Заботливый аврор (Каллум/Эдди) (1/1)
— А какой вы? — Заботливый любящий аврор. — Это то, каким он себя видит. Каллум вскидывается мгновенно — быстрый взгляд наискосок из-под нахмуренных вопросительно бровей просто чтобы узнать: шутка? Или поддевка? Может, смесь из первого и второго? Но у Эдди улыбка во все тридцать два, такая по-солнечному теплая и манящая. Забывается как-то даже, что между ними — пропасть. В плане возраста, увлечений, восприятия мира элементарно. В плане чего угодно. Ничего не поделаешь, подобную улыбку хочется вернуть в ответ. Каллум тянет долгое: — Да ладно, Кэтрин... — а у самого уголки губ ползут к скулам, и в голове пустота весом с пушинку, — ...она была не против меня поддержать... — Нет, так видит себя только Тесей. Эдди смеется. Ласковым, немного урчащим смехом, а у Каллума чувство, будто в ребра напихали попкорна, и он раскаляется, лопается, разрывая костяную клетку. Бахает где-то на периферии сознания, похожий на похоронный марш. Боже, оказывается, это [совсем не] больно. Боже, оказывается, это [очень] затягивает. Рядом с Эдди не получается по-другому. От него заражаешься весенним светом воздушно-капельным, от него вспарывает закупоренные наглухо вены, а сердце стекает лужицей куда-то в пятки. И сладко тянет под ложечкой. А они, вроде как, играли [всего лишь] братьев. Это вообще приемлемо? — Ну тебя. Каллум взмахивает руками, делает вид, будто бы немного задело, и интервьюер тут же хватается за тишину, чтобы переключить их с темы на тему. Разговор течет плавно, они пространно отвечают на вопросы, не выдавая больше, чем должны, и, кажется, изредка переглядываются друг с другом. Ведут себя максимально спокойно. Нормально. И даже воздух вокруг них не кипит. Они стараются. Но потом Эдди снова забрасывает руку на спинку его стула, и этот [сто] пятый раз практически толкает за грань: Каллум чувствует на лопатках чужие юркие пальцы. Приходится сжать губы в узкую линию, прикусить язык, потому как, вроде бы, нужно стерпеть, не поддаться [но это практически невыполнимо]. Хрупкие ладони Эдди опаляют сквозь ткань, и Каллум буквально каждой клеткой ощущает, как под тонкими пальцами на коже расползаются уродливые ожоги. Причудливая жгущаяся вязь отметин по позвоночнику. Не дернуться и не вжать гадкого провокатора в стену прямо здесь — миссия из разряда сложнейших. Он считает, что справляется. По крайней мере, пытается. Интервьюер читает с листка последние строчки, Эдди не перестает излучать вселенскую радость, а в горле сухим комом собирается невысказанное, гнетущее. Каллум впивается ногтями в ладонь, чтобы привести себя в чувство. У Эдди жена, двое детей. Он не имеет никакого права даже намекать. Совсем [вообще] никакого права. Но чужая теплая рука чуть сильнее давит на спину. И он думает: "к черту". Отпускает вожжи. Чушь прыгает на язык моментально. — Я читаю сценарий... голым. Бах! Три секунды, чтобы выставить себя идиотом. Будто удар под дых. Осознание приходит чуточку позже — отражением смеха в глазах Эдди. — Нет! Я, в смысле, я чувствую себя голым. Чувствую голым... Эдди прячет лицо в сгибе локтя, и желание коснуться его сильнее притяжения тел к Земле. Возможно, это будет неправильно, но Каллум уже чувствует под пальцами ткань чужих брюк. Нежно оглаживает выпирающую худую коленку — и вдруг выпрыгивает из кадра. Все еще мальчишка, не больше [далеко ему все-таки до образа старшего]. Эдди дергается за ним следом спустя мгновение, находит у туалетов умывающимся. — Такую дурь сморозил, прости. — Я попросил их дать нам перерыв. Сказал, это все сложности перелета. — Спасибо. Холодные капли текут по лицу, а вся спина — сплошная обожженная зона, ее бы под воду, да только сама мысль раздеваться здесь как-то смущает. Каллум давит на корню идею выпить из пригоршни, утыкается в ладони лицом. И молчит. Хотя, наверное, ему стоит еще пару [десятков] раз повторить слова благодарности. Потому что Эдди рядом. Невидимая стена, защита, воплощение понимания. Каллуму кажется, он может видеть его насквозь. И за это — то, что Эдди оставляет все его неосторожные выходки без комментариев — тоже сказать бы "спасибо". — Знаешь... — Ты можешь повторить слова, которые сказал о Тесее? От неожиданности Каллум даже выпрямляет спину. Долго смотрит на Эдди через зеркальную гладь — он прямо за правым плечом, весь такой собранный, спокойный, снова лучащийся. [Красивый.] — Заботливый любящий аврор? — Опасный горячий мужчина. Каллум сглатывает, брови несанкционнированно уползают куда-то вверх. У него уже галлюцинации? Все настолько плохо? — Что? — Что? Эдди делает шаг. Кладет свою ладонь поверх его на холодном кафеле раковины. Наклоняется вперед, пускает едва заметным выдохом толпу мурашек по хребту. — Таким вижу Тесея я. И тебя, к слову, тоже. Каллум не помнит, кто из них добирается до кабинок раньше. Просто дверь поддается под диким напором, а после захлопывается за спиной, отрезая от внешнего мира. Заглушая все-все звуки, кроме единственного: шепота Эдди. — Постой, но камеры... — Их тут нет, я заметил. — Эдди, а Х... Эдди обхватывает его голову, тянет к себе за кудряшки и лепечет отчаянно в самые губы: — Будь со мной. Ты же сам хочешь, мы оба знаем... Мягкое касание щеки к щеке и горячее — языком по подбородку. Секунда на двоих. И тело вплотную к телу. Каллуму срывает тормоза. Не то чтобы он старался их удержать.