4. Trinity Blood, "В мелочах" (Матвей, Петр, эпизодически Андрей, Паола. G, преслэш) (1/1)
Не то чтобы Ватикан был таким скучным местом, нет. И в рафинированной Инквизиции найдутся свои забавы, если быть внимательным. Там, где всё подстроено под четкие границы, где правила играют едва ли не первейшую роль - еще острее требуется находить несовпадения. Дьявол в мелочах, и мелочи рушат полновесные конструкции одним своим присутствием. Делают серьезное комичным. Важное - бесполезным. Опасных соперников - заинтересованными союзниками.Матвей собирает осколки, высматривает мелочи. День за днём, час за часом, шаг за шагом по коридорам Ватикана и залитым кровью площадям, ступая за людьми, несущими Божью волю.Каждая деталь по-своему интересна - и Матвей присматривается, замечая, запечатлевая.Паола переступает через тела, высоко поднимая ноги, стараясь не стать каблуком в кровь. Не брезгливо - уважительно, и лицо её серьезно, словно каждая смерть её трогает и задевает. Словно ей есть дело до умерших, а умершим - до её отношения к их бренным останкам.Занимательно и забавно - но никуда не годится.Как и то, что Андрей судорожно тянет себя за тугие от крахмала манжеты, и что от волнения проступает пот у него над верхней губой, когда с ним говорит Петр.Как и то, что Петр прихватывает губами кончик пера, когда задумывается над составлением очередного отчета.Бесполезное и полезное; странное и неожиданное.Интересное и - порой - самую малость важное.Как Паола выстукивает носком сапожка - три удара к двум, два к трем, - бесшумно и почти незаметно, если ей приходится ждать у дверей кабинета, когда её примут.Как Андрей кусает костяшки пальцев правой руки, пока левой увлеченно выводит ровные буквы на принесенных для рассмотрения бумагах.Как Петр меряет шагами собственный кабинет и бормочет ?Pater Noster?, изнывая от скуки. На двадцатый раз Петр сбивается, мямлит ?Amen?, поводит плечами и усаживается за стол.Если Матвей войдет, когда Паола стучит ножкой, или Андрей кусает пальцы, или Петр шарахается из стороны в сторону от скуки - они замирают, словно их застали в неловкий момент.Три удара к двум, два к трём. Матвей знает эту мелодию - старая песенка про малышку Полли, которая ушла на войну. Про храбрую малышку Полли.
Он говорит Паоле после непродолжительной схватки, когда Паола оттирает со щек кровь, а вокруг них остывающее поле боя, и дыхания едва хватает на слова:- Храбрая Полли била врагов, - и улыбается.Паола молчит, стиснув побелевшие губы - но больше с ним не здоровается, будто он сказал ей что-то плохое.Потому что Полли - повстанка и, возможно, зубастая, и боится солнца. Потому что Паола - Леди Смерть, карающая длань Ватикана, и она ненавидит зубастых и выжигает их страшнее, чем небесное светило.
Андрей смотрит на него, широко открыв светлые свои глаза, весь молочно-белый и, кажется, испуганный.- Ох, прошу прощения, не хотел вас отвлекать от такого важного занятия, - улыбается Матвей, а Андрей трет о рукав только что вытащенный изо рта палец с еще не сошедшими розовыми отпечатками зубов.?Забавно и преглупо?, — думает Матвей, а Андрей хмурится и раздувает гневно ноздри, сталкиваясь с ним в коридорах. И ускоряет шаг.- Имя Божье всуе, - втискивается в просторный кабинет Матвей без стука, и Петр сбивается с шага, грузно припадая на правую ногу.Будет смешно, - думает Матвей, - если и Глава перестанет с ним здороваться из-за такой мелочи.
Но Петр смотрит на него без тени смущения, расправляет плечи, и щурит глаза опасно и внимательно.- Что? - делает шаг вперед он.- В праздном ничегонеделанье поминать имя Божье, - начинает Матвей, улыбаясь привычно.- Выйди и постучи, как подобает, - ровно говорит Петр, и Матвей дергает уголком губ, почувствовав чужой гнев.Он выходит, оставляет принесенную бархатную папку с бумагами от Его Светлости ди Медичи у неплотно закрытой двери кабинета, разворачивается на каблуках и идет прочь, чеканя шаг, так, чтобы слышно было как можно лучше.Мимолетные слабости и невзрачные привычки - не ахти какая информация, но чтобы недолго повеселить себяхватает и её. Эффект почти всегда предсказуем и одинаков - будь то рядовой, кабинетная мышка-помощница, местный доктор с ученой степенью или суровые высшие чины Инквизиции.
Паола старается не находиться с ним в одном помещении, в поле его зрения дольше, чем того требуется. Когда они рядом - Паола спокойна и собрана, движения её скупы, а светлый взгляд пуст. И придраться не к чему.Андрей делает вид, что он взрослый и деревянный - да ещё и не говорящий.А вот Петр его вовсе не замечает и не старается одернуть себя. Грызет порой губы и - что забавнее - ногти. Пётр теребит волосы, рассеянно глядя в окно, и капает чернилами на отчеты, задумавшись и наморщив нос.Матвей улыбается особенно приторно и невзначай шепчет ему, наклонившись положить на стол бумаги, о том, как это по-девичьи мило - тискать волосы.Потом добавляет, уже прихватив пальцами ручку двери, что кусать ногти тоже не следует - не пристало такое взрослому и серьезному человеку.И Петр плавно, но быстро поднимается, в два шага оказавшись рядом. Нависает над ним, и пряди его волос почти касаются щёк Матвея.- Не пристало человеку, мнящему о себе так много, постоянно трогать старые шрамы, - говорит Петр и на миг переводит взгляд на скрытый челкой лоб Матвея.Матвей теряется лишь на миг, пытаясь понять, когда мог показать этот шрам, когда был так невнимателен. Но Пётр ухмыляется почти весело:- А когда ты не улыбаешься, соблазн дать тебе по лицу уже не так велик.В числе тех людей с нетипичным мышлением, которые реагирует отлично от остальных, оказывается Петр. И не то чтобы Матвей был удивлён или уязвлен - скорее заинтересован. Следит еще внимательнее, зная, что теперь ему ответят той же монетой.Петр знает, что Матвей любит сесть на стол в одиночестве и размахивать ногами; знает даже, что иногда, глубоко задумываясь, Матвей срывает запонки с рукавов неосторожным движением.Что он чай не пьёт - а выливает по возможности в оказавшиеся рядом цветочные горшки, а потом старательно держит у лица пустую чашку.
Петр знает, что Матвей делает много глупостей. Много того, чего сам Матвей почти не замечает. Петр видел его абсолютно серьёзным - и это удивляет Матвея каждый раз, когда Петр колет его увиденным.Петр говорит, что он спадает с лица, когда в бою удар даже вскользь приходится по голове и на несколько секунд перед глазами развертывается абсолютная темнота.Или когда он не может заснуть и, привалившись задницей к боку танка, теребит почти докуренный бычок от самокрутки.Когда он порой смотрит на небо, и мутная поволока звезд задерживает его взгляд на несколько секунд.Когда на улице идет дождь, и коридоры пустые и гулкие, а стекла окон запотевают, и Матвей не удерживается от того, чтобы коснуться сухими кончиками пальцев и оставить несколько неосторожных линий.Когда он прислушивается к чужим шагам, замерев, подняв неизменную тонконосую "Беретту" к плечу.- А ещё ты не улыбаешься, когда спишь, - хмыкает Петр, и Матвей отворачивается, сдерживая смех.Они смотрят друг за другом так же пристально, Петр - так же недоверчиво вслед каждому его шагу; но про себя Матвей признает, что в наблюдательности уже проиграл.Он давно уверен, что улыбка на его лице существует столько же, сколько само его лицо.Петр знает, что это не так. Петр знает каждый момент, когда это не так.
И ни разу не забывает об этом напомнить.