Часть 1 (1/2)

Ее звали Эскэвэн. Скромное имя для скромной дочери младшей дочери второй жены великого короля. Эскэвэн, шорох листьев. Эскэвэн, лесная тень.

Эскэвэн, ненужное дитя.

Ее мать, принцесса Ирэмэ, родила ее, сама по сути будучи девочкой — бурная жизнь Валимара влекла ее больше берега моря, что был по душе отцу, столь же юному эльда из рода тэлери. Конечно, они любили друг друга, но их любовь вступила в противоречие с жизненными устремлениями, как говорила изрядно умная тетушка Фаниэль. И вот оказалось так, что сперва маленькую Эскэвэн растила мать, после, когда она подросла достаточно, чтоб не нуждаться в материнском молоке, Ирэмэ отправила ее в Гавани, ибо дальше возиться с дочерью юную принцессу не заставили бы и Валар. После же, когда она из милого ребенка превратилась в худого нескладного подростка, о ней вспомнили тетки и сама царственная бабушка Индис, навещая Предводителя Лебедей, соизволила поглядеть на внучку. Ужаснулась общему виду — простой тунике, вытертым штанам, волосам, подвязанным куском бечевки и запаху рыбы и дегтя — и решительно забрала девочку с собой, делать из нее настоящую принцессу Нолдор.

Жизнь в Тирионе сильно отличалась от жизни в Гавани — может быть, потому, что там она была дочерью морехода, а здесь — дочерью принцессы. Наука ловить рыбу и ходить под парусом не нужна была здесь — совсем иное пришлось постигать, например, как изящно карабкаться на спину громадного коня в приличествующем ей многослойном платье, как изящно поднимать из-под стола уроненное яблоко, или кланяться Валар, не рассыпав сложной прически и не запутав многие ряды ожерелий. А этого добра дядя Куруфинвэ надарил ей в огромных количествах.

Наверное, из всего своего обширного семейства больше всех она любила не мать — а именно дядю Феанаро. И дедушку Финвэ еще. Дядя был суров, шугал ее из кузни, но вместо того, чтоб запрещать, объяснял, почему ей нельзя лезть на полки или к неостывшим выплавкам, демонстрируя собственные шрамы, мол, сунешься — плохо тебе будет. И даже учил немного — от скуки, и потому еще, что полагал ее такой же чужачкой в семействе мачехи, как и он сам.

А дедушка был вечно занят, но для нее всегда находил минутку, и кажется, искренне радовался, когда она приходила. С детьми, как думала Эскэвэн, королю было куда приятней говорить, чем со взрослыми. Вот она и старалась отвлечь деда какой-нибудь немудренной забавой, которую прочие его внуки, старшие и воспитанные, считали уже слишком детской.

А она что? Принцесса-рыбачка, как в шутку прозвала Артанис. Ей можно жить беспечно, играя в мяч с детьми простых эльдар — тетки снисходительно закрывали на это глаза, ведь пока она считалась юной, и в ней не проявилось ничего, что сделало бы ее заметной, потребовало бы особого достоинства. Еще бы — рядом с такой, как Артанис, пожалуй, и Лаурелин поблекнет! Ну, а скульптуры рыжей жены Феанаро, которые можно спутать с живыми? А яркая, как огонек, Анайрэ, жена дяди Нолофинвэ? А жемчужина Эарвен? Не говоря уж о прекраснейшей Королеве Индис, величественной тете Финдис и загадочной неуловимой, как облако, тете Фаниэль.

Неудивительно, что на таком блистательном фоне простушка Эскэвэн потерялась.

Впрочем, она не гналась за вниманием народа. Поиграть — да, весело, но устраивать дерзкие шумные выходки напоказ? Зачем? Чтоб чужие посмотрели? Ну не глупо ли? Потому она и оставалась чуть в стороне, не присоединяясь ни к Дому Феанаро, ни к своим родным дядьям — идущий в семье раздор казался ей глупым, но Эскэвэн верила, что когда-нибудь взрослым надоест страдать ерундой. Мальчишки в Гавани тоже часто ссорились насмерть, но вскоре мирились — ни у кого не хватало терпения неделями дуться, как рыба-поплавок. Нолдор просто более упрямые, но когда-нибудь надоест и им. Дядья помирятся, и не будут больше огорчать дедушку, будто он им чужой. Совести у них нет, что ли?

Как оказалось, впоследствии — совести и впрямь не оказалось, и ума тоже. Учинить такое, что устроил дядя Феанаро… и как ему только в голову пришло? Случившееся не вызвало даже возмущения — только тягостное чувство недоумения, как и решение Валар. Как же так? Если дядю Феанаро заморочил Отступник, разве нужно его ссылать, подтверждая глупое и несправедливое обвинение? Глупее даже, чем лингвистические споры — будто то, что Нолофинвэ помогает отцу, а не носится по всему Валинору со своими идеями, значит, что он мечтает стать верховным правителем! Да и как такое возможно без одобрения Валар? Финвэ — вождь, почитаемый народом, проведший Нолдор сквозь опасности Темных Земель, и, как говорили порой с оглядкой, еще во времена Войны Стихий совершил некий великий подвиг. Сменять его на Нолофинвэ, без сомнения, достойного нолдо, но далеко не настолько почитаемого? Вряд ли такого хотели всерьез даже те, кто следовал за средним принцем.

Тем временем, скандал понемногу стихал, и раздраженные нолдор постепенно успокаивались. Валар разыскивали Отступника, но, кажется, без особой спешки — в огражденном надежным щитом Валиноре тому некуда будет деваться, а в города он не сунется — побоится. Эскэвэн же, хоть и злилась из-за изгнания дяди, но верила в защиту богов — они позаботятся о своем народе…

Тем временем тетки ее во главе с бабушкой-Королевой решили временно оставить город — Индис была утомлена раздором в семье, и пожелала совершить путешествие по Землям Йаванны, в противоположную сторону от Форменоса, где обосновались пасынок и муж. Эскэвэн отправилась с ними без возражений — пусть до открытой драки в Тирионе не дошло, но скверные слухи продолжали кружить и раздражать своей нелепостью. Краем уха она ловила слова о порче, о том, что мама дяди Феанаро вела какие-то речи с Отступником, хотя, умерла еще до того, как тот вышел из Мандоса. Иные же толковали и вовсе ересь — будто Феанаро не изобретал письменность, а отыскал некие загадочные свитки… откуда эти свитки взялись? С неба упали? Бред же! Достаточно сравнить знаки Румила и Феанаро, чтобы увидеть — дядя просто переработал, скруглил и украсил более грубую и примитивную работу! Ничуть не желая оскорбить почтенного мастера, Эскэвэн все же признавала его изобретение ?сырым?, как всякая первая попытка.

А даже если бы эти загадочные свитки существовали, можно ли судить того, кто нашел и поднял ничейное?

Словом, оставить город было хорошей идеей. Они поселились в уютном доме посреди цветущих садов — Эскэвэн с удовольствием участвовала в уходе за деревьями вместе с эльдар из учеников Кементари. Здесь ей нравилось, пожалуй, больше, чем в Тирионе. Разговоров об изгнанниках и смуте тут не вели, предпочитая вновь и вновь обсудить, как хороши яблоки и вишни, да похвастаться выращенными розами. Бабушка была этим довольна — лишь раз, когда Эскэвэн спросила ее, проворчала, что супруг неразумен, и следовало бы дать буйному принцу остыть и поразмыслить о своем поведении в одиночестве. Поддержка отца же лишь убедит Куруфинвэ в своей правоте. А когда она сказала о том, что в городе говорили, будто дядю испортил Отступник, лишь отмахнулась:

— Ерунда, девочка, он был таким еще в ту пору, когда Враг в Мандосе сидел. Избыточно гордый, болезненно нервный, балованный — ему с детства слишком много спускали, снисходя к потере матери. Вот и вырос он дерзким, непочтительным, и считающим, что так и надо — видят Валар, я люблю Финвэ, но со старшим сыном он повел себя, как осел. Дурную натуру следует ограничивать, а не потакать.

Подумав, Эскэвэн решила, что бабушка по-своему права. Она, выросшая без матери, отличалась от Феанаро лишь тем, что принцесса Ирэмэ в отличие от Мириэль слишком любила жизнь, а дочь мешала этой жизнью наслаждаться. И никто не плясал вокруг нее на цыпочках — ах, сирота! Ну, нет матери, и нет. Живем дальше. Тем более, что Феанаро ее даже не помнил — Мириэль умерла вскоре после его рождения, тогда, как Ирэмэ все же держала дочь при себе почти два года. Но даже не навестила, когда она вернулась в Тирион…

И пусть она любила дядю, она не могла не признавать, что у Куруфинвэ есть много недостатков, проистекающих из того, что ему слишком часто напоминали, что он обделен, и были слишком снисходительны к его резкому нраву. Иногда ей казалось, что дядя, такой талантливый и славный, натурой младше нее… и она надеялась, что со временем он перерастет свои обиды и глупые мысли о том, что в своей семье он чем-то обижен.

А потом наступила Тьма.

Самой Тьмы Эскэвэн не испугалась — споро зажгла факелы, и маленькие светильники, подарки дяди Феанаро, так ярко засияли в доме, что он сам показался фонариком под плотным душным покрывалом. Встревоженные бабушка и тетки собрались в большом зале, гадая, что же случилось — но и без лишних слов сделалось понятно, что в мире стряслась беда. Тьма эта явно была недоброй — Эскэвэн знала, что когда с яркого света заходишь в темный чулан, то какое-то мгновение ничего не видишь, пока не привыкнут глаза, но эта тьма как будто не хотела показывать сокрытое в ней. Эта тьма будто хотела вползти внутрь, залезть в душу холодными пальцами… и не рассеяться от света фонарей, но самой удушить всякий свет в мире.

А потом раздался крик.

Крик, острыми осколками разбившийся над садами, полный отчаянья и боли, перешедший в невнятный плач — ей понадобилось какое-то время, чтобы узнать голос, понять — кричала валиэ Йаванна.

— Что-то стряслось с Деревьями! — воскликнула Эскэвэн. — Валар чувствуют свои творения… и если она так кричит…

— Берите посохи и фонари, — тут же приказала бабушка Индис. — Созовите слуг и идите искать эльдар в Садах. Друг от друга далеко не отходить, прислушиваться внимательно… и вот что. Возьмите на кухне большие ножи для мяса, а слугам скажите — пусть берут из хозяйственных сараев вилы и лопаты. Заметите нечто страшное — окликните, если бросится — кто-нибудь ловит тварь на вилы, остальные добивают. Быстро! А мы с внучкой пойдем к дому Валиэ.

— Мама, но как же ты? — воскликнула Финдис.

— Здесь нет ничего, с чем я не сумела бы справиться, — отрезала Индис. — Идите, позаботьтесь о других, тех, кого эта напасть застала без фонарей вне дома. Эскэвэн, за мной.