Глава девятнадцатая (1/1)

Звуки лютни доносились откуда-то сверху, становясь громче с каждым новым витком узкой башенной лестницы. Она, верно, играла в увешенном персидскими коврами соларе, где любила собираться тихими вечерами немногочисленная семья Балиана д’Ибелина. Или, быть может, мелодия звучала в спальне хозяев, просторном светлом покое с постелью под темно-лиловым балдахином, украшенным шитьем и золотыми кистями. Балиан задавался этим вопросом больше из праздного любопытства, зная, что лишь несколько крутых поворотов винтовой лестницы отделяет его от лютни и играющей на ней женщины, но поднимался в покои неторопливо, со звоном шпор чеканя каждый шаг и намеренно оттягивая встречу ради еще нескольких мгновений сладостного предвкушения. Мелодия неуловимо изменилась, сделавшись менее игривой, и негромкий грудной голос запел какую-то печальную, тягучую, словно мед, сарацинскую песню. Вдовствующая королева Иерусалима отдавала свое предпочтение сочинениям восточных авторов, полагая их куда более чувственными, чем западные, но ее прежнее окружение не жаловало всего, что могло хоть как-то отличать темнокудрую византийку от франкских красавиц. Балиан, задумавший этот брак лишь из политических мотивов и лишь по этой причине добивавшийся разрешения короля, полагал, что ни одна западная кансона, исполняемая при дворе покойного Амори, не была достойна того, чтобы звучать из уст Марии Комнины. При звуке открывающейся двери?— тяжелой, из дорогого мореного дуба и украшенной позолоченной окантовкой?— вдовствующая королева встрепенулась, оборвав мелодию, и приподнялась на локте, окутанная длинными черными волосами. Те были, казалось, повсюду, разметались по хрупким округлым плечам и блестящим от благоухающих масел потоком стекали с края постели возле полусогнутых ног в маленьких, расшитых жемчугом туфельках. Когда Мария расплетала свою сложную тяжелую прическу, ее волосы завивались красивыми мелкими волнами, ниспадая до самых колен и вызывая непреодолимое желание зарыться в них лицом. —?Мессир,?— негромко, с томной хрипотцой в грудном голосе, сказала вдовствующая королева и улыбнулась чуть подкрашенными кармином губами, откладывая в сторону лютню из красного дерева. Балиан устремился к ней, не глядя сбросил плащ на светлый ковер, и порывисто заключил в объятия поднявшуюся ему навстречу женщину в оттенявшем ее оливково-смуглую кожу розовым шелке. Мария обвила мужа руками с шелестом длинных рукавов и звоном тонких золотых браслетов, унизавших ее тонкие запястья, и томно прогнулась в спине, еще крепче прижимаясь к нему грудью под тонким розовым шелком, когда чужие пальцы принялись распускать тонкую шнуровку ее блио. —?Я тосковала без вас, мессир,?— шептала Мария, откинув назад голову в облаке черных волос, пока шелковое блио медленно соскальзывало с ее плеч, увлекая за собой тонкую белоснежную камизу и открывая дюйм за дюймом гладкой смуглой кожи. И негромко выдохнула, прикрыв глаза с длинными, трепещущими, словно крылья бабочки, ресницами, когда Балиан бережно уложил ее на постель под темно-лиловым балдахином и накрыл собственным телом. —?Какие новости ты привез из Иерусалима в этот раз? —?умиротворенно спросила Мария, уже когда они лежали среди смятых простыней и гладкая спина с выступающими лопатками прижималась к его груди, а длинные черные волосы лежали кольцами на ее шее, ниспадали с плеча, полускрывая правую грудь, и разметались по влажным голубоватым простыням. На ложе вдовствующая королева забывала о своей неизменной учтивости, превращаясь из неприступной даже для собственного мужа?— в чем Балиан видел удивительную притягательность?— госпожи замка д’Ибелин в страстную любовницу, способную покорить любого одним лишь взглядом своих вишневых глаз. —?Поговаривают, будто принцесса Сибилла вот-вот изберет себе нового мужа,?— ответил Балиан, перебирая пальцами волосы жены, и она негромко рассмеялась в ответ, кладя унизанную золотыми кольцами ладонь поверх обнимающей ее руки. —?Неужели она и в самом деле так влюблена в твоего брата? Что за сила таится в мужчинах вашего рода, если перед вами не способны устоять даже принцессы? —?игриво спросила Мария, и сама бывшая принцессой Византии, поворачивая голову в мелких кольцах пышных волос. —?Балдуин,?— ответил Балиан, говоря о старшем брате, носившем то же имя, что и прокаженный король,?— сделает всё, чтобы заполучить корону. И Мария засмеялась вновь, забавляясь тем, что Сибилла оказалась такой доверчивой глупышкой, верившей каждому слову своего поклонника. Агнесс де Куртене проигрывала очередное сражение, едва ли способная донести до возомнившей себя влюбленной дочери, что д’Ибелины им не друзья. Сама Мария тоже предпочла бы видеть рядом с Сибиллой не своего умудренного годами и опытом хитреца-деверя, а какого-нибудь смазливого и ни на что негодного юнца, но сейчас выбирать не приходилось. И при здравом рассуждении вдовствующая королева пришла к выводу, что сейчас ей разумнее затаиться, притвориться, что она смирилась и вполне довольна своей ролью жены одного из многочисленных иерусалимских баронов. Она ударит, когда Агнесс де Куртене будет ждать этого меньше всего, а пока что… Мария неторопливо, почти лениво перевернулась на другой бок и склонилась над лицом мужа, так что ее волосы шелковым пологом укрыли их обоих от льющегося сквозь башенное окно света. Пока что она могла позволить себе быть лишь женой.*** Принцесса Сибилла была далеко не так глупа, как полагала ее мачеха. На взгляд Сабины, Сибилла была скорее беспечна. Слишком беспечна для той, в чьих руках по воле случая оказалась судьба целого королевства. Дочь, сестра и в будущем мать иерусалимского короля?— крохотного ребенка, еще только учившегося ходить?— Сибилла с удивительной доверчивостью слушала льстивые речи Балдуина д’Ибелина и отмахивалась от любых упоминаний о стычках с магометанами на северных границах королевства. Сабина всё чаще ловила себя на мысли, что не смогла бы быть столь спокойна, если бы ее единственный брат сражался сейчас с врагами христианства, рискуя погибнуть в любое мгновение. В действительности братьев у нее было семеро, и не все они могли похвастаться тем, что хотя бы помнят имя очередной их сестры от любимой отцовской наложницы-гречанки. И в глубине души Сабина предпочла бы иметь лишь одного брата, если бы он был таким же, как Балдуин. Если бы сам Балдуин был её единственным братом. О том, что в участи королевской сестры приятного мало, Сабина не задумывалась. Поскольку не задумывалась и о самой этой участи. Быть принцессой она если и желала, то лишь в детстве, когда не понимала, насколько это в действительности неприятная жизнь. Сам Балдуин, пока еще был в Иерусалиме, взирал на беспечность Сибиллы с кривоватой усмешкой, некрасиво искажавшей линию его рта. —?Это хорошо,?— сказал он как-то раз, глядя из окна своего кабинета на гуляющую по дворцовому саду сестру. —?Наверное, будет лучше, если она не станет плакать по мне, когда я умру. —?Что ты говоришь? —?негромко упрекнула его Сабина, бережно упаковывая королевские документы. В путь Балдуин собирался основательно, явно намереваясь провести вдали от своей столицы не один месяц. —?Я смирился,?— равнодушно ответил король, по-прежнему не отводя глаз от сестры. Смирился, повторила про себя Сабина. Смирился после того, как в конце прошлой зимы дворец посреди ночи наполнился радостными криками, передаваемыми от одного человека к другому, от слуги к барону, от знатной дамы к обыкновенной кухарке. Сын. Сын! Принцесса родила сына! Сабина смотрела на хныкающий, завернутый в расшитые гербом Иерусалима пеленки комочек с красным личиком и едва различимым пушком светлых волос на крохотной головке и не понимала, почему все остальные так радуются. Пройдут годы, прежде чем этот мальчик сможет поднять меч против сарацин. Да можно было расшить гербами и вензелями каждый дюйм его пеленок, но это всё равно останутся пеленки, а не боевое знамя. Появившийся тогда в дверях Балдуин?— сонно щурящий прозрачные глаза и почти красивый от того, как небрежно растрепанные золотистые волосы скрывали язвы на его лице и волнами ложились на плечи?— думал так же. —?Хоть покажи мне его,?— попросил король, по-прежнему стоя в дверях и не делая даже попытки войти в покои. Сабина показала. Убрала в сторону край расшитой ткани, чтобы тот не закрывал даже дюйма маленького личика, и бережно?— пусть и немного неловко?— взяла ребенка на руки. Балдуин смотрел на него с застывшим от горечи лицом, пока наконец не спросил, обращаясь к сестре: —?Как ты назовешь его? Гийом? Королей с таким именем в Иерусалиме еще не было, но их собственный отец тоже был Первым, а потому Балдуин не видел ничего предосудительного в том, чтобы в династию вошло еще одно имя. Если это хоть как-то могло помочь Сибилле оправиться от смерти любимого мужа. А Сабина вдруг подумала, что Гийом и Уильям?— это ведь одно и то же имя, просто французская и английская знать произносит его по-разному*. С того дня, как Уильям оставил ее, она видела его везде, словно само Небо говорило, что она поступила правильно, пообещав ждать его, сколько потребуется. —?Нет, не Гийом,?— слабым, усталым голосом ответила Сибилла и попыталась улыбнуться. —?Балдуин. Король молча кивнул, не глядя на сестру и даже закрывшись от нее длинными волнистыми прядями волос, и вышел. Сабина хотела пойти за ним?— и всё равно, что станут говорить сплетники?— но уже через мгновение поняла, что Балдуин выставит ее за дверь, не дав сказать ни единого слова. Мужчины не любят, когда женщины видят их слезы. Балдуин мог буквально разваливаться на части и порой не иметь сил даже сесть в седло, но в том, что исхудавший, хрупкий от пожиравшей его болезни король был мужчиной в большей степени, чем все его бароны вместе взятые, Сабина не сомневалась никогда. Ни у кого из его баронов не хватило бы мужества смотреть в лицо неумолимо надвигающейся смерти, зная, что он никогда не увидит того, как вырастет и сам станет мужчиной и рыцарем названный в честь него сын сестры. С того дня в глазах Балдуина появилось жутковатое выражение, словно бы говорившее ?Я проживу столько дней, на сколько хватит сил?. Но сил у него, казалось, оставалось совсем немного. Впервые увидев этот взгляд, Сабина отчетливо поняла, что это начало конца. Король еще боролся, но уже без малейшей надежды на хоть какое-то чудо. Подписывал новые указы, строил новые крепости и в любое мгновение был готов поднять меч, но уже агонизировал. Иерусалимское королевство, само того не зная, агонизировало вместе с ним. Принцесса Сибилла предпочитала ничего не замечать. А может, не замечала и в самом деле, куда больше погруженная в собственные беды и радости. Смерть Гийома де Монферрата, рождение сына, окружившие принцессу со всех сторон рыцари и бароны, готовые сказать и сделать что угодно, если это хоть на шаг приблизит их к короне Иерусалима?— всё это не оставляло Сибилле времени на раздумья о судьбе целого королевства. Особенно сильно ее интересовали полные заверений в любви письма Балдуина д’Ибелина и явно приукрашенные рассказы нового коннетабля королевства, Амори де Лузиньяна, о его младшем брате. Сабина подозревала, что сентиментальная принцесса так благоволила де Лузиньяну скорее потому, что тот носил то же имя, что и ее покойный отец, чем потому, что в живущем где-то далеко на Западе Ги де Лузиньяне действительно было что-то выдающееся. —?Напишите вашему брату, пусть прибудет в Святую Землю,?— велела как-то раз Сибилла, потягивая прохладный шербет из изящного, сарацинской работы, бокала и наблюдая, как ее сын учится делать первые шаги, поддерживаемый парой изящных смуглых рук, унизанных тонкими, звенящими от малейшего движения браслетами. Теперь, присматривая за будущим королем, Сабина могла позволить себе носить не только шальвары, но и красивые платья, пусть и не превращавшие ее в знатную даму, но с первого взгляда дававшие понять, что она не рядовая служанка. А если правильно заколоть волосы и убрать их под тонкую сетку, пусть и не украшенную драгоценными камнями, то никто и не скажет, какой они в действительности длины. —?Присмотри за мальчиком,?— сказал тогда Балдуин, уже сев в седло и подбирая длинные поводья. —?Если что случится… Он не договорил, но Сабина поняла короля безо всяких слов. —?Я буду заботиться о нем, как о своем собственном,?— пообещала она, старательно отгоняя мысли о том, что и сама уже могла бы держать на руках ребенка. Мальчика или девочку, у которых были бы франкские черты лица, кожа светлее, чем у их матери, и, быть может, даже чуть раскосые, цвета серого жемчуга, глаза с длинными густыми ресницами. У них был бы красивый ребенок. Мальчик, который вырос бы высоким сильным рыцарем, способным победить любое зло, или девочка, за руку которой однажды стали бы сражаться даже короли. Но ребенка не было. Быть может, в этом была лишь ее вина. А быть может, и их обоих, поскольку тех украдкой проведенных ночей оказалось недостаточно. Но этого ей почему-то было даже горше, чем если бы пришлось оправдываться перед всем светом за рождение бастарда от неизвестного отца. Уильям бы, верно, не понял. Сабине порой казалось, что честь, и ее, и его собственная?— пожалуй, его честь даже стояла на первом месте?— была для Уильяма куда важнее всего остального. И даже ее любви. Сабина пыталась это принять. До сих пор пыталась. И вместе с тем ее брала злость при одном только взгляде на принимающую подарки принцессу. Сибилле, пожалуй, было позволено любить не больше, чем ее служанке, но вместе с тем Сибилле не нужно было таиться. И придумывать глупые отговорки, почему у нее до сих пор нет мужа и детей. —?Я, хвала Господу, всего лишь служанка, а не принцесса или графиня, чтобы быть обязанной как можно скорее выйти замуж,?— смеялась Сабина, но Балдуин, когда еще был в Иерусалиме, смотрел так, словно прекрасно видел: дело отнюдь не в этом. Впрочем, он ни на чем не настаивал, поскольку служанка и в самом деле была в некотором роде свободнее принцессы или графини. Они ничем не владела?— не могла владеть, поскольку была никем?— и ничего не могла дать возможному мужу. О том, что возможный муж готов взять ее и без всего, Балдуин заговорил лишь однажды и больше этой темы не поднимал: —?Есть рыцарь, который клянется любить и защищать тебя даже несмотря на то, что… —?Что я дочь магометанского купца и шлюха покойного отца Вашего Величества? —?вспылила Сабина с неожиданным для нее самой ядом в голосе и тут же испугалась, что обидела его ни за что. —?Прости меня,?— попросила она слабым от страха голосом. —?Я не заслужила твоей доброты. —?Ты не любила моего отца, верно? —?спокойно ответил король, казалось, ничуть не задетый этим выпадом. —?Впрочем, было бы странно, если бы любила. Мне следовало догадаться раньше. И он не любил. Он ведь ничего тебе не дал. Кроме бесчестья. —?Я ничего не просила,?— бросила Сабина, чувствуя, что вновь начинает злиться. —?Может, я и шлюха, но не настолько, чтобы требовать с мужчины плату за свое тело. —?Я говорю не о плате. Но если мужчина любит женщину, он наверняка захочет ей что-то подарить, разве нет? —?Это в любом случае плата,?— качнула головой Сабина. —?Если только женщина не любит мужчину в ответ. Она не приняла бы подарков от Амори, даже если бы тому и в самом деле взбрело в голову ей что-то подарить. А затем, задумавшись на короткое мгновение, поняла, что даже не думала о том, чтобы ждать каких-то подарков от Уильяма. Даже не потому, что он был тамплиером, едва ли способным подарить ей хоть что-то, кроме самого себя, а потому, что… Он вдруг представился ей с удивительной отчетливостью, полулежащий рядом в ворохе спутанных простыней, привычно опираясь на левую руку, густые рыжеватые волосы переброшены на плечо, и в свете догорающей свечи отчетливо виден совсем простой деревянный крест на грубом шнурке и сильные тренированные мускулы на руках и груди. И улыбка, заметная даже не столько на окаймленных короткой бородой губах, сколько в блестящих серых глазах. Где же ты? Я ничего не прошу, ни золота, ни красивых тканей, даже клятв и обещаний не прошу, только вернись ко мне. По ночам, отходя от постели принца к широкому окну, Сабина подолгу вглядывалась в темноту спящего Иерусалима. С севера, от ворот Дамаска, шла буря, и где-то там пытался остановить надвигающуюся беду золотоволосый король. С запада почти непрерывно дул ветер с запахом соли, и где-то там, среди пенящихся голубых и темно-синих волн, плыл ничем не примечательный франкский корабль. Сабина смотрела, представляя себе никогда не виденное ею в действительности море и трепещущий на ветру сероватый парус, и думала о том, как далека, должно быть, от Иерусалима эта окруженная туманами и купающаяся в зелени Англия. Да и лежащая среди золотых и белоснежных песков Кербела, в которой она провела первые семь лет своей жизни, была к Святому Граду не намного ближе. Сабина смотрела в темноту с рассеянной полуулыбкой на губах, рисуя дуновениями ветра скуластое лицо в обрамлении длинных, чуть волнистых волос, и знала, что он возвращается.