Глава 8 Победители и побеждённые (1/1)

Пронзительно-ярким и солнечным, не по-весеннему знойным майским утром Като ступил на землю КалифорнииПрошло три месяца с того момента, как Иваки растворился на просторах Америки, и два из них ушли на извилистые и дорогостоящие попытки отыскать его след. И вот наконец Ёдзи был здесь, на другом конце земли, в городе, где ему предстояло найти своего Иваки. Или уже не своего, но сути это не меняло. Чем бы ни закончился отчаянный демарш, он был полон решимости выполнить задуманное.А сначала всё было совсем плохо…После разговора с Шимизу, Като надолго свалился в депрессию. Апатия и безразличие с трудом позволяли ходить на работу, выполнять нехитрые манипуляции по хозяйству, готовить пищу и даже употреблять её. Хотя единственным желанием было просто лечь и уснуть, чтобы проснуться в другом мире, где всё произошедшее окажется лишь ночным кошмаром. И где Иваки снова будет рядом.Като старался не думать, как быстро и не колеблясь возлюбленный нашёл утешение в объятьях некогда злейшего врага. Но стараться и не думать – разные вещи.Поначалу Ёдзи ещё питал надежду, что Сорины домыслы о пребывании Каллахена в России были просто попыткой побольнее ранить его напоследок, чисто женской местью, всегда бьющей в самое уязвимое место. Но, пообщавшись с вернувшимися на родину коллегами Иваки, он понял, что надеялся зря.Этот белобрысый ублюдок был там, был с Иваки, и их несомненная близость отмечалась всеми, причём, без малейшего неодобрения. Каждый в труппе знал о скандальном браке Като, и их симпатии целиком и полностью принадлежали человеку, который сумел поддержать Иваки-сана в трудной ситуации и помог всей съёмочной бригаде без проблем и в срок закончить работу. Иллюзий больше не оставалось. Горечь затопляла по самое горлышко, разъедала сердце и мозг. Как же мало верил в него Иваки, как мало любил, если смог так легко...И дело было даже не в принесённой жертве. Плевать на испорченную репутацию и прессу, вторично подвергшую Като насмешкам и издевательствам после развода с Сорой. Больнее всего было то, что тот, ради кого Като, не жалея, предал себя всем этим испытаниям, не пожелал даже выслушать его, но отмстил мгновенно и безжалостно.И хотя бушевавшие в Ёдзи первое время обида и ревность могли сравниться по силе с самым разрушительным извержением Фудзиямы, постепенно обида ушла. А вот ревность никуда не делась, вкупе с растущей безумной тоской по Иваки. И несмотря ни на что, вместо вроде как неизбежного и гордого презрения к человеку, усомнившемуся в его верности и предавшему самому, желание увидеть любимого росло день ото дня, как и потребность всё-таки доказать свою невиновность. Эти два стремления, в конце концов, победили бездеятельные страдания, заставив искать пути к их реализации.Интернет в этот раз Като не помог. Нигде не промелькнуло заметки о возвращении в Америку японского актёра Иваки Кёске. И светские хроники молчали о новом витке отношений Мартина Каллахена и его бывшего фаворита. Возможно, теперь любовники решили не афишировать свою внезапно возобновившуюся связь.Подняв все университетские знакомства, ныне проживающие в Соединённых Штатах, Като через друзей нанял детектива, специализировавшегося на розыске людей.Первоначально предполагалось, что Иваки, как и прежде, обоснуется в доме Каллахена. Но неделя наблюдений и первый отчёт сыщика показали, что никаких гостей и посторонних в особняке миллионера не зафиксировано.То, что Иваки и Мартин не жили вместе, вселяло некоторую надежду, но сильно осложняло поиски. Прошла не одна неделя изматывающего ожидания, прежде чем, наконец, был получен вожделенный результат.Сотни мыслей, передуманных Като за это время, независимо от тональности и окраски, раз за разом выводили его к одной, замыкающей: что бы ни выбрал Иваки, и даже если им никогда больше не суждено быть вместе, он, Ёдзи, хотел, чтобы любимый человек знал правду. Пусть она и не имеет уже для того никакой ценности. Он не может жить, зная, что Иваки проклинает его, ненавидит и презирает. Что в памяти возлюбленного он навсегда останется подлецом и предателем.И вот сейчас, спустя три месяца, Като стоял на нагретом солнцем взлётном поле аэропорта LAX, вдыхая жаркий калифорнийский воздух, и сжимал в кармане листок с заветным адресом. До встречи с Иваки оставалось каких-то несколько часов.***Пентхаус принадлежал Мартину, и поначалу Кёске сильно воспротивился предложенному гостеприимству, но, после недолгих уговоров, сдался, убедив себя, что позже займётся поисками собственного жилья, чтобы ни в чём от Каллахена не зависеть.

Сюда уже доставили весь гардероб Иваки, приобретённый за время его первого, вынужденного пребывания в Америке. Взглянув на длинную вереницу вешалок, молодой человек грустно усмехнулся. До какой же степени Мартин был уверен в его возвращении, бережно храня эти тряпки и кучу дорогих безделушек, подаренные своему пленнику и оставленные тем при отъезде. И что же? Как всегда, оказался прав. Только теперь бывший узник вернулся сам и вроде как свободным.На самом деле, полной независимости не получилось. Мартин разработал целый план развлекательных мероприятий, из которого Иваки тут же вычеркнул все вечеринки и светские рауты, заявив, что нуждается только в покое.Покой ему тут же организовали.

Сперва на шикарной яхте Мартина, неделю курсировавшей вдоль побережья, затем на его же техасском ранчо в окружении прерий и, наконец, на экзотическом острове, принадлежавшем всё тому же Каллахену, под тихий шелест пальм и рокот океана.Но ни желанный покой, ни захватывающие виды, ни долгие сеансы медитации наедине с собой не принесли Иваки умиротворения. Нет, он не рыдал уже ночами и не уходил в себя при малейшей возможности. И сердце жгло не так болезненно и остро, но легче не становилось. Скорбь по утраченному с каждым днём углублялась и ширилась, опровергая все известные пословицы.Теперь Иваки казалось, что уехать, не объяснившись с Като, было ошибкой.

Услышь он все те ранящие, жестокие слова, что рисовались его воображению, из уст возлюбленного, наверно, он бы смог смириться, принять разрыв как окончательный. И не было бы этого терзания незавершённостью, иллюзии надежды, что всё ещё возможно изменить. Он знал, что лжёт себе. Но в глубине души терзался и надеялся, подпитывая и без того неугасающую боль. И неизвестно, долго ли он сможет…Трель дверного звонка заставила Иваки встрепенуться и поморщиться – никто здесь, кроме Мартина, не нарушал его уединения. У того, правда, был свой ключ, но из деликатности хозяин этих апартаментов никогда не пользовался им, приходя сюда на общих основаниях. Направляясь к дверям, Кёске раздумывал, что могло привести к нему Каллахена, так как расстались они буквально несколько часов назад, с привычным подозрением готовясь к какому-нибудь новому сюрпризу. Сюрприз, и правда, был…Като уже с минуту топтался перед заветной дверью, и не столько собираясь с духом, сколько повторяя про себя по пунктам оправдательную речь. Он репетировал её так тщательно, что помнил наизусть. Но неизвестно, захочет ли его выслушать Иваки, и сможет ли он сам связать слова, как должно, увидав возлюбленного. Впрочем, у него был козырь.Ёдзи разжал вспотевшую ладонь, в которой покоилась маленькая флешка. Вот что должно было восполнить любые пропуски в повествовании. Немного подрагивающей рукой нажал наконец на кнопку звонка. Несколько долгих секунд, отсчитанных диким биением сердца, и дверь отворилась.– Като?! – Иваки вмиг стал белее мела, зрачки расширились.А Ёдзи чувствовал, что происходит то, чего он опасался. Мысли стремительно покидали голову, сменяясь одним-единственным желанием – схватить, прижать, целовать до беспамятства. Однако…– Позволишь войти? – странно, но голос звучал почти нормально. Като приободрился.А вот Иваки, похоже, впал в ступор, решая, то ли захлопнуть дверь, то ли всё же впустить гостя.– Входи, – приглашение явно далось ему непросто.Като, не мешкая, пересёк порог, вступая в необъятные, как палуба океанского лайнера, апартаменты, каждая вещь в которых вопила о своей дороговизне и эксклюзивности. Не приходилось сомневаться, кому принадлежат эти хоромы.– Хорошо устроился, – он с нарочитым интересом рассматривал детали интерьера и вид из панорамного окна, раскинувшегося во всю длину помещения, – с нашей квартиркой не сравнишь.– Не жалуюсь, – неслышно обогнув его, Иваки опустился на затейливо изогнутый диван, занимавший весь центр зала и покрытый мехом какого-то экзотического зверя.

– Зачем ты здесь, Като? – в голосе звучала холодная отчуждённость. Глаза подчёркнуто смотрели в сторону.– Иваки… Ёдзи осторожно присел рядом на расстоянии вытянутой руки. Он, и правда, боялся приближаться, даже кулаки сжал, дабы не дать волю искушению, растущему в геометрической прогрессии. Сейчас не время, и, может, уже никогда не будет времени, но… Вот он, момент, которого ты ждал, готовился, ради которого перелетел полмира. Поведай всё. Откройся до конца, и будь что будет. Худшее уже случилось.– Иваки, – негромко начал Като, не сводя взгляда с напряжённого изгиба шеи, с бешено пульсирующей на ней венки, выдававшей волнение, с острого очертания скулы – единственно доступного фрагмента лица, отвернувшегося к окну, – помнишь, три с лишним года назад, вернувшись отсюда, из Америки, ты рассказал мне историю, настолько страшную и нелепую, что никто другой и не поверил бы.Иваки не шелохнулся, но длинные, нервные пальцы судорожно вцепились в пушистый мех. Като с трудом удержался от порыва погладить их побелевшие костяшки. Конечно, он помнил.– Не желаешь теперь выслушать мою историю, такую же нелепую и страшную? Долг, как говорится, платежом красен.Кёске медленно повернул голову. Глаза, чёрные и непроницаемые, как водная гладь в безлунную ночь, наконец глянули на него, всё ещё холодно и неверяще, но где-то там, в глубине этого безжизненного омута уже плескались страх, ожидание и… надежда.– Я слушаю тебя, Като.– И кто же этот человек?

Ещё вслушиваясь в заключительные фразы шокирующей записи, Иваки уже знал, чьё имя сейчас прозвучит.Рассказчик, не спускавший с него испытующего взора на протяжении всей своей речи и пока из динамиков звучали голоса участников тех роковых событий, с горечью усмехнулся.– А ты не догадываешься?– Мартин, – Иваки опустил веки. Сходство методов и целей не оставляло сомнений, в чьей гениальной голове зародился этот план и неважно, кто был его исполнителем.– Да. И ему не пришлось сожалеть о потраченных деньгах. Свой главный приз он получил, не так ли, Иваки? Это тебе не понадобилось много времени.Его собственная перефразированная реплика заставила Кёске настороженно вскинуться.– Что ты имеешь в виду?– То, что ты здесь и с ним. На этот раз по доброй воле и собственному выбору.Ответить он не успел. Новый звонок в дверь заставил замереть обоих. И вот теперь у Кёске точно не было сомнений в том, кто стоит за дверью. И Като не отстал в догадливости, читая, видимо, в его лице.?Не открывай?, – золотистые глаза мгновенно потемнели. А в смятенных чёрных-чёрных плавала растерянность.Внезапно трели смолкли, и в тишине, как выстрел, прозвучал щелчок замка. Видимо, Мартин решил самостоятельно проникнуть в жилище.– Иваки, ты дома? – раздалось из глубины холла. И после паузы, очевидно, вызванной созерцанием незнакомой пары обуви, с удивлённой интонацией. – И не один?!Спустя секунду массивная фигура возникла в арочном проёме, отделявшем гостиную от прихожей. Взгляд Мартина метнулся от Иваки к гостю и сузился в мгновенном узнавании.– Като-са-а-ан… Какими судьбами? – насмешливо пропел он, рассматривая замершего молодого человека. – Приехали поделиться радостями семейной жизни?Ёдзи шумно втянул носом.– Брак давно расторгнут.– Так быстро? – американец огорчённо скривился. – Жаль. Чем же вам не угодила столь очаровательная жёнушка?У Като зачесались кулаки впечатать в губы самодовольную ухмылку.– Мне твои шлюхи и даром не нужны, – не собирался он разводить политесы с этим ублюдком.

Лицо Каллахена выразило недоумение.– А при чём тут я? И услышал за спиной негромкое: ?Я всё знаю, Мартин?.Тот резко обернулся, считывая огненные пятна, горящие на скулах, гневно сведённые брови, руки, напряжённо обхватившие плечи, и задумчиво кивнул, словно отвечая своим догадкам.– Всего знать невозможно, – возразил мужчина и плюхнулся на диван, лениво скрещивая ноги. – О чём конкретно ты ведёшь речь?– О твоём споре с этой женщиной. И о деньгах, заплаченных тобой за соблазнение Като. И о том, как именно ей удалось выиграть, – Иваки всё больше распалялся, продолжая свою обличительную тираду, но Каллахена, казалось, вовсе не смущали предъявленные обвинения.– Не понимаю, в чём ты меня упрекаешь? – он философски пожал плечами. – Заключать пари – не преступление, даже такие пикантные и авантюрные. Да, я предложил условия и ставку и проиграл, и выплатил сполна. Заметь, не сделав ничего дурного. Что здесь неправильного?– Мерзавец, – не выдержал Като, взбешённый этой демагогией, – ты воспользовался ситуацией…– Пф, – Мартин даже не удостоил его взгляда, гипнотизируя Иваки, – глупец! Я её создал, и результат меня не разочаровал. За свои деньги я получил нечто гораздо более ценное.Иваки била дрожь, словно в ознобе. Как же он забыл, что Каллахен и совесть – ?две вещи несовместные?. И пробить панцирь его эгоизма практически невозможно.– Если под более ценным подразумеваюсь я, – голос срывался от негодования, – то ты ошибаешься. Получить меня тебе не удалось, и никогда не…– Правда? – уголок рта Мартина дёрнулся с иронией. – Тогда почему ты здесь?Иваки вздрогнул, услыхав почти дословно повторенный вопрос, уже прозвучавший из уст Като. На секунду он опешил.– Я всего лишь гость…– Нет, мой мальчик, – Каллахен подался вперёд, заговорил с горячностью и нетерпением, – посмотри правде в глаза. Ты предпочёл поверить мне, а не ему, а это значит очень многое. Прекрати обманывать себя. Рано или поздно появится очередная ?миссис Като? или просто девочка на ночь, или не девочка. То, что случилось единожды, может быть случайностью, второй раз – совпадением, но повторенное трижды уже закономерность. Ты будешь вечно жить на этом вулкане.Терпение Като лопнуло.– Не слушай его, Иваки, – он шагнул вперёд, заслоняя собой возлюбленного. Взгляд глаз, чёрных от ненависти, скрестился с таким же искрящим, как бикфордов шнур, потемневших бирюзовых. – Лживая скотина! Тебе прекрасно известно, что ?миссис Като? была таковой лишь на бумаге. Я бы и пальцем не прикоснулся к этой стерве.Каллахен вытаращился в притворном изумлении.– Даже так? Какая вызывающая уважение преданность партнёру, – он чуть склонился в сторону, чтобы видеть лицо застывшего позади Кёске. – А вот твой возлюбленный такой похвастаться не может. Не так ли, милый?У Иваки потемнело в глазах В принципе, он со страхом ожидал чего-то подобного и всё же до последнего надеялся, что Мартин пощадит его. Но когда тот щадил кого-либо?!Полуобернувшись, Като взглянул в упор, и Кёске невольно зажмурился, не в силах вынести горечи и боли в золотистых глазах.– Один раз, всего один только раз… – он понимал, как жалок в своём оправдании. Да это и не было оправданием. Это был лепет приговорённого с мольбой о снисхождении.Но Мартин явно не тяготел к милосердию.– Но какой, – сладострастно выдохнул он, – о, мой Иваки, какой это был раз! И главное – по полному взаимному желанию. Тебе ведь было хорошо?Кёске дёрнулся, как от удара, а, впрочем, то и был удар – подлый и циничный, уничтожавший последнюю надежду на помилование. Като не смирится с этим. Ну что ж, оставалось закрыть глаза и выслушать приговор.– Иваки, поехали домой, – горячая ладонь накрыла его стиснутые руки.Он потрясённо распахнул ресницы, боясь поверить в то, что прозвучало. Ёдзи смотрел на него со странным выражением, не поддающимся мгновенной расшифровке. Взгляд был пронизан словно удивлением и… нет, не радостью, скорее, облегчением. В нём не было обиды и презрения. И Като звал его домой. Он звал его домой!– Дай мне пять минут, - прошептал Иваки, едва справляясь с непослушными губами. – Документы, вещи… – он опрометью метнулся к спальне.– Ты делаешь ошибку, – резкий окрикзаставил притормозить на пороге. Иваки покачал головой с внезапно обретаемой уверенностью.– Нет, Мартин, все свои ошибки я уже совершил прежде. Теперь хочу исправить хоть одну из них.Он скрылся в комнате.Като с вызовом повернулся к сопернику, ожидая взрыва негодования, но тот, на удивление, выглядел спокойным. Лишь желваки на челюстях выдавали злость и раздражение, душившие американца. Вскоре, правда, злоба нашла выход и в словах.– Я смотрю, Като, тебя не напрягает статус рогоносца, – с издёвкой выплюнул мужчина, отбрасывая в сторону фальшивую вежливость.Ёдзи, напротив, подхватил её, усмехнувшись сдержанно и снисходительно.– Не старайтесь, мистер Каллахен, я слишком толстокож для вашего сарказма. Сердце и душа Иваки принадлежат мне, а с остальным уж справлюсь как-нибудь.Мартин задумчиво прикусил губу, рассматривая противника.– Если б я знал, что будет столько мороки… Надо было пристрелить тебя тогда, три года назад. Зря пожалел.Улыбка Като стала ещё шире.– Ждёте от меня благодарности?– Благодари Иваки, это ему ты обязан жизнью. В следующий раз я не буду миндальничать.Молодой человек насторожился.– Значит, будет и следующий раз?– Всенепременно, – оскалился Каллахен.Фанатичный огонь, полыхнувший в глазах соперника, заставил Като поёжиться. Этот маньяк и впрямь одержимый.– Прав был Иваки – ты сумасшедший.Мартин со смехом развёл руками.– Что поделаешь, как есть, так есть, – он хлопнул себя по коленям, поднимаясь, – а сумасшедшие, Като, бывают очень опасны, особенно когда любят или ненавидят.Американец выпрямился во весь свой гигантский рост, явно демонстрируя силу и превосходство, но Като лишь цыкнул презрительно, прищуриваясь.– Знаешь, – негромко бросил он, глядя в упор в пылающие яростью глаза, не подозревая, что и его сейчас горят не меньшей одержимостью, – я тоже сумасшедший в том, что касается Иваки. И если ты когда-нибудь приблизишься к нему, то я тебя не пожалею.Мартин удивлённо хмыкнул и открыл было рот, но продолжить взаимные угрозы помешало появление того, из-за кого велись их споры. Кёске тащил за собой объёмистый чемодан и сумку на плече. Като бросился к нему на помощь, и оба, не сговариваясь, направились к выходу. Каллахена для них как будто больше не существовало. Лишь на пороге, пропустив Ёдзи вперёд, затылком ощущая прожигающий взгляд, Иваки всё же обернулся. В глазах уже не было ненависти.– Мартин…– Иваки, ты можешь вернуться, когда пожелаешь.Чёрные волосы взлетели в категоричном отрицании.– Никогда. Прощай.?Never say never”, – пробормотал под нос Мартин, угрюмо глядя на захлопнутую дверь. Второй раунд опять остался за соперником. Мужчина стиснул в ладони связку ключей, оставленную их недолгим владельцем.

Ну что ж, в этом бою может быть сколько угодно раундов…***– Странно, не думал, что он так легко меня отпустит, – Иваки старательно изучал кнопки лифтовой панели, избегая настойчивого взгляда.– Ага, значит, тебя всё-таки принудили уехать? – с надеждой спросил Като, но Кёске покачал головой.– Нет, Мартин убедил меня, что так будет лучше.Створки лифта разъехались.– Куда мы направляемся?– Заедем в мой отель, оттуда закажем билеты.Разговор не клеился.Свободное такси подвернулось неожиданно быстро, но, как назло, водителем оказался японец, радостно приветствовавший земляков и всю дорогу засыпавший их вопросами и воспоминаниями о покинутой родине.Иваки, в основном, отмалчивался, сосредоточенно глядя в окно. Беседу приходилось поддерживать Като, а того всё больше тревожила странная отрешённость спутника.Возможно, Кёске уже сожалеет о поспешно принятом решении, и возвращение домой вовсе не входило в его планы. Или всё ещё не верит до конца в поведанную Като историю и сомневается в его искренности. А может, его гнетут гнусные откровения Каллахена? Хотелось верить, что последнее.Не прерывая разговора, Ёдзи осторожно, словно боясь спугнуть, погладил лежащую рядом на сидении кисть Иваки, сплетая пальцы. Тот по-прежнему смотрел в сторону, но руки не отнял. Это был добрый знак.А Иваки всю дорогу прокручивал в голове рассказ Като и ужасался. Вспоминая глумливые голоса, угрозы, издёвки, звучавшие сегодня в записи, пытался представить, что испытывал возлюбленный в тот вечер и после, когда понял, что лишён даже возможности оправдаться.А ведь большей части этих страданий можно было избежать, можно было не мучить себя тремя напрасными месяцами разлуки. Да что там… Если бы не его мнительность, эгоизм и трусливое желание убежать от боли, всего этого могло не быть.Накатившее прозрение, помноженное на раскаяние и стыд, тяжёлым камнем придавило Иваки, заставляя страшиться предстоящего объяснения. Где взять слова, чтобы вымолить прощение? И есть ли для него надежда на прощение?На пике этих скорбных размышлений, он ощутил прикосновение Като. Пусть нерешительно и словно сомневаясь, но тот соединил их руки. И это было, как знамение свыше – надежда всё-таки существовала.– Входи, Иваки, – Като втянул за собой в номер чемодан и тут же бросился убирать раскиданные по комнате вещи.– Извини, я только утром прилетел и очень торопился, – оправдывался он, сгребая с дивана пёстрый ворох одежды. – Присаживайся, – Ёдзи гостеприимно указал на освобождённую поверхность. – Может, хочешь принять душ? Или поедим сначала?Маленький номер в дешёвом отеле, конечно, не шёл ни в какое сравнение с роскошным пентхаусом, покинутым ими недавно, но только здесь, впервые с момента поспешного отъезда из квартиры Каллахена, Иваки наконец расслабился и поверил, что всё происходящее не сон. Но почему-то именно теперь, когда они с Като были в безопасности и наедине, меж ними возникла странная натянутость или, скорее, неестественность в поведении, противоречащая и ситуации, и остроте момента.Они, как двое закадычных приятелей, встретившихся после короткой разлуки, обменивались незначительными репликами, выбирали, что заказать на ужин, спорили, каким рейсом лететь удобнее. И ни слова о том, что на самом деле волновало обоих. И даже за неспешной трапезой в уютном свете бра обсуждались последние съёмки Като и особенности кинематографического процесса у русских. И снова ни намёка на самое важное – на них самих, на то, что с ними было и что будет. И будет ли вообще.Като, грешным делом, уже решил, что они и спать улягутся так и не объяснившись. И хотя такой вариант совсем не соответствовал тому, чего жаждало тело и просила душа, если Иваки нужно время, чтобы вновь поверить в его чувство, он готов был ждать. Главное – увезти любимого назад, в Японию. А там уж он подберёт ключик к этой упрямой раковине. Но, как оказалось, его опасения были преждевременны.– Като, прости меня. Это я виноват во всём произошедшем.Слова прозвучали так неожиданно, что Ёдзи даже не сразу понял, что тема разговора изменилась. Минуту назад они, кажется, обсуждали, заказывать ли завтрак или перекусить уже в аэропорту. Взглянув на Иваки, он понял, что момент истины настал. Глаза, устремлённые в одну точку, сведённые к переносице брови, вся поза, кричавшая о напряжении и решимости – всё говорило, что Иваки созрел для откровенности.Ёдзи осторожно придвинулся ближе.– Мы оба совершили множество ошибок. Но в чём конкретно ты винишь себя?Иваки на секунду опустил ресницы, как будто собираясь с духом.– В том, что, поставив свои страхи и сомнения во главу угла, поверил в них сильнее, чем в твою любовь и преданность. По сути, это я предал тебя. И даже не тогда, когда случилось всё, а гораздо раньше.– О каких страхах ты говоришь?Иваки глубоко вздохнул, плечи поникли.– С момента моего возвращения отсюда, из Америки, несмотря на то что мы вновь были вместе, счастливы и любили друг друга, меня преследовало неотвязное опасение. Я знаю, что не вправе судить твоё поведение в период моего вынужденного отсутствия, и я, правда, не виню тебя. Но страх, что жажда разнообразия, вновь познанного тобой, толкнёт тебя на поиски новых отношений, намертво въелся в моё сознание и стал источником бесконечных подозрений. Возможно, что всему виной провокационные утверждения Мартина, что рано или поздно ты меня оставишь, умело подкреплённые доказательствами твоей неверности, коих хватало в то время. Я не желал слушать его, гневно отрицал подобную возможность и не замечал, как яд просачивается в сердце. И, в конце концов, он отравил меня. Любая недоговорённость, перепад настроения, случайно подслушанная фраза в телефонном разговоре… Я искал подтекст в каждой мелочи. Но до поры-до времени мои болезненные фантазии оставались беспочвенными. Однако, увидев тебя с этой девушкой в красном кабриолете, а потом услышав твоё неуклюжее враньё… Когда слух о вашем романе уже стал предметом сплетен… Я понял, что час пробил. И… струсил, и промолчал, предоставив тебе право самому сделать выбор. Вот это мучает меня больше всего. Быть может, поговори мы тогда, расскажи я о своих страхах, ты вёл бы себя осторожней и сумел избежать расставленной ловушки, а я – величайшей ошибки в своей жизни.Като задумчиво склонил голову.– Так вот что означала твоя прощальная реплика в аэропорту. Ты давал мне время разобраться в себе.– Да, мне казалось, это будет правильно. Если бы я знал…Ёдзи сократил расстояние до минимума, почти соприкоснувшись коленями.– Не вини себя. Никто не смог бы предугадать такой поворот событий. И если бы не эта ловушка, была бы другая. Сора слишком многое поставила на карту и ни за что не отступила бы.Он помолчал.– Конечно, осознавать, насколько ты не доверял мне все эти годы, чертовски больно и обидно. Но теперь я понимаю, почему ты с такой лёгкостью поверил в худшее. Ты ждал чего-то подобного, и оно произошло. Тем более, в условиях информационной блокады у тебя и не было возможности усомниться в очевидных причинах. Но вот что убивает меня больше всего, так это чьи доводы стали для тебя решающими и кому ты позволил утешать себя.Иваки низко опустил голову.– Я знаю, что не имею права просить прощения, но всё-таки прошу. Здесь нет места оправданиям, но я хочу, чтобы ты знал. Мартин ошибается – не было никакого взаимного желания. Мне было слишком больно, чтобы желать чего-либо. Всё, чего хотелось, это сделать себе ещё больнее, испытать другую боль. Знаешь, как клин клином… Мне легче было презирать себя, чем думать о твоей измене. Во всяком случае, так тогда казалось. Я не желал – я просто не сопротивлялся. Хотя, конечно, это тоже можно счесть согласием.Като выслушал всё молча, не перебивая. Молчал он и сейчас. И с каждой секундой Иваки чувствовал, как робкая надежда, толкнувшая его на откровение, задыхаясь, тает в этом вакууме тишины. С чего он взял, что может быть прощён? Но Като же приехал, позвал его с собой… Или он неправильно всё понял? И вовсе не любовь руководила Като?!– Знаешь, Иваки, – пальцы возлюбленного вдруг коснулись шеи, ласкающе прошлись по позвонкам, – а ты не думал о том, что представлялось мне все эти месяцы, с того момента, как я узнал с кем ты уехал?Иваки наконец позволил себе поднять глаза.– Да-да, – Като подтвердил читаемую в них догадку, – я был уверен, что вы снова вместе, как любовники, теперь по доброй воле. Так что, сегодняшний сюрприз, хоть слово ?радостный? тут неуместно, гораздо лучше тех видений, что рисовались моему воображению. Мне умереть хотелось, представляя тебя в объятьях этого мерзавца. Но спасло другое – я верил, что ты не разлюбил меня. Вот почему я здесь. Теперь скажи мне – напрасно или нет.Иваки почувствовал, как задрожали руки. Боже, быть того не может быть! Неужели…– Като, как ты... Разлюбить тебя… лишь перестав дышать, – он неловко всхлипнул.

– А я, как видишь, всё ещё… дышу.Попытка пошутить вдруг вылилась слезами. Он даже не успел понять, что плачет, и всё ещё пытался улыбнуться губами, которые предательски дрожали, а в следующий миг…О, эти поцелуи Като! Сводящие с ума, ввергающие в бездну желания такого острого и жгучего, что легче было умереть, чем отказаться хоть от единой доли наслаждения, что эти губы дарили.Иваки упивался ими, в тех самых коротких и непристойных сновидениях пытался удержать их и, просыпаясь, умирал от мысли, что однажды и это утешение исчезнет, раствориться, потеряется. И не надеялся уже, что это пламя, до дрожи знакомое, вновь коснётся его тела – с такой нежностью, что голос порвётся задушенным всхлипом, влажно растворяясь в темноте, то вдруг со всей страстью оседая пустыней на коже, до озноба в пальцах…Какое счастье, что постель была неподалёку. Одежда вдруг исчезла, а куда и как он даже не заметил. Просто падалв сумбуре неистовых поцелуев, в таких душных объятьях, в фразах и словах, бессвязно срывавшихся в полустоне, на выдохе. Их губы и тела сплетались, с бесстыдством обретали, насыщаясь, и так лихорадочно стремились к полному слиянию, что времени не оставалось почти, как не оставалось сил и желания щадить друг друга.– Като, прошу, скорее, – прохрипел Иваки. Мучительное наслаждение, выгибавшее дугой, было пропитано тем самым привкусом боли, что лишь усиливало эйфорию. Закусывая край ладони, он тихо сходил с ума под действием нетерпеливых, но умелых пальцев итого чувственного беспредела, что творили в паху язык и губы Като.Тот недовольно и с видимым сожалением оторвался от истекающего смазкой члена. Мягко взглянул в сочащиеся любовной лихорадкойчёрные дыры зрачков.– Я не хочу навредить тебе. Ты же так давно не занимался этим.

Смысл слов не сразу, но достиг уже любующегося звёздами сознания. Иваки подавился стоном.– А ты… давно?Като усмехнулся. Чуть горько, но без боли, которой так страшился Иваки.– Пожалуй, подольше тебя. С нашего последнего раза, накануне твоего отъезда. Так что, готовься, –с усмешкой закончил он. Затем вновь прошёлся языком по всей длине слегка опавшей плоти, вбирая в рот головку, поглощая её. – Я собираюсь долго и со вкусом навёрстывать упущенное.Иваки, охнув от каскадом набежавшего наслаждения, прикусил губу. Болезненный укол от показавшегося явным намёка смыло удушливой волной. Нет, только не сейчас, не в эти минуты, как драгоценность отвоёванные у судьбы. Он не позволит отравить виной долгожданное счастье. И если уж ему дарят прощение, он искупит всё, и нанесённую обиду, и грех свой постыдный, но позже, ради бога, позже…А в этот миг со всей страстью он жаждал только одного - вновь ощутить себя принадлежащим Като, почувствовать в себе любимого, стереть ненужные воспоминания и заменить их этим родным чувством – чувством Като. И слышать вновь заветные три слова, эхом отзываться, задыхаясь от восторга и от испепеляющего жара, готового вот-вот извергнуться неукротимым вулканом. Да разве ж можно думать о чём-либо в этот миг?***Конечно же, они проспали. Уснули лишь под утро, навёрстываядо полного изнеможения, но не насыщения. И переругивались в лихорадке сборов, и целовались, наплевав на время, теряя драгоценные минуты. И по-другому было невозможно. И рейс, в конце концов, был не последний… Но они успели.***Строчка на табло прилётов мигнула и осталась неизменной. Рейс из Сеула задерживался в четвёртый раз.– Тц, – плотный крепыш в кожаной бандане и с трёхдневной щетиной на лице с досадой сплюнул, отодвигая недопитый бокал пива. – Опять! Этак мы весь день здесь угробим. Ради чего? Какой-то занюханной команды по волейболу, вернувшейся с таких же второсортных соревнований с несчастной бронзой. Что за непруха! Почему нас вечно отправляют снимать всякую ересь, а все стоящие сюжеты достаются другим?– Не ворчи, – молодой репортёр со вздохом затушил сигарету. Он хорошо понимал и разделял негодование своего коллеги. – Сенсации не падают с неба. Их надо уметь находить.Оглянувшись в поисках официантки, случайно зацепил взглядом пару – двух мужчин у ленты багажа, показавшихся странно знакомыми. Через секунду до него дошло.– А иногда-таки падают… Акира, взгляни.Небритый оператор присвистнул.– Не может быть. Это же… они?! И снова вместе.Глаза обоих зажглись охотничьим азартом.– Тору, это наш шанс, – бородатый уже тащил из-под стула кофр с аппаратурой, – и я не прощу тебе, если мы просрём его.Через секунду столик опустел.– Иваки-сан, Като-сан!Ёдзи обернулся. Двое парней с камерой и микрофоном наперевес приветственно махали им за стойкой ограждения.– Началось, – процедил он, бросая тоскливый взгляд на Иваки. Но тот, на удивление, не выглядел расстроенным.– Ну что ж, мы же предвидели подобное. Так какая разница где и когда? – он незаметно сжал руку Като. – Если ты сумел пройти через всё это в одиночку, то вдвоём мы точно выстоим.Като благодарно улыбнулся, так же незаметно отвечая на пожатие.– Я не сомневаюсь. Когда ты рядом, мне сам чёрт не страшен.Они переглянулись, читая в глазах друг друга то, что лучше всяких слов вселяло уверенность и силу.– Ну что, тогда вперёд, на баррикады? – Ёдзи подхватил багаж, кивая в сторону застывших репортёров. – Даёшь сенсацию сегодняшнего дня.Глаза Иваки заискрились смехом. Расправив плечи, он выдал свою фирменную, ?экранную? улыбку и полушёпотом скомандовал: ?Вперёд!?Пройдёт немало месяцев, прежде чем уляжется шумиха, поднятая воссоединением самой известной гей-пары Японии. Это будет непростое время. Общественное мнение, гудящее, как разъярённый улей. Армия фанатов, расколовшаяся надвое. Трудяги-журналисты, без устали третирующие и тему, и самих актёров, испытывая на прочность их выдержку и нервы. Но Като и Иваки, выступая единым фронтом, в конце концов сумеют убедить все стороны в незыблемости своего союза и даже возвратить симпатию настроенных особенновраждебно.Постепенно ажиотаж спадёт, и жизнь вновь примет устоявшиеся формы. Новые роли, съёмки, планы на будущее. Произошедшее отпустит их, оставив лишь незримый шрам на сердце, напоминавший о цене ошибок.Спустя полтора года блистательная миссис Осборн не справится с автомобилем на узком серпантине княжества Монако, едва не повторив судьбу его принцессы Грейс Келли. Но к ней боги окажутся милостивее. Сора выживет, хотя долгие годы проведёт в инвалидной коляске. Усилия врачей, оплаченные любящим супругом, в конце концов поставят женщину на ноги, но последствия аварии навсегда наложат отпечаток и на её характер, и на образ жизни, вовсе уже не такой лёгкий и бесшабашный, как прежде.А ещё через несколько месяцев маленькая двухмоторная ?Сесна?, собственность мистера Каллахена, пилотируемая владельцем, бесследно исчезнет с радаров где-то над непроходимыми джунглями Амазонки. Останки самолёта так и не будут найдены.Знай об этом Като, несомненно, посчитал бы, что небеса услышали его молитвы, по заслугам воздав двум негодяям, покусившимся на их с Иваки счастье.Но трагедии, постигшие бывших врагов, пройдут незамеченными для наших героев, в жизни которых, к тому времени, будут бушевать иные страсти и события.

И это, как говорится, уже совсем другая история…