливость этого мира.Беннетт спешит вернуть свой взгляд обратно в стену, активно утирая рукавом мокрые глаза.- Ты тоже заслуживаешь жизни, Беннетт, ты не тот монстр, которым ты сам привык себя считать,- продолжал Хониккер.- А еще спрашивали, почему я не люблю быть трезвым,- ломающимся хриплым голосом выдавливает блондин, начиная шмыгать и судорожно дышать, чтобы успокоиться.- В-вот зачем...- Просто считал нужным, чтобы тебе это кто-то наконец сказал. Беннетт, ты не один, ты знаешь? У тебя есть дядя, Флоренс, я, в конце концов,- на последнем Феликс, кажется, даже немного замялся.Беннетт молчал. Ну, если, конечно, шмыгание не значило что-то. Что-то подсказывало, что этот коротышка прав, но работник уже слишком давно привык считать обратное. Они молчали так еще какое-то время, шмыгания утихли.- Спасибо,- внезапно раздается хрипом в тишине голос, некогда поврежденный глазной чумой.- Тебе завтра смену отрабатывать, не забывай об этом.
- Вот как,- Беннетт немного медлит, но внезапно откидывается назад, резко оказываясь головой на бедрах Феликса, а свои ноги вытягивает на подлокотник, укладываясь поудобнее и закрывая красные от слез глаза,- так гораздо лучше.- Б-Беннетт, что ты..- такое ясно смутило рыжего мальчишку, отчего он вскинул руки и недоумевающе посмотрел на уже безмятежное лицо работника. От такого вида Феликс и сам успокоился, возвращая руки в исходное положение.- Ты, кстати, труп, если кто-то узнает,- ненароком бросает блондин, прежде чем тяжело вздохнуть.- Отлично...- с отчаянием выдает ученый, беря в руки книгу, которую он успел прихватить, когда ходил за лекарством для блондина.На следующий день буквально каждый рабочий в лаборатории бурно обсуждал фотографию, на которой было видно, как рука рыжего спящего мальчонки невольно лежала в белобрысых кудрях, а их обладатель был вовсе не против.