Урок 8 (1/1)
Леди Ладлоу неспешно, как она всегда ходила, когда брала в руки трость, шла по цитадели Дагот Ура в сопровождении Дагот Гареса. Опасность, казалось, всегда бурлила ей кровь, и, как считала она сама, то было потому, что её жизнь обычно была такой мирной. Но здесь и сейчас, в цитадели Дагот Ура, леди Ладлоу было страшно, как ей не было страшно ни в пещерах Илуниби, ни у Дивайт Фира; ей было так страшно, как когда она видела это в своих снах.
Её лёгкие шаги и стук её трости слабым эхом шли за ней в след по железным переходам и залам цитадели. И сквозь страх в голову лезли, казавшиеся так не к месту, мысли и заботы. Она вспомнила, что завтра турдас; день, в который она принимала своих арендаторов у себя в поместье Ретан, и это будет четвёртый пропущенный ею в подряд турдас; сколько четвергов она пропустила в Хэнбери Корт, тому она давно потеряла счёт...*** *** ***Был второй миддас месяца Последнего зерна, и леди Ладлоу сидела за письменным столом в своей малой гостиной и просматривала записи в принесенной ей Хлодалой Савел, управляющей её поместья, книге.Комната была полна запахов, отчасти от кустарников и цветов снаружи, и отчасти от больших глиняных урн с засушенными лепестками каменевки и золотого канета, и вереском. Леди Ладлоу всегда гордилась своим вкусом в выборе запахов. Ей вспомнилось, что в это время на клумбочках под её окнами в Хэнбери Корт увядают листья поздней клубники и испускают свой упоительный, так любимый ею, аромат; подумала о всех своих домочадцах, которых она не видела почти целый год, действительно, то был без двух дней год; не могла моя милая леди не подумать о Рудольфе в Лондоне - её единственном, оставшимся в живых сыне, единственном из всех её детей.
Она неподвижно сидела, погружённая в свои мысли и воспоминания, из которых её только вывел всё возрастающий и возрастающий шум, доносившийся до неё с первого этажа. И ей пришлось дважды звонить в свой серебренный колокольчик, прежде чем он был услышан и на его зов пришёл лакей.”Что такое, Прячущий-Глаза?” – спросила миледи.”Какой-то проходимец, серджо, с письмом для серджо, - ответил лакей, – поедатель скуумы, или мои глаза не видят (последнее самому себе).””Где же это письмо?””Это-то мы у него и спрашиваем, серджо, он нам его не отдаёт. Говорит, должен видеть серджо. Четверо стражников еле удерживают его, серджо.””Лучше проводи его сюда, без дальнейших споров”, – сказала миледи спокойно.В комнату проскользнул второй лакей: ”Если серджо позволит?””Что такое, М'Айк Лжец?” – спросила его моя милая леди.”М'Айк носом чувствует от этого человека нехорошие вещи, серджо, и сразу три.”
”Ты хочешь сказать, скууму, плохие новости и неприятности?” – утвердительно спросила миледи.”М'Айк скажет серджо, сжечь его письмо и утопить его самого в Одай. Или дать М'Айку, - решительно махнув хвостом, - М'Айк съест обоих для серджо.”
”М'Айк Лжец! – воскликнула леди Ладлоу, затем уже более мягко продолжила. -Ты не можешь есть людей, М'Айк.””Ради серджо, - ещё решительней махнув хвостом, – с хорошим бренди, смогу.”***Кай Косадес отправился вниз по реке. На своих ногах, стоит пояснить. Он был на пути к Сейда-Нин, его срочно отзывали в Сиродил в связи с начавшимися там беспорядками. О самих беспорядках Кай Косадес отзывался довольно неопределённо и туманно, но леди Ладлоу лишь понимающе кивнула и с грустью сказала: ”Когда низшим слоям даёшь чтение и письмо...” Кай Косадес миледи не разубеждал, и таким образом природа беспорядков так и осталась неизвестна, и у самой меня на их счёт есть лишь догадки. Перед уходом он заверил миледи, что все Клинки на Вварденфелле находятся в её распоряжении; посоветовал поговорить с Мехрой Мило о потерянных пророчествах и вручил письмо.***Высокочтимый лорд Неревар,Исполняя волю Лорда моего Дагота, имею честь пригласить вас на устраиваемый мною ужин в третий миддас месяца Последнего зерна. Жду вас к семи часам в моей резиденции в пещере Илуниби, что около Гнаар Мока.Искренне ваш,Дагот Гарес***XVII. О суеверииФрэнсис Бэкон (в редакции леди Ладлоу для Морровинда).Лучше вообще не иметь никакого мнения о Боге, чем иметь такое, которое его недостойно. Ибо первое есть неверие, второе же — оскорбление, и, разумеется, суеверие есть оскорбление божества. Очень хорошо по этому поводу выразился Плутарх. ?Конечно, — сказал он, — я скорее предпочел бы, чтобы многие люди, меры и зверолюды заявили, что такого человека, как Плутарх, вообще не было, чем чтобы они говорили, что жил такой Плутарх, который пожирал своих детей, как только они появлялись на свет?, т. е. как писал поэт лорд Вивек о себе. И чем сильнее оскорбление для Бога, тем больше опасность суеверия для людей, меров и зверолюдов. Безбожие не отнимает у человека, мера или зверолюда разума, философии, естественных чувств, законов, репутации; все они могут быть путями достижения внешней моральной добродетели, хотя и не религии; но суеверие все это уничтожает, воздвигая в душах людей, меров и зверолюдов абсолютную монархию. Поэтому безбожие никогда не потрясало государства: ведь оно заставляет людей, меров и зверолюдов быть осторожными по отношению к самим себе и не смотреть никуда больше; и мы видим, что времена, склонные к безбожию, были спокойными временами. Суеверие же явилось причиной смуты во многих государствах и привнесло новые ''эт'Ада”, которые поразили все сферы управления. Мастером суеверий является простой народ, и во всех суевериях мудрые люди, меры и зверолюды следуют за глупцами, а аргументы подгоняются под практику извращенным образом.