Глава десятая (1/1)

Дождь начался внезапно. Еще мгновение назад небо над Храмовой горой радовало глаз своей яркой эмалевой голубизной, а солнце неторопливо поднималось к зениту, не встречая на своем пути даже прозрачной облачной дымки. Но за считанные минуты с запада налетел сильный, почти ураганный ветер, принесший с моря темные, затянувшие небо до самого горизонта тучи, и те прорвались сплошной стеной ливня, не позволявшего разглядеть даже острие собственного и направленного на противника меча. —?Довольно! —?решил Жослен, отфыркиваясь от теплой, но мгновенно вымочившей одежду насквозь воды. На утоптанной сотнями ног площадке ристалища стремительно образовывались мутные от пыли и песка лужи, сливались друг с другом и поначалу ручейками, а затем и единым потоком хлынули вниз по склонам холма. Уильям нехотя кивнул и мотнул головой, стряхивая с выбившихся из косицы волос крупные теплые капли. Ему дождь не показался бы помехой, даже будь тот ледяным и сбивающим с ног сродни вышедшему из берегов речному потоку. Паломничество к Иордану надвигалось быстрее сезона дождей, и десять несчастных рыцарей, отряженных вместе с командором Иерусалима в помощь и на возможную защиту христиан должны были быть во всеоружии. Поэтому им следовало тренироваться, тренироваться и еще раз… Кого, заинтересовался, лениво растягивая слова, внутренний и подозрительно похожий на Льенара голос, ты обманываешь? Тренироваться ему нужно, как же! Уильям тряхнул головой, отмахиваясь от назойливого голоса. Хвала Господу, Льенар сейчас гонял других рыцарей в Бейруте, иначе уже замучил бы Уильяма каверзными вопросами. Жослен тоже был проницательнее Ариэля, первым столкнувшегося со стихийным бедствием ?Влюбленный де Шампер??— Уильям был уверен, что Льенар обозвал бы происходящее именно так и именно стихийным бедствием,?— но Жослен, по счастью, на откровенном разговоре не настаивал. Хотя и попытался на него вызвать. —?Вилл, кто она? —?без обиняков спросил аквитанец, когда Уильям зачастил на ристалище в надежде отвлечься от греховных мыслей. —?Та сарацинка? Пойманный с поличным Уильям попытался прикинуться, что не понимает, о чем речь. —?Какая сарацинка? Жослен вздохнул, покачал головой, но настаивать на откровенности не стал. —?Нет, дело, конечно, твое,?— согласился аквитанец, опираясь на собственный меч,?— но ты уж хоть не красней тогда каждый раз, когда капеллан заводит речь о рукоблудии. Уильям в ответ вновь залился румянцем до корней волос. Он уже был готов проклинать эти руки с узкими изящными ладонями и длинными тонкими пальцами, при взгляде на которые грех рукоблудия приобретал новый, прежде почти незнакомый ему смысл. Господь, за что? За какие грехи мужчин ты решил послать им женщин? —?Ничего я не… То есть… В общем… А что, так заметно? —?простонал Уильям, поняв, что в сокрытии подобных грехов он совершенно не преуспел. Жослен вздохнул еще раз, небрежным, почти королевским движением откинул со лба кольца светлых волос и начал издалека: —?Позволь задать тебе нескромный, но весьма животрепещущий вопрос. У тебя женщины вообще были? Уильям оскорбился. Нет, он, безусловно, тамплиер. И обет целомудрия не нарушал ни разу. Но Жослен что же, всерьез полагает, что наследник барона и в прошлом один из завиднейших женихов Британии?— если рассматривать его в качестве именно старшего сына Артура де Шампера, а не бастарда Юстаса, от которого все шарахались, словно от прокаженного?— не знает, что делать с женщинами? Вот это уже было обидно. —?Нет,?— вздохнул Жослен уже в третий раз. —?Я не про кухонных девок и прочую челядь, которые всегда рады угодить милорду. Я про такую женщину, ради которой и самому Господу Богу вызов бросить не побоишься, лишь бы только она была твоей и ничьей больше. Была такая? Уильям задумался?— больше для очистки совести?— и ответил: —?Нет. —?Ну теперь есть,?— непривычно мрачным тоном ответил Жослен, но читать ему нотации о греховной женской природе и долге тамплиера не стал. Вот еще, подумал на это Уильям. Нет у него никакой женщины, и не нужна она ему. Да и чем дочь сарацинского купца могла быть лучше той же гронвудской дочки конюха, которую он знал еще совсем мальчишкой? А теперь даже имени ее вспомнить не мог. Челядь, она и есть челядь, и де Шамперу ровней быть может! Нечего и думать о ней! Но при следующей же встрече с дочерью сарацинского купца с ним вновь начала твориться какая-то чертовщина. Сабина, если подумать, была безукоризненно вежлива и отстраненна. Посмотрела сквозь него и сказала побелевшими губами: —?Мир вам, мессир. Уильям опешил от такого прохладного приема и мгновенно позабыл, что сам собирался игнорировать ее существование. —?Что с вами? Вы больны? Мессир, да вы бестактнее последнего конюха, выругался он на самого себя в мыслях, но Сабина этой бестактности даже не заметила. —?Нет, мессир,?— ответила сарацинка бесцветным голосом,?— я здорова. Она, повторил про себя Уильям, здорова. А кто нет? Король, немедленно напрашивался ответ. Тот не появлялся на людях с самого приезда своего будущего зятя, а мать короля неожиданно для всех засобиралась присоединиться к паломничеству к Иордану… И последний конюх понял бы, что здесь что-то нечисто. Но что такого случилось с мальчиком, что его мать, по слухам, вознамерилась идти к священной реке пешком, словно крестьянка, вместо того, чтобы собрать вокруг короля лучших лекарей христианского мира? Сабина на попытку расспросить ее отреагировала очень странно. —?Я скажу вам, если вы поклянетесь никому об этом не рассказывать. Даже Магистру вашего ордена. Клянитесь самым дорогим, что у вас есть! Балдуин был болен и, судя по всему, тяжело, а она рассчитывала, что Уильям скроет причину болезни от собственного Ордена? Подобное было невозможно ни при каком раскладе. Иной рыцарь и вовсе бы солгал доверчивой девушке, поклялся бы всем, чем она пожелала, а затем выложил бы Магистру как на духу, что происходит во дворце. Но Уильяму подобные методы претили. Льенар бы сказал, что он дурень, раз ставит свою честь выше нужд Ордена и, возможно, всего королевства, но… К дьяволу политику, если она требует превратиться в подлеца, готового обманывать измученную переживаниями женщину! —?Благодарю вас, мессир,?— неожиданно прошептала Сабина и опустила полные слез глаза куда-то в пол. —?Похоже, что вы единственный честный человек в этом Святом Граде. Уильям от такой похвалы растерялся еще сильнее. И в другой ситуации посмеялся бы над тем, насколько они оба политически недальновидны. —?Если… если вам что-то понадобится… —?Благодарю,?— повторила сарацинка. —?Я могу о себе позаботиться, мессир,?— и уголки ее губ дрогнули в едва заметной улыбке, когда она добавила. —?Теперь. Уильяму захотелось наплевать на все приличия, притянуть ее к себе и целовать и тормошить, пока она не начнет смеяться, как в ту ночь на балконе. Собственные уверения в том, что дочь купца де Шамперу?— а то и де Блуа, если говорить откровенно?— не ровня, теперь действовали слабо. Настолько слабо, что в какой-то миг Уильяму захотелось написать обо всем этом матери. А после этого он еще и умудрился насмерть поссориться с Эдвардом?— вот по кому Уильям уж точно не скучал за все те годы, что провел в Бейруте! —?и до самого паломничества пребывал в состоянии плохо скрываемой ярости и горькой, совершенно детской обиды на весь мир. Начались неприятности с того, что Жослен незадолго до полудня отыскал его на ристалище и потащил в сторону ворот прецептории, приглушенно шипя что-то вроде ?Совсем из ума выжили, кто так делает, иди за мной сейчас же!?. Уильям не понял, что вдруг привело аквитанца в такое недоброжелательное расположение духа, но послушно пошел следом, перед этим все же вывернувшись из чужой хватки. Тем более, что вид невысокого и порой даже кажущегося обманчиво-щуплым?— так думал всякий, кому ни разу не доводилось скрестить с ним клинки?— Жослена, тащащего за собой рыцаря на полголовы выше и едва ли не вдвое шире в плечах, со стороны, должно быть, казался весьма комичным. Самому Жослену было, в общем-то, все равно, а вот гордость Уильяма насмешек не терпела с детства и выслушивать хихиканье других рыцарей на ристалище не собиралась. —?Ты объяснишь мне, в чем дело или нет? —?не выдержал Уильям, когда друг поспорил, отчаянно жестикулируя, с привратником у ворот прецептории и явно вознамерился выйти в город. —?Объясню, но не здесь,?— отмахнулся Жослен и снизошел до человеческого разговора, когда Храм Соломона остался далеко позади. —?Ты уж прости меня за непочтительность, но посоветовал бы ты своим домочадцам подбирать посыльных поумнее, а? —?А что случилось? —?мгновенно насторожился Уильям. Из домочадцев ему писала только мать, да и та не могла написать ничего такого, из-за чего бы у Уильяма были неприятности, но с другой стороны… Кто знает, как отреагирует Магистр де Сент-Аман, узнав о том, что один из его рыцарей постоянно переписывается с семьей? Впрочем, постоянно?— это слишком сильно сказано, письма из Англии в Палестину шли, бывало, по полгода. И еще столько же?— в обратную сторону. Но пресловутого отказа от семьи ради Ордена это не отменяло и вероятных вопросов со стороны Магистра не снимало. Льенар на такие вещи смотрел сквозь пальцы?— ?Что хочешь, любезный брат, делай, только совсем уж не наглей и магометанам головы рубить не забывай?,?— а вот Магистр мог и рассвирепеть. —?А случилось вот что,?— ответил Жослен, сворачивая на какую-то узенькую улочку сродни той, в которой Уильяму однажды пришлось сражаться ради сарацинки в чадре. —?Подъезжаю я, значит, к воротам из города, и тут мне чуть ли не под копыта бросается какой-то оборванец и начинает на ломаном лангедоке спрашивать, не знаю ли я благородного мессира Уильяма де Шампера? У него де к благородному мессиру послание от его матушки, и передать сие послание сказано лично в руки. Хвала Господу, что хоть этим озаботились! —?Жос,?— недовольно сказал Уильям, нахмурив брови. —?Мои извинения, благородный мессир,?— сухо ответил Жослен, явно не раскаиваясь в своих словах не капли. —?Можешь злиться, но представь, что было бы, если этот, с позволения сказать, посланец столкнулся не со мной, а… Да с любым другим рыцарем он мог столкнуться, и результат был бы один! —?воскликнул аквитанец и без предупреждения свернул в какую-то почти неприметную дверь, так что Уильям едва не проскочил мимо. Трактиром заведеньице можно было назвать с большой натяжкой, но уже через мгновение Уильяму стало не до разглядывания этой комнатушки, поскольку навстречу ему метнулся маленький и пухленький человечек в добротной, но явно знававшей лучшие времена одежде. И немедленно залебезил про то, как он рад наконец отыскать благородного мессира, как матушка благородного мессира передает ему наилучшие пожелания и как удивительно благородный мессир похож на своего отца. У благородного мессира от такого заявления самым не рыцарственным образом вытянулось лицо и взлетели брови. Заявить нечто подобное мог только человек, в глаза не видевший Артура де Шампера. —?Я вас не знаю,?— отчеканил Уильям и положил руку на навершие меча. —?Где доказательства, что вас действительно послала моя мать? С чего бы это леди Милдрэд было посылать к сыну незнакомого ему слугу, если в Гронвуде нашлась бы дюжина знакомых? На ассасина человечек был, конечно, не похож, но ассасины тем и славились, что могли притвориться кем угодно. А бастард принца Юстаса?— немедленно вспомнились ему все предостережения Льенара?— это фигура для Генриха Плантагенета крайне опасная. Как знать, может, у этого бастарда и в Святой Земле враги найдутся? С таким происхождением вообще хорошего ждать трудно. Но человечек залебезил вновь, постоянно раскланиваясь, и сунул благородному мессиру запечатанное баронской печатью письмо. В Гронвуде человечек, представившийся Томом?— трудно было представить себе имя распространеннее этого,?— появился, по его словам, совсем недавно, прибился к знатным де Шамперам после смерти своего прежнего, не оставившего наследников хозяина и быстро зарекомендовал себя хорошим и верным слугой. Он обещал леди Милдрэд доставить ее письмо сыну так быстро, как только возможно это для смертного человека, и не подвел ее, мессир, как видите, не подвел! Ну-ну, раздраженно думал Уильям, распечатывая письмо под болтовню человечка. В начале письма мать подтвердила заверения этого Тома, что он и в самом деле послан из Гронвуда, а затем Уильям прекратил читать и стиснул письмо в кулаке, смяв пергамент с такой силой, словно это было послание не от родной матери, а от злейшего врага. Человечек перестал лебезить и испуганно уставился на рассвирепевшего рыцаря, мгновенно сообразив, что тот сможет точно также смять не только письмо, но и горло незадачливому посыльному. —?Вилл,?— осторожно сказал Жослен. То ли намекал благородному мессиру, что он и без того привлекает к себе слишком много внимания, то ли спрашивал, какие еще неприятности свалились на его бедовую рыжую голову. —?Поздравь меня,?— процедил в ответ Уильям. —?Мой брат женился. Сколько ему было теперь? Восемнадцать? Хотя неизвестно еще, сколько времени этот Том добирался сюда с письмом… Да и какая разница?! Это не меняло того факта, что Гай… Значит, вот оно как?! Для этого де Шампера невеста в Англии нашлась? Уильям вновь развернул смятый пергамент и отыскал имя. Силы небесные, сами де Клары девицу не пожалели! Знатны и богаты, отличная пара королевскому племяннику. Уильяму внезапно захотелось бросить всё, швырнуть в лицо де Сент-Аману белый плащ и объявиться на пороге Гронвуда с женой в сотни раз красивее любой английской девицы. И, возможно, уже и с сыном, отсюда до Англии путь неблизкий. После чего вышвырнуть Гая с его девкой из де Кларов за порог и поставить благородного Артура де Шампера перед фактом, что все его земли унаследует сначала ублюдок Юстаса Блуаского, а затем и ребенок этого ублюдка от дочери сарацинского купца. Вот это будет скандал! А после этого можно и английский трон замахнуться, раз уже его так из-за этого травили. Будет им не Генрих II Плантагенет, а Вильгельм III Блуа! За что, как говорится, боролись, господа графы и бароны! И леди Милдред придет от всего этого в ужас. Эта мысль его резко отрезвила. Уильям прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и решил, что дело того не стоит. Хотя полюбоваться на лицо барона было бы, конечно, приятно. Помнится, был уже в этой семье один бывший тамплиер, нагрешивший с сарацинкой, так почему бы не появиться и второму? Правда, Эдгару Гронвудскому в свое время хватило совести не позорить родню окончательно и не делать эту сарацинку английской баронессой. Уильяму от таких мыслей и вовсе должно было сделаться совестно, он и белый плащ-то надел, чтобы больше никого своим существованием не позорить, но совестно почему-то не делалось. Она бы понравилась матери. Красивая, улыбчивая, набожная и, в отличие от большинства знатных девиц, смелая и рассудительная. Такая не будет целыми днями лежать в постели, поедая сладости. Подходящая жена для будущего барона, всегда готовая поддержать его и дать совет в трудную минуту. А то, что совсем незнатная…? Да кто там докажет, из какого гарема Уильям ее вытащил? Сказал, дочь багдадского халифа, значит дочь багдадского халифа, и попробуй только поспорь с бешеным бастардом. Этих дочерей в глаза никто не видел даже в самом халифате, не то, что в какой-то Богом забытой Англии. А король Амори… Да к дьяволу короля, сколько знатных женщин что в Англии, что в Святой Земле выходило замуж по три, а то и четыре раза, и никто из их мужей не жаловался, что он у госпожи графини или баронессы не первый мужчина. Правда, госпожа графиня или баронесса в ответ одаряла мужа землями и, бывало, еще и титулом, но Уильям здраво рассудил, что титулы Святой Земли в Англии всё равно мало что значить будут, а собственное наследство позволяло ему не задумываться о деньгах или землях. Оставалось только снять плащ, жениться и оставить Гая и де Кларов ни с чем. А сама Сабина… Сабина умна и от такой выгодной партии вряд ли бы отказалась. А уж он бы добился рано или поздно, чтобы она его полюбила. В тот момент Уильям был готов и в самом деле расписать всё это в красках в ответном письме и осчастливить родню возвращением под руку с ?магометанской принцессой?. Но затем взял в руку перо и, стиснув зубы, выцарапал с пол-локтя дежурных поздравлений любимому братцу и его молодой жене. Даже наследников пожелал. Леди Милдрэд от такого фальшивого письма, безусловно, расстроится даже сильнее, чем если бы он вылил на Гая ведро помоев. Уж кто-кто, а матушка сразу поймет, что тут ни одного искреннего слова. Зато лорду Артуру не будет еще одного повода посетовать на то, каким мерзавцем вырос подброшенный ему бастард. Говорливый человечек Том, получив ответ, проворно запрятал его в сумку, еще раз раскланялся с благородным мессиром?— ?Уйди с глаз моих!?, в ярости думал Уильям, с трудом сдерживаясь, чтобы не отвесить ему пинка,?— и, выскочив из трактирчика, мгновенно затерялся среди жителей Иерусалима. Жослен молчал всю дорогу до Храмовой горы, прекрасно видя, что Уильям готов убивать, поэтому настроение у того почти улучшилось. И тут о себе напомнил пекарский сынок из Лондона и бравый сержант в Святой Земле Эдвард. —?Куда это вы ходили? Он, может, спрашивал и в шутку, но Уильяму было совершенно не до шуток. Поэтому он вызверился в ответ быстрее, чем Жослен успел ответить Эдварду сам или хотя бы остановить своего не в меру вспыльчивого друга. —?Тебе какое дело?! —?Вилл,?— со страдальческим видом закатил глаза Жослен, но было уже поздно. Пекарский сынок подобрался, сощурил глаза и ответил: —?Мне, может, и никакого, а вот Великий Магистр, глядишь, и заинтересуется. Или что, думаешь, рыцарские шпоры получил и всё тебе можно, бешеный? —?Ах ты…! Намеренно Эдвард назвал его бешеным или же просто бросил первое пришедшее на ум слово, но для Уильяма это стало последней каплей. Поэтому когда их растащили, не в меру болтливый сержант обзавелся сломанным носом, а Уильям еще долго сплевывал кровь и трогал языком правый верхний клык. Тот всё же решил остаться в челюсти, но обзавелся сколотым нижним краем. И это здорово помогло отвлечься, когда их вытащили на суд капитула, а потом повелели раздеться до пояса и подвергли бичеванию кожаным ремнем. Эдвард скулил, словно никогда не получал от папаши-пекаря, Уильям вспоминал оруженосцев лорда д’Обиньи. Те били сильнее. —?Красавец,?— заявил Жослен, когда оценил повреждения, и добавил, еще раз глянув на сколотый зуб. —?Не волнуйся, если не присматриваться, то и не заметишь. Язык себе только не порежь. —?Убью гаденыша,?— ругался в ответ Уильям. Наказание этим не ограничилось, следом за поркой наложили эпитимью, а потом еще и отрядили сопровождать паломников к Иордану. Уильям на эту каторгу один раз уже попадал, а потому считал, что после такого наказания он имел полное право добить Эдварда, чтобы кара была действительно справедливой. —?Не злись,?— миролюбиво ответил Жослен и подарил ему улыбку. —?Это грех. И на этого глупца тоже не срывайся. Я, если подумать, его понимаю. Уж больно парню охота рыцарем стать, а заслужить всё никак не получается. —?Значит, плохо старается! —?вызверился в ответ Уильям, но аквитанец только вздохнул?— мол, что мне с тобой, дурнем, делать? —?и закачал головой. —?Может, и так, Вилл. Но в любом случае, тебя ему видеть очень обидно. Потому что тебе в свое время рыцарское звание из королевских рук свалилось. Ты, конечно, сын барона и у тебя свои привилегии, но Эдварду от этого нелегче. Уильям грязно, не по-рыцарственному, выругался, пожелав Эдварду провалиться в Преисподнюю, но спорить не стал и с тех пор подчеркнуто игнорировал пекарского сынка. И без него хватало неприятностей. Да и бешеного бастарда надо было держать в узде. Балдуин по-прежнему прятался от всех своих подданных и, в первую очередь, от недавно обретенных друзей-тамплиеров, а на тех?— вернее, только на одного из них?— неумолимо надвигалось паломничество к Иордану, поэтому Уильям и не настаивал на королевской аудиенции. И вскоре начал даже радоваться этому паломничеству, потому как подготовка выматывала настолько, что у него даже не оставалось сил на яркие, прежде не дававшие покоя сны. Даже одного такого видения было достаточно для того, чтобы заработать себе пожизненную епитимью, никакие драки с сержантами и рядом не стояли. Вместе с матерью короля в паломничество собралось не иначе, как полгорода. Уильям поначалу решил, что это и хорошо, хлопот будет столько, что он только о паломниках думать и будет. Но не успели все эти многочисленные, заполонившие собой тракт до самого горизонта паломники дойти даже до Гефсиманского сада, как Уильям окончательно уверился в мысли, что Господь нынче не на его стороне. После чего остановил коня, вернулся к бредущей с края и закутанной на манер магометанки фигурке и спросил, чуть наклонившись с седла: —?Что вы здесь делаете? —?Иду, мессир,?— бесцветным голосом ответила Сабина, не поднимая глаз. Уильяму ее тон совершенно не понравился. —?Пешком? —?А можно идти еще как-то? —?в равнодушном голосе прорезались едва слышные нотки удивления. —?Большинство, как видите, едут верхом. В крайнем случае, на ослах. Мать короля вон тоже пешком не пошла, несмотря на все слухи, а ехала на миниатюрной белой лошадке, окруженная десятком рыцарей. Один из них обернулся и посмотрел не то на бредущую в отдалении сарацинку в темной накидке, не то на донимавшего ее тамплиера. —?Я не умею ездить верхом,?— пожала плечами Сабина. —?А осла у меня нет. Могла бы и раньше об этом предупредить, раздраженно подумал Уильям. Уж осла бы ей точно нашли, поскольку это тоже входило в обязанности Ордена, когда тот сопровождал паломников к священной реке. Женщины! Вечно у них ветер в голове. —?Я думал, вы останетесь при короле,?— продолжил Уильям свои не слишком умелые попытки завязать разговор, решив не говорить ей, что он думает об идее пройти пятьдесят с лишним миль пешком. И эта попытка оказалась еще хуже предыдущей, поскольку Сабина вдруг самым настоящим образом всхлипнула и выдавила, глотая слезы: —?Я ничем не могу помочь королю. Уильям растерялся и невольно дернул на себя поводья, заставив коня недовольно всхрапнуть. —?Вы плачете? Господь его знает, что делать с рыдающими женщинами. —?Нет,?— вновь всхлипнула сарацинка и низко опустила голову, скрыв лицо за краем наброшенной на волосы темной накидки. —?Я вас более не задерживаю, мессир. Уильям в смятении пришпорил коня и поехал дальше. Или ему нужно было остаться и… И сделать что? Он даже не знал, что с Балдуином, а даже если бы и знал, то чтобы он ей сказал? Уильям никогда не признавал за собой таланта утешать других, а потому наверняка сделал бы только хуже. Но мысли о бредущей где-то позади девушке не давали покоя. Конечно, она была не единственной, кто шел пешком, но… Легко изображать из себя сурового к женщинам храмовника, когда они лишь глупо хихикают и бесцельно прохаживаются туда-сюда в своих ярких платьях. Но какой мужчина останется равнодушным, когда на женщине от горя лица нет? Поэтому когда впереди показались первые склоны Иудейских гор, освященные уже садящимся за спиной, но упорно пробивающимся сквозь тучи солнцем, Уильям не выдержал и вновь придержал коня возле идущей уже заметно медленнее сарацинки. —?Вы не устали? —?Чего вы хотите от меня, мессир? —?вздохнула Сабина, явно не обрадованная таким вниманием. —?Я по-прежнему женщина и королевская девка, поэтому не понимаю, зачем вы ищете моего общества. Ничего я не ищу, раздраженно подумал Уильям и ответил: —?Мой долг?— заботиться о паломниках. А уж о королевской девке могла бы и вовсе не напоминать. Это по-прежнему раздражало его и даже злило. Силы небесные, почему король? Почему из всех мужчин именно он? А кого ей следовало выбрать? Храмовника? Король хотя бы мог обрядить ее в красивые платья и посадить за изобилующий вкусностями стол. А ты, спрашивается, что ей дашь, кроме своей весьма сомнительной… любви? Не говоря уже о том, что соблазнить девицу?— это худшее, что только способен сделать рыцарь Христа. Право победителя, раздраженно ответил Уильям самому себе, хотя и понимал, что это действительно было бы худшим. Взять невинную девушку после всего, что он говорил и делал, руководствуясь честью? И растоптать эту честь раз и навсегда, и свою, и Сабины. Нет, такого Уильям бы сделать не посмел. Как бы ни была она красива и обаятельна, до такой мерзости он бы никогда не опустился. Но вот ведь проклятие, не уступи она Амори, и Уильяму бы оставалось только восхищаться ею издалека. А теперь он только и мог думать о том, что ничем не хуже короля. Он моложе, он сильнее, он, в конце концов, красивее. А она не девица, которой нужно было беречь свою честь. Воистину от женщин одни только беды. —?Расскажите мне что-нибудь, мессир,?— неожиданно попросила Сабина, не подозревая, о чем он думает, и рассудив, что упрямый храмовник не собирается оставлять ее в покое. Уильям в очередной?— не иначе, как в тысячный?— раз растерялся. —?Что рассказать? —?спросил он, но остановил коня и легко спрыгнул на землю. После такой долгой тряски в седле будет не лишним немного пройтись, тем более, что частые осенние дожди прибили вечно стоящую на трактах пыль и теперь идти здесь было одно удовольствие. —?Не знаю,?— пожала плечами Сабина. —?Что-нибудь. Только не стихи. —?Я стихов не знаю,?— глухо ответил Уильям, немедленно припомнив английских девиц в туго шнурованных блио. Тем только стихов и хотелось. —?А почему нет? —?невольно заинтересовался он такими неожиданными для женщины предпочтениями. Сабина хмыкнула и ответила с горечью в нежном мелодичном голосе, в буквальном смысле выбив у Уильяма почву из-под ног: —?Когда мужчина начинает говорить о стихах, это значит, что он намерен уложить женщину в свою постель. При этом редко задумываясь, хочет ли сама женщина того же. А я если и уступлю, то лишь тому, к кому почувствую не одно только раздражение. —?Для женщины,?— ответил Уильям, когда вновь обрел дар речи,?— вы слишком прямолинейны. Но при этом не мог отделаться от мысли, что ему ничего иного не хотелось сильнее, чем узнать, что она чувствует к нему самому. В конце концов, не может же ее спаситель?— и неважно, что это было четыре года назад?— вызывать у гордой сарацинки одно лишь раздражение. —?Пусть и прямолинейна,?— равнодушно ответила Сабина, в очередной раз пожав плечами. И добавила, указав глазами на одного из рыцарей в окружении скачущей впереди матери короля. —?Вон, видите? Только и говорит, что о моей красоте, и поэмы декламирует. А у самого сын лет на десять старше меня. Каково, а? Уильям смерил указанного старика не предвещающим ничего хорошего взглядом, привычно нахмурив брови, и Сабина рассмеялась. Негромко и как-то вымученно, но всё лучше, чем этот ее стеклянный взгляд и бесцветный голос. —?Не будь вы тамплиером, мессир, я бы сказала, что вы ревнивы, как и все мужчины. —?Не будь я тамплиером,?— с плохо скрываемым раздражением ответил Уильям,?— и я бы уже вызвал его на поединок. Впрочем, я и сейчас могу, если вы вновь попросите у меня защиты. —?Храмовникам нельзя сражаться с христианами,?— покачала головой Сабина. —?Не нужно мне такой защиты, мессир, я уж как-нибудь сама. Он не первый, кто думает, что раз он рыцарь, то ему всякая служанка угождать будет. Это ?как-нибудь сама? не понравилось Уильяму еще больше. Не помогал даже постоянно зудящий в голове голос разума, умолявший его опомниться. Раз не мне, твердо решил Уильям, то и никому. Поэтому остановил коня и стремительным движением?— пока не передумал или, упаси Господь, не осознал в полной мере, что именно он делает! —?обхватил бредущую рядом сарацинку за талию и усадил в седло. Сабина вцепилась руками в высокую переднюю луку и уставилась на него сверху вниз ошарашенными глазами, уронив от резкого и неожиданного подъема скрывавшую ее волосы тонкую темную накидку. —?Сидите,?— бросил Уильям и подобрал брошенные поводья, изо всех сил стараясь не замечать этого растерянно-благодарного взгляда. Он всего лишь храмовник, который обязан помогать паломникам, ничего более. Поэтому нечего так на него смотреть. —?Пока все ноги себе в дороге не сбили. —?Спасибо, мессир,?— пробормотала Сабина, часто моргая, и поправила сползшую накидку. Наверху, среди затянувших небо туч, загрохотало и заворочалось, грозясь вновь пролиться ослепляющим осенним ливнем. Уильям искренне понадеялся, что они успеют сделать привал и поставить шатры до того, как он вымокнет насквозь.