11. Северо-западный угол (1/1)

Часы на остывшей каминной полке отсчитывают секунды своим мерным стуком. Глаза Роди раскрылись в немом шоке, тело затрясло. Парень резко убрал руки с колен барина и достаточно больно отпихнул того. Сам он вскочил и встрепенулся, глаза забегали в страхе и отчаянье, голова истерично завертелась. Губы и щеки пылали, на них все еще оставался сладковато-пряный вкус губ барина. Борис сидел, смотря куда-то прямо, сквозь Родю. Он был полностью доволен своим поступком, но все еще осознавал то, что только что сотворил. В уголках глаз появились морщинки, на лице немного безумная улыбка. А зачем он это сделал? Словно птичка в клетке, совенок забился, спеша сбежать, уйти, ничего не видеть, ослепнуть, стать невидимым, раствориться. Весь растрепанный, испуганный он выпорхнул за дверь, громко хлопая ей, ища спасения где-нибудь, но только не в этой проклятой комнате. Борис успел только тихо прошептать:—?Стой… Ореховые глаза застелила пелена слез, а руки лихорадочно схватились за подлокотники жесткого кресла, впиваясь пальцами до боли. Челюсть онемела, послышался зубной скрежет. Почему, зачем он это сделал? Чего хотел добиться? Любви? Симпатии? Дурак. Эта связь неправильна, порочна и глупа. Так нельзя, не нужно. Это испортит жизнь обоим. Почему он поцеловал его? Еще совсем не поздно все исправить! Родиона можно отправить в Санкт-Петербург в университет, это ему на большую пользу пойдет. А ему самому нужно принять предложение Кристины Витальевны. Да, это совсем не любовь, даже не влюбленность, просто симпатия, но она умная, красивая, просто прекрасная. Пусть, она бывает жестока, но это всего лишь юношеская вспыльчивость, энергичность и необузданность, желание идти против толпы. Свадьба с ней?— лучшее, что может произойти в истории его скучной жизни. Он станет в несколько раз богаче, его статус станет в несколько раз престижнее, а глупые запретные чувства покинут его сердце. У него будут дети, большая семья, тепло в доме. Но разве его не будет, если с ним рядом будет Родион? Да даже если у Роди и были какие-то чувства к нему, то он сам утопил их в море своей несдержанности, закопал самостоятельно. Горькие слезы боли хлынули из глаз, ком в горле не давал дышать. В голове все звенел этот вопрос, оглушая своей громкостью, как воскресные колокола: Зачем он поддался искушению, почему не сдержался? Идиот, идиот, идиот! Сердце стучало все чаще, а дыхания начинало нехватать. Вдохнув через зубы, он приложил тонкую ладонь ко лбу. Прохладный метал колец отрезвлял, немного успокаивал. Внутри начинала разрастаться дыра, походившая на ту, которую он получил, покидая родные места, уезжая в Петербург. Только если та просто ноюще болела, то из этой хлестала кровь, застилая все багряным светом. Стремительно поднявшись, барин распахнул с силой захлопнутые двери, и впервые не сутулясь и с поднятым подбородком вышел. Решено. Все очень легко и безболезненно можно поправить. Нет, он не спешил искать Родю, что-то ему говорить, успокаивать. Сейчас им обоим нужно понять ситуацию, в которую они попали по вине Бориса. Блуждая по коридорам, барин остановился, закрыл глаза, прислушался. Он попытался отключить эмоции, импульсивные мысли, быстро мелькавшие в голове. Он просто хочет узнать: что ему сейчас нужно? Проклятые доверчивость и эмоциональность в последнее время решали за него. Где же та славная холодность и отстраненность, родившаяся в столице и постепенно угасшая здесь, в деревне? Ах, вопросы, вопросы, вопросы! А где же ответы? Мысленно будто посетив каждую комнату дома, заглянув в каждый угол, барин распахнул глаза. Он пойдет в малую бальную залу. Глаза сверкнули, рисуя в голове образ этого места. Сейчас оно было наверняка пыльным и грязным, но, барин был уверен, оно не потеряло своей красоты. Светло-голубые стены, напоминавшие небо в самый безоблачный и солнечный день. Дорогая позолоченная лепнина, глянцевый паркет из красного дерева, а в самой середине?— большой черный рояль. На нем часто играла матушка, легко скользя маленькими пальчиками по клавишам из поддельной слоновой кости. Прямая спина, плавные движения и довольная полуулыбка на лице. Тень от ресниц падала на болезненно заостренные скулы. Тогда она уже умирала. Что-то съедало ее изнутри, никто не мог сказать, что. Ни один врач или знахарка, ни одна повитуха. Они лишь приторно вздыхали, делая это до отвратительности безлико и чуждо, каждый такой вздох был братом-близнецом другого. Этот звук уже въелся Борису под кожу, звучал в ночи. Жизнь матери была короткой яркой вспышкой, быстро погасшей, растраченной совсем не на те вещи. Отец явно не был любовью ее жизни. Она была бедна, но красива. Они встретились на одном из сельских балов. Он?— высокий и нескладный, но интеллигентный и очаровательный, богатый и умный, она?— первая красавица, кроткая и нежная, но совсем бедная. Для него она?— любовь с первого взгляда, для нее он?— верный и добрый друг, приятный собеседник. Нет, она его не любила, совсем не любила. Просто знала, что так нужно, что это лучшая партия, что выше ей лететь некуда?— разобьется. Борис набрел на широкие тяжелые двери и, не медля ни секунды, подтолкнул их. Было ужасно темно, хоть глаз выколи, в подсвечниках стояли поникшие грязно-бежевые свечи, которые Борис хотел зажечь, но было нечем. Он решил, что так даже лучше, и прошел к окнам, одергивая большие бархатные занавеси, пуская хоть немного ночного света в помещение. В воздух поднялось два облачка пыли, барин тихо чихнул, но этот звук все равно создал какофонию в полупустом помещении. Теперь обстановка комнаты стала хоть немного узнаваема: всю мебель, которую можно было вынести, вынесли, оставив слишком тяжелый и гигантский рояль и стул к нему, видимо, за ненадобностью последнего. От самого входа к окнам вела цепочка следов: пол покрывал слой пыли, не потревожить который было просто не возможно. Стянув большой тонкий лоскут ткани с крышки инструмента и со стула, подняв еще одну большую волну маленьких серых частичек, Борис присел, огладил лакированную крышку пальцами. Нежно, будто боясь что-то спугнуть. Сердце все еще болело, но он игнорировал всю боль и горечь, зачарованный моментом чего-то неясного, удивительно странного, покрытого толстым слоем прошлого. Подняв крышку, он положил руки на бело-черный расклад, собираясь с мыслями, словно пугаясь того, что случится, если он надавит немного сильнее. Собрав всю свою боль в один большой трепещущий сгусток в области сердца, он всё-таки решился, выливая все печали в музыку. Она струилась вокруг, обволакивала, обнимала и окрыляла. Унося с собой всю тоску и несчастье сегодняшнего вечера, она исцеляла. Мелодия была грустной, надрывной, она не вписывалась во все правила гармонии, была чистой импровизацией. Если бы сейчас его послушал любой преподаватель консерватории, то раскритиковал бы композицию в пух и прах, но при этом бы завистливо фыркнул. Только в эмоциях рождаются шедевры, а это он и был. Но Борис не хотел записывать мелодию на бумагу, не хотел слышать ее второй раз, хоть ему и очень нравилось сочинять. Это было детище его боли, а переживать ее снова и снова, играя, было невыносимо. Он все играл и играл, будто паря где-то над землей, у самых звезд, касаясь бледного диска луны руками. Устали руки, устали глаза, но музыка все лилась, словно она вырывалась из его грудной клетки, она напоминала поток. Пускай из него и не вышло стоящего человека, пускай, его существование с каждым днем все бессмысленней, но не том ли и смысл жизни, что его нет? Сменятся правители империй, народы, правила, нравы, интересы, но к чему это приведет? Собственно, ни к чему. Мы рано или поздно умрем, но все равно будем пытаться схватить за руки Антропос?, уговорить ее не рвать золотую нить жизни, молить на коленях. Наслаждайся моментом, пока не поздно, пока не угас, как те же звезды… Резко стукнув крышкой рояля, Борис чуть не прищемил пальцы, и прижатые клавиши жалостливо завопили. Он поднялся и быстро вышел из залы, громко закрыв двери. Зайдя в свою спальню, он стянул штаны и упал поперек кровати.*** Колючие ветки акаций царапали нежную кожу лица, будто оставляя хлесткие безразличные пощечины. Но Родя не чувствовал этой боли, его больше волновала боль душевная. Слезы стекали, больно щипая пораненные щеки, а он все бежал по мрачному старому саду, который казался просто бесконечным. Совенок решил не рисковать и бежать по самой неприметной и забытой всеми тропке, которую он заметил совсем недавно и еще не успел ее исследовать. Разве что дурень пойдет его там искать. Огни дома давно пропали за его спиной, сменяясь только мраком почти безлунной ночи. Исчезли все звуки, перестала лаять собака, ветер больше не доносил шёпот чужих голосов. Видимо, он и вправду далеко убежал. Деревья в этой части сада были совсем старые, можно сказать, что древние. Постепенно дорожка начала расширяться, а крючковатые ветви, похожие на пальцы старой ведьмы, отступили в стороны. Дыхания уже не хватало и Родя притормозил, переходя на спокойный шаг. Сконцентрировавшись на своих чувствах, он совсем их не понял.Во-первых, это страх, холодный, ужасающий, липкий; во-вторых, что-то невероятно легкое и нежное, приятное. Борис внезапно распахнул глаза и сел в кровати. Всю ночь ему не удавалось заснуть, что бы он ни делал. Перед глазами вставало его испуганное лицо, а надтреснутый сломленный голос проклинал его раз за разом. Резко зажмурив глаза, он прошептал:—?Пусть это будет сон, пусть это будет сон, пусть это будет сон. Успокоив себя этими словами, он надел халат и поспешил на кухню. Еще более красные глаза, чем вчера, припухлые мешки под глазами, углубившиеся морщинки и щетина. Вид у него был слегка пугающий. В доме было подозрительно тихо, служанок вообще не было видно.Почуяв что-то неладное, барин чуть ли не побежал в хозяйственное крыло.На кухне, спиной к нему, стояла Авдотья, нарезая капусту для супа. Пройдя в помещение, Борис спросил:—?Никитична, а где все? Женщина замерла и медленно повернулась к нему. Её лицо было красное и мокрое, губы дрожали, скривившись в печальной гримасе.—?Боря, Роденька пропал. Вчера как выбежал на улицу вечером, так и не вернулся доселе. Все пошли его искать. —?она истерично всхлипнула,?— У нас же в лесу зверья всякого много. Могли и его?— ещё один всхлип,?— загрызть. Она отвернулась и схватилась за фартук, вытирая горошины слез. Вдруг послышался глухой стук, будто что-то большое упало на пол. Обернувшись, она ахнула?— на полу без сознания лежал барин.?Антропос?— в греческой мифологии старшая из богинь судьбы (а также является смертью). Она обрывает нить судьбы(т.е. жизни), которую прядут ее сестры.