8 ГЛАВА (1/1)

Двумя днями позже у нас состоялось расширенное заседание раковой коллегии. Время от времени группа врачей, социальных работников, физиотерапевтов и кого-там-еще собиралась за большим столом в конференц-зале и обсуждала мою ситуацию (не с Огастусом Уотерсом и не с Амстердамом. С раком).Вела заседание доктор Мария. Когда я вошла, она меня обняла. Она любит обниматься.Я чувствовала себя вроде получше. После ночного сна на ИВЛ легкие казались почти нормальными, хотя я, собственно говоря, уже не помню, каково это — иметь нормальные легкие.Собравшись, все устроили большое представление: вдумчиво листал свои бумаги и всячески делали вид, что там содержится вся информация обо мне. Затем доктор Мария сказала:— Хорошая новость в том, что фаланксифор продолжает сдерживать рост метастазов, но у нас возникли серьезные проблемы со скоплением жидкости в легких. Вопрос в том, как нам продолжать?На этом она взглянула на меня, словно ожидая ответа.— Хм, — сказала я. — Мне кажется, я не самый квалифицированный специалист в этой комнате, чтобы отвечать на такой вопрос.Она улыбнулась:— Верно, я ждала ответа от доктора Саймонса. Доктор Саймонс?Это был второй онколог какой-то там специализации.— На примере других пациентов мы знаем, что большинство опухолей в конце концов находит способ расти, несмотря на фаланксифор, но будь они причиной скопления экссудата, мы бы увидели при сканировании рост метастазов, а мы его не обнаружили. Значит, причина пока не в этом.?Пока?, — отметила я.Доктор Саймонс постукивал по столу указательным пальцем.— Возникло мнение, что фаланксифор провоцирует отек, но мы столкнемся с более серьезными проблемами, если от него откажемся.Доктор Мария добавила:— Нам почти не известны последствия употребления фаланксифора. Очень немногие принимают его так долго, как ты.— Значит, мы ничего не будем делать?— Мы будем продолжать курс фаланксифора и чаще дренировать твои легкие. Нужно стараться предупреждать отек. — Меня вдруг отчего-то затошнило, я даже испугалась, что вырвет. Мне отвратительны заседания раковой коллегии вообще, а это в частности я возненавидела особенно сильно. — Рак у тебя не проходит, Хейзел, но мы видели пациентов с твоей степенью опухолей, которые жили долгое время. — (Я не спросила, что она разумеет под долгим временем. Я уже делала эту ошибку.) — Я знаю, что сразу после интенсивной терапии тебе может показаться, что это не так, но скопление жидкости, по крайней мере сейчас, контролировать можно.— А нельзя пересадить мне легкие? — спросила я.Доктор Мария поджала губы.— К сожалению, тебя не признают подходящим реципиентом, — ответила она. Я поняла. Бесполезно тратить хорошие легкие на безнадежный случай. Я кивнула, стараясь не подать виду, что услышанное меня задело. Папа тихо заплакал. Я не оглядывалась, но довольно долго никто ничего не говорил, поэтому его всхлипы и икота были единственными звуками в комнате.Мне страшно не хотелось его огорчать. Обычно я об этом забывала, но беспощадная правда в следующем: родители, может, и счастливы, что я у них есть, но я — альфа и омега их страданий.Незадолго до Чуда, когда я лежала в интенсивной терапии и все шло к тому, что я сыграю в ящик, а мама повторяла: ?Не стыдно и сдаться?, и я старалась сдаться, но легкие продолжали требовать воздуха, мама прорыдала папе в грудь то, о чем я до сих пор жалею, что расслышала, и, надеюсь, мама никогда об этом не узнает. Она сказала: ?Теперь меня никто не назовет мамой!? Это задело меня за живое.Я невольно думала об этом до конца заседания раковой коллегии, не в силах забыть, как она это сказала: словно ее жизнь уже никогда не будет нормальной, а это значило, что, пожалуй, и не будет.В общем, в итоге мы решили все продолжать, как раньше, только чаще дренировать легкие. Я спросила, можно ли мне съездить в Амстердам, на что доктор Саймонс откровенно засмеялся, но доктор Мария возразила:— А почему нет?Доктор Саймонс с нажимом переспросил:— Почему нет?А доктор Мария ответила:— Да, я не вижу причин, почему бы и нет. В самолетах есть кислород, в конце концов.Доктор Саймонс сказал:— Они что, повезут аппарат для ИВЛ через таможенный контроль?А доктор Мария ответила:— Да, или там будут ее с ним ждать.— Подвергать пациентку — одну из самых перспективных в выборке с фаланксифором — восьмичасовому полету при отсутствии врачей, досконально знающих ее случай? Это рецепт катастрофы.Доктор Мария пожала плечами.— Это несколько повысит риск, — признала она, но тут же повернулась ко мне и добавила: — Но это твоя жизнь.Да только вот не совсем. По дороге домой родители договорились: я не поеду в Амстердам, пока медики не вынесут вердикт, что это безопасно.Вечером позвонил Огастус. Я уже была в постели — теперь я ложилась спать сразу после ужина, — подпертая десятком подушек с Блум на подмогу и с ноутбуком на коленях.Взяв трубку, я произнесла:— Плохие новости.Он сказал:— Черт, какие?— Не могу лететь в Амстердам. Один из врачей заявил, что это плохая идея.Огастус секунду молчал.— Боже, — прошептал он, — надо было просто оплатить поездку самому. Забрать тебя в Амстердам прямо от Сексуальных костей.— Тогда почти фатальная деоксигенация случилась бы у меня в Амстердаме, и тело отправили бы домой в багажном отсеке, — возразила я.— Возможно, — признал он. — Но до этого мой широкий романтический жест обязательно был бы вознагражден хорошим сексом.Я так смеялась, что почувствовала место, где в боку стоял дренаж.— Ты смеешься, потому что это правда, — заметил он.Я снова засмеялась.— Это правда или нет?— Пожалуй, нет, — ответила я и добавила через секунду: — Хотя кто его знает.Он застонал в отчаянии:— Помереть мне девственником!— Ты девственник? — удивилась я.— Хейзел Грейс. У тебя ручка и бумага под рукой? — Я сказала, что да. — Ладно, тогда нарисуй кружок. — Я нарисовала. — Теперь нарисуй маленький кружок внутри первого! — Я так и сделала. — Большой кружок — это девственники. Маленький — это семнадцатилетние девственники без одной ноги.Я снова засмеялась и сказала, что общение, ограничивающееся почти исключительно детской больницей, тоже не способствует неразборчивости в связях. Мы поговорили о блестящем замечании Питера ван Хутена о том, что время — худшая из шлюх, и хотя я лежала в кровати, а Гас сидел в своем подвале, мне снова показалось, будто мы в несуществующем третьем пространстве, которое я с удовольствием посетила бы с ним.Когда я нажала отбой, в комнату вошли мама с папой, и хотя для троих кровать была узковата, они легли по обе стороны от меня, и мы втроем смотрели ?Новую американскую топ-модель?. Девушку, которая мне не нравилась, Селену, наконец отсеяли, отчего я неожиданно повеселела. Затем мама подключила меня к ИВЛ и подоткнула одеяло, а папа поцеловал в лоб, уколов щетиной, и я закрыла глаза.Дыша за меня, ИВЛ со мной не советовался, что очень раздражало, но зато он издавал очень прикольные звуки, урча с каждым вздохом и жужжа на выдохе. Я представила, что это храпит дракон, будто у меня появился домашний дракон, который свернулся рядышком и из вежливости старается дышать одновременно со мною. С этой мыслью я заснула.Утром я встала поздно. Я посмотрела телевизор, лежа в постели, проверила почту и начала писать и-мейл Питеру ван Хутену о том, что не могу приехать в Амстердам, но клянусь жизнью матери, что никогда ни с кем не поделюсь содержанием сиквела, у меня даже нет такого желания, потому что я большая эгоистка, и пусть он только скажет, мошенник Тюльпановый Голландец или нет, выйдет ли за него мама Анны, и что станется с хомяком Сисифусом.Однако письмо я не отослала. Оно получилось слишком жалким даже для меня.Часа в три, когда Огастус, по моим подсчетам, вернулся из школы, я вышла на задний дворик и набрала его номер. Пока шли гудки, я села на газон — переросшую траву вперемежку с одуванчиками. Качели по-прежнему стояли рядом; маленькая канавка, которую я выбила ногами, отталкиваясь от земли, чтобы раскачаться повыше, заросла сорняками. Помню, папа принес домой сборные качели из ?Игрушки — это мы?, собрались во дворе на пару с соседом и настоял, что протестирует их первым, отчего чертовы качели чуть не сломались.Небо было серое, низкое, собирался дождь, но пока не упало ни капли. Я нажала отбой, когда включился автоответчик Огастуса, и положила телефон рядом с собой, в грязь, глядя на качели и думая, что променяла бы все дни болезни, которые мне остались, на несколько здоровых. Я говорила себе, что могло быть и хуже, мир не фабрика по исполнению желаний, я живу с раком, а не умираю от него и не имею права сдаваться без боя, потом я начала едва слышно повторять: ?Глупо-глупо-глупо-глупо-глупо…?, и так долго-долго, пока слово не потеряло смысл. Я еще повторяла, когда перезвонил Огастус.— Привет, — сказала я.— Хейзел Грейс, — произнес он.— Привет, — снова сказала я.— Ты что, плачешь, Хейзел Грейс?— Ну, вроде того.— Почему? — спросил он.— Потому что я хочу поехать в Амстердам, чтобы ван Хутен сказал, что случится после финала книги, и мне не нужна такая вот жизнь, а тут еще небо давит, и старые качели стоят над душой, отец сделал, когда я была маленькой…— Я должен немедленно увидеть эти слезы на старых качелях, — произнес он. — Приеду через двадцать минут.Я осталась в патио, потому что мама всегда становится крайне озабоченной и принимается душить своим вниманием, когда я пла?чу потому что пла?чу я редко. Я знала, что она привяжется и станет убеждать: я не должна учить врачей, как меня лечить. От этого разговора меня затошнит.Не то чтобы у меня были четкие воспоминания о здоровом отце, раскачивавшем здоровую малышку, повторявшую: ?Выше, выше!? — или о другом метафорически резонирующем моменте. Качели стояли заброшенными — два маленьких сиденья, формой напоминавшие улыбку с детского рисунка, печально застыв, свешивались с посеревшей деревянной балки.Позади меня открылась раздвижная стеклянная дверь. Я обернулась. На пороге стоял Огастус в штанах цвета хаки и летней клетчатой рубашке. Я вытерла лицо рукавом и улыбнулась.— Привет, — сказала я.У него ушла секунда на то, чтобы присесть на траву рядом со мной, и он не удержался от гримасы, довольно неуклюже приземлившись на задницу.— Привет, — откликнулся он наконец. Я взглянула на него. Гас смотрел мимо, куда-то во двор. — Теперь мне понятна причина твоей хандры. — Он обнял меня рукой за плечи. — Старые унылые дурацкие качели.Я боднула его головой в плечо.— Спасибо, что приехал.— Ты понимаешь, что, отдаляясь от меня, ты не уменьшишь моей любви к тебе? — спросил он.— Наверное, — ответила я.— Попытки спасти меня от тебя обречены на провал, — предупредил он.— Почему? Почему ты вообще обратил на меня внимание? Недостаточно натерпелся? — уточнила я, имея в виду Каролин Мэтерс.Гас не ответил, продолжая держаться за меня, — я чувствовала его сильные пальцы на левой руке.— Надо что-то сделать с этими чертовыми качелями, — заявил он. — Я тебе говорю: они девяносто процентов проблемы.Когда я успокоилась, мы пошли в дом и вместе сели на диван, поставив ноутбук наполовину на колено (протеза) Гаса, а наполовину — на мое.— Горячо, — сказала я о нагревшемся ноуте.— Уже? — улыбнулся Гас. Он открыл сайт распродаж под названием ?Бесплатно или за грош?, и мы начали составлять объявление.— Название? — спросил он.— Качели ищут дом, — предложила я.— Бесконечно одинокие качели ищут любящий дом, — уточнил он.— Одинокие качели с легкими педофилическими наклонностями ищут детские попки, — решила пошутить я.Он засмеялся:— Вот поэтому…— Что?— Вот поэтому ты мне и нравишься. Ты хоть понимаешь, как редко можно встретить красивую девушку, способную образовать прилагательное от ?педофила?? Ты так стараешься быть собой, что даже не догадываешься, насколько ты уникальна.Я глубоко вдохнула через нос. В мире всегда не хватает воздуха, но в тот момент я ощутила это особенно остро.Мы писали объявление, поправляя друг друга, и в конце концов остановились на таком варианте:?Качели, не новые, но хорошо сохранившиеся, ищут новый дом. Дайте своему ребенку или детям воспоминания, чтобы однажды он, она или они выглянули на задний двор и остро ощутили сентиментальную ностальгию, как я сегодня. Бытие хрупко и мимолетно, о читатель, но с этими качелями ваш(и) ребенок (дети) познакомятся с взлетами и падениями человеческой жизни безопасно и ненавязчиво и усвоят важную вещь: как сильно ни отталкивайся и как высоко ни взлетай, а выше головы не прыгнешь!В данный момент качели обитают неподалеку от Восемьдесят третьей и Спринг-Милл?.После этого мы включили телевизор, но не нашли ничего стоящего, поэтому я взяла с прикроватной тумбочки ?Царский недуг? и принесла в гостиную, и Огастус Уотерс читал вслух, а мама готовила ленч и слушала.— ?Стеклянный мамин глаз повернулся внутрь?, — начал Огастус. Пока он читал, я влюбилась — так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.Проверив час спустя почту, я обнаружила толпу потенциальных покупателей — нам было из кого выбрать. Поразмыслив, мы остановились на человеке по имени Дэниел Альварес, который прислал фотографию своих троих детей за компьютерной игрой и подписал: ?Я очень хочу, чтобы они хоть изредка гуляли?. Я написала ему и предложила забрать качели, когда ему будет удобно.Огастус спросил, не хочу ли я поехать с ним в группу поддержки, но я устала от напряженного дня Боления Раком и отказалась. Мы вместе сидели на диване, когда он сначала вдруг рывком встал, а потом тут же упал обратно и быстро поцеловал меня в щеку.— Огастус! — воскликнула я.— По-дружески, — заверил он, снова оттолкнулся и на этот раз встал по-настоящему. Сделав два шага к моей матери, он сказал: — Видеть вас всегда удивительно приятно. — И мама раскрыла ему объятия, а он нагнулся, поцеловал мою маму в щеку и обернулся: — Видишь?Я пошла спать сразу после ужина, и урчание ИВЛ заглушило звуки остального мира за пределами моей комнаты.Качелей я больше никогда не видела.Я спала долго, десять часов, возможно, из-за медленного выздоровления, или потому, что сон борется с раком, или потому, что я подросток без определенного времени пробуждения. Я еще недостаточно окрепла, чтобы вернуться к занятиям в колледже. Когда я почувствовала, что уже хочу встать, я сняла маску ИВЛ, вставила в нос канюли, включила оксигенатор и вынула из-под кровати ноутбук — я сунула его туда накануне вечером.В почте оказалось письмо от Лидевью Влигентхарт.Дорогая Хейзел!Я получила уведомление от ?Джинни?, что вы с Огастусом Уотерсом и вашей матушкой будете в Ам-стердаме четвертого мая. Осталась всего неделя! Питер и я очень рады и с нетерпением ждем возможности с вами познакомиться. Ваш отель, ?Философ?, всего через улицу от дома Питера. Наверное, дадим вам денек прийти в себя после перелета и, если вам удобно, встретимся в доме Питера пятого мая часиков в десять утра, и за чашкой кофе он ответит на ваши вопросы о его романе. А после, если захотите, можем пройтись по музеям или посетить дом Анны Франк.С самыми наилучшими пожеланиями Лидевью Влигентхарт,помощник-референт сэра Питера ван Хутена,автора ?Царского недуга?.— Мама, — сказала я. Она не ответила. — - Мама!! — заорала я. Снова ничего: — Мама!!!Она вбежала, завернувшись в старое вытертое розовое полотенце, придерживая его под мышками, мокрая и слегка испуганная:— Что случилось?— Ничего. Прости, я не знала, что ты в душе, — сказала я.— В ванной, — поправила мама. — Я… — Она закрыла глаза. — Просто хотела пять секунд полежать в ванне. Прости. Что случилось?— Можешь позвонить в ?"Джинни? и сказать, что поездка отменяется? Я получила и-мейл от помощницы Питера ван Хутена, она думает, что мы едем…Мать поджала губы и, прищурившись, посмотрела куда-то мимо меня.— Что? — спросила я.— Я не должна говорить тебе до прихода папы…— Что? — взвыла я.— Поездка не отменяется, — объяснила она наконец. — - Вчера нам звонила доктор Мария и произнесла убедительную речь, что ты должна жить своей жизнью…— Мамуля, я тебя обожаю!!! — завопила я, она подошла к кровати и позволила себя обнять.Я написала Огастусу сообщение, потому что он был в школе.?Третьего мая ты еще свободен?? ?Он немедленно ответил: ?Все понял. Уотерс?.Если проживу еще неделю, то узнаю все ненаписанные секреты матери Анны и Тюльпанового Голландца. Я заглянула себе за ворот блузки.— Подведете — убью, — прошептала я своим легким.