Принцесса и серафим (1/1)
Небо на западе расцветает нежным розово-сиреневым цветом. Клонящееся к бледной линии горизонта солнце смотрит сквозь подсвеченные золотом облака, словно сердцевина диковинного цветка, окруженная крупными, но почти прозрачными лепестками. Золотая лилия на розовом поле*, словно намек на чей-то герб. Сибилла не может вспомнить, кто украшает свои знамена лилиями. Она далека от политики и ничего не смыслит в тонкостях геральдики, а потому смиренно молчит, если мужчины рядом с ней принимаются спорить о королях и лордах и их символах власти. Из всех гербов и знамен Сибилла узнает лишь золотые кресты Иерусалима на белом поле. И алый, словно росчерк крови на лезвии белого клинка, крест тамплиеров. Словно пролившееся на белоснежные плиты храма вино для Причастия. Дозволит ли ей Господь…? Если после смерти мужа ей кажется, что Бог отвернулся от нее. Если брат даже не подошел к лежащему в колыбели новорожденному племяннику. Так и стоял в дверях, глядя не на измученную сестру, так старавшуюся и так молившуюся о рождении здорового и сильного сына, а на красивую темноглазую женщину, взявшую на руки наследника Иерусалима. Сибилла ненавидела ее в тот миг. Сибилле казалось тогда, что раз она больше не носит под сердцем надежду целого королевства, то ее оставят и позабудут. Запрут в каком-нибудь монастыре, щедро оплатив ее содержание звонкими золотыми безантами. Как женщины, выполнившей свой долг и более никому не нужной. Белый плащ шелестит по белому мрамору, и Сибилла поднимает глаза от сложенных на коленях, сцепленных до судороги пальцев. Она смотрит сквозь вуаль, голубоватую, почти невесомую, но скрадывающую то, что могло бы показаться ей некрасивым или… обыденным. Сибилла не хочет видеть в нем живого мужчину из плоти и крови. — Ваше Высочество… Я не хотел помешать. Даже голос звучит слабым перешептыванием восточного и западного ветров, встречающихся у самой грани облаков, отделяющей грешный мир людей от Царства Небесного.
— Вы не помешали, — отвечает Сибилла так же тихо, и вуаль едва шевелится от вырвавшегося из приоткрытых губ дыхания. — Мессир. Она не может вспомнить его имени.
Она не хочет вспоминать. Она видит в этом лице отражение другого, тоже словно бы смазанного призрачной дымкой вуали. Волосы длиннее, тоже светлые, но падают на плечи и не вьются крупными кольцами. Глаза голубые, блестящие, словно вода холодного горного ручья в лучах солнца. Сибилла ищет эти глаза на лицах окруживших ее баронов и наследников западных земель, но почему-то находит лишь в отблеске совсем иных, карих глаз рыцаря в белом, крыльями взметающемся на ветру плаще.
Сибилла не знает, что он тоже видит в полускрытом вуалью лице черты другой женщины. Сибилле не понравилось бы узнать, что он всё же мужчина, а не лишенный страстей и грехов воин небес. Сибилла не слышит беззвучного напева, пронизывающего воздух вокруг обнявшего плечи белого плаща. Любви цепей, покуда жив, я не отдам обратно.* Сибилла не знает, что для него крест тамплиеров каждый раз оборачивается кровью на руках. Кровью, сочащейся из перерезанных вен на запястьях. И льющейся из пронзенной мечом груди. — Почему вы здесь? — спрашивает рыцарь всё тем же шепотом ветра, тревожащего вызолоченные облака вокруг медленно садящегося солнца. Небо обретает малиновый оттенок, и тонкая линия горизонта кажется белоснежным росчерком песка, просыпавшегося на бархат длинного шлейфа. Почему ты здесь, принцесса, совсем одна, когда все твои поклонники пируют с возвратившимся королем? Король потерял свою прекрасную крепость у Брода Иакова, король прячет в кожаной перчатке пустоту там, где должен быть указательный палец, но бароны не видят этого, потому что не хотят.
Но замечает рыцарь в белом плаще. Сибилла знает. Сибилла видит по глазам. — Мне… неуютно там, мессир. Она жалеет порой, что не осталась никому ненужной после рождения сына. Честное одиночество теперь предпочтительнее лести мужчин, желающих взойти на трон через ее ложе. Сибилле куда легче рядом с мужчиной, который не рвется к короне ее брата. Сибилла думает о том, что выбранный ею в мужья Ги де Лузиньян, быть может, уже ступил на борт отплывающего в Святую Землю корабля. Сибилла помнит, что ее муж Гийом де Монферрат мертв, и время, быть может, уже не оставило от него ничего, кроме сухих костей.
Сибилла знает, что ее игра должна подойти к концу. — Простите, мессир. Я… забыла ваше имя. — Кого, говоришь, он убил? — спрашивает рыцарь в белом плаще, поворачивая голову к командору Ля Рошели, и длинные черные волосы скрывают от взгляда глубокие шрамы на лбу и левой щеке. Хмурит остро изогнутые брови и негромко щелкает языком, услышав ответ. — Плохо. Как твое имя, мальчик? — Серафин, — собственный голос кажется слабым и ничтожным, будто подавляемым стальными, непреклонными нотками в речи привыкшего командовать рыцаря. — Не подойдет, — спокойно отвечает ему незнакомец, и он вдруг решается посмотреть прямо в голубые глаза, кажущиеся еще ярче из-за загорелого до черноты лица. Понимает, что именно эти глаза сейчас вынесут ему приговор за весь едва успевший принять его в свои ряды Орден. — Слишком уж броско. Выбери другое.
Небо у самой линии горизонта краснеет зияющими в белом сюрко ранами. Одна. Две. Четыре. — Жослен, Ваше Высочество.