Глава 8. Воспоминания Кэрри (1/1)
— Заяц, пообещай мне одну вещь. … она сонно жмуриться, прижимаясь к бабушке. А та ласково проводит ладонью по ее волосам. — Да, бабуль? — спрашивает она. — Постарайся подружиться с братом. — Он не хочет со мной дружить… — Он просто тебя не знает. Покажись ему другом, и вы подружитесь. Это важно, — уговаривает бабушка. — Почему? — упрямится она, не понимая. — Потому что однажды вы останетесь вдвоем… Но ей совсем не хочется думать о брате… Плечо горит, а солнце жарит сверху и душно до невозможности. На нее будто волной накатывает слабость и Кэрри ведет в сторону… тело клониться вниз, к земле… и девочка хватается за луку седла, с усилием воли выпрямляясь в седле. Падать нельзя. Надо ехать. На нее тревожно оглядывается красивый, светловолосый Фили… … жухлые осенние листья устилают землю и золотой рамой обрамляют черный провал ямы. — … во имя Отца и Сына, аминь. Холодно и стыло. Вокруг чужие люди и она их не узнает. Как не узнает женщину, что стоит рядом и держит ее руку своей сухой, жесткой ладонью. Губы сжаты в неприятную тонкую струну, а глаза такие холодные, что смотреть в них страшно. — Мама? — Замолчи, — жестко одергивает голос. Она вжимает голову в плечи и робко бросает взгляд на два жутких деревянных ящика. Дедушка… бабушка… две громоздкие крышки, такие же черные как ящики, опускаются на гробы.
И звук молотков больно бьет по ушам… Два ящика опускают на веревках в яму… Солнце такое яркое, что режет глаза. При каждом шаге пони в плече острым уколом мучительная боль… левая сторона горит жаром, но при этом Кэрри так холодно… и глаза закрываются сами. — Лапы убрала! — от вопля брата она вздрагивает и пятится назад от стола, где красуется великолепный терем… сложенный из спичек. А за шиворот свитера хватают пальцы брата, дергают и зло толкают на маленький диван у дверей. — Еще раз тронешь, убью! — рявкает кудлатый, веснушчатый мальчишка лет шестнадцати, неприятно-страшно нависая над ней. — Это моя комната! Мои вещи! Еще раз что тронешь, лапы пообрываю, поняла?! Горло перехватывает от обиды, а глаза жжет от незваных слез. Она отчаянно хочет обратно… к дедушке и бабушке.
Кэрри вновь пошатнулась в седле, закрывая глаза. Всего миг темноты, и когда она с трудом открывает глаза, то оказывается каким-то чудом на пони мастера Двалина, что обнимает ее одной рукой, прижимая к себе.
Это неправильно… Кэрри силится сказать, что может сама ехать… но все плывет перед глазами. И она вновь проваливается в не явь… — Дай ее мне, — просит голос Фили безмерно далеко. — Эй, пошли, погуляем?
Брат как-то странно-нервно улыбается ей, и она не верит ему. Он ее терпеть не может. А теперь гулять зовет… — Пошли, я покажу кое-что. — Что? — Там кошка с котятами. Уличные. Принесем одного домой, хочешь? Она очень хочет. Кошек она любит больше всего на свете. Здорово, если у них будет котенок! И она с радостью идет за братом. Он впервые к ней дружелюбен и даже за руку взял… она же обещала бабушке подружиться с ним. Может теперь получиться? … Ей не хочется идти дальше. Полуразрушенная башня — совсем как из книжки со сказками! — ее пугает. Выломанная дверь валяется на земле, среди крошек кирпичей и мусора. Узкие, крутые ступени уходят в темноту наверх и она ежиться. — Пошли, — брат упорно тянет ее наверх. И она, обмирая от страха, идет за ним. Они подымаются наверх, а там… А там трое. Взрослые. Трое мужчин с мерзкими липкими ухмылками и насмешливыми глазами. — Что, сестренку привел? — глумливо спрашивает лысый. — Че, ее не жалко, а? — Я… это… мужики, я принесу! — заикается брат, затравлено смотря на окружающих их мужчин. — Ну, нет у меня денег сейчас! Я отыграюсь… — Не, паря… платить надо щас, — отрезает другой, сплевывая на пол. Она в страхе смотрит на них, а братец отпускает ее руку.
— Не бойся детонька! — сюсюкает лысый, смотря на нее. — Иди сюда, мы с тобой поиграем! Она в ужасе пятиться назад… но за спиной дыра в кладке стены. Башня зияет этими дырами в стенах. — Иди сюда, сучка! Лысый резко делает шаг и страх накрывает с головой. Она уворачивается и бросается к провалу в стене башни. И прыгает… — Стой!! Крик за спиной бьет по ушам, а земля несется навстречу… внизу куча кирпичей.
Хруст в ноге, резкая боль и темнота… Перед глазами вспыхивает новое воспоминание. — Зачем ты туда полезла?! — орет отец. — Вик, тише! — испуганно одергивает его мать. — Услышат! Она сжимается от страха на больничной койке, прижимаясь спиной к стене. — Ты что наплела, дрянь?! — и оглушительная затрещина. Она испуганно расплакалась. — Я правду сказала! — Правду?! Правду?! — рычит отец. — Ты сама туда полезла, а брата обсираешь?! — Нет… я… — слезы текут и текут по лицу и горло перехватывает. И в груди что-то ноет до боли… — Ты нас на весь город ославила! Брат ее насильникам привел! Он курсант суворовского училища! Будущий офицер! Ты что наплела ментам, а?! Его выгнали из училища!! ИСКЛЮЧИЛИ!!! Вопли отца оглушали, и от ужаса хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю… перестать быть!
А мать испуганно хватала отца за руки, умоляя быть тише, уговаривая и бормоча о слабом сердце. На нее мать не смотрела… А потом пришел врач и заставил уйти родителей. Она свернулась клубочком на постели и ревела, ревела… а врач пытался ее успокоить, говоря что все будет хорошо… Только ничего хорошего не было. Два месяца она провела в больнице со сломанной ногой. Ни отец, ни мать, больше не приходили. И с каждым днем все яснее становилось понимание – не нужна. Никогда она и не была им нужна. Поэтому она и жила с дедушкой и бабушкой. А когда они умерли, родителям ничего не оставалось, как взять ее к себе. Иначе они стали бы плохими в чужих глазах. Для родителей самым важным было быть не хуже других.
Ей хотелось ошибаться. Она днями смотрела в окно, надеясь увидеть их… и придумывала себе сказку. Сказку, в которой она была им нужна… и что они ее любят.
И отворачивалась, когда в палату приходили чужие родители, что навещали своих детей и приносили сладости, игрушки, одежду… у нее же не было ничего, кроме крохотной надежды. Надежды, что с каждым днем становилась все безнадежнее.
— Надо звонить в опеку, — как-то услышала она слова медсестры в коридоре. — Кажется, они ее бросили.
Бросили. Страшное слово, вымораживало все внутри, и хотелось кричать и плакать. Но не хватало сил уже плакать – ночами сколько оплакано? — Замарашку бросили… вонючка сейчас зареве-о-ёт, — едко-зло пропел мальчишка с койки напротив. Грязные волосы зудели. Серые рукава растянутой водолазки с разводами грязи кололи глаза. У нее почти не было вещей. Даже шампуня не было… — Замарашка, тебя бросили, — едким шепотом повторил мальчишка, не отводя от нее нетерпеливого взора. Ждал, пока заревет. Она с трудом сползла с койки и, опираясь на костыль, прохромала прочь из палаты под взглядами мальчики и двух девочек постарше. Оставаться под их выжидающими взорами было невыносимо. Сглатывая слезы, она доковыляла до больничного туалета. Над раковиной висело старое, замызганное зеркало с длинной трещиной наискось. И в отражении этого зеркала была тощая заплаканная девочка с грязными, жирными слипшимися волосами… Слезы потекли по щекам… ничего хорошего в ней нет.
Замарашка… Рука сама потянулась к огрызку хозяйственного мыла, крутанули кран с водой. Всхлипывая, глотая слезы, она сунула голову под холодную воду и неумело-отчаянно стала мыть волосы огрызком мыла…*** *** *** *** *** *** *** — … тише, девочка, все хорошо, — чужая рука так ласково погладила по голове, что на миг Кэрри привиделась ее бабушка. Только бабушки давно нет. Кэрри с трудом открыла глаза, осознавая, что кажется только что плакала. Щеки были мокрыми от слез… и почти сразу, стоило девочке прийти в себя, заболело-заныло плечо.
— Ну, здравствуй, — мягко сказал тот же ласковый голос. И Кэрри только взглянув на обладательницу этого голоса тут же застыдилась. — Извините… — смущенно прошептала она. Кэрри лежала на кровати, укрытая одеялом, в незнакомой комнате и рядом с ней сидела красивая, рыжеволосая гномка. Невысокая, плотная, у нее было такое приятное лицо и такие теплые карие глаза, что ее совершенно не портили пушистые бакенбарды. Наоборот, это придавало гномке совершенно удивительное очарование. — За что же ты извиняешься? — улыбнулась ей гномка. — Вовсе не нужно никаких извинений. Тебя зовут Кэрри, верно? Девочка смущенно кивнула. В голове Кэрри кружилось тысяча вопросов – как она здесь очутилась? Кто эта гномка? Где господин Торин и Фили, и Кили? Мастер Балин и его брат? И… — Да, госпожа, — вежливо ответила она гномке. — Вот про госпожу в моем доме будь добра забыть, — чуть нахмурила брови гномка. — Зови меня тетушка Лу. Меня вся ребятня поселка так завет. И ты зови. Не из той породы я, чтобы госпожой меня звать. — Простите, — вновь повинилась Кэрри, с трудом сев в кровати. — Извините, я… Нет, все-таки решительно невозможно было назвать гномку тетушкой!
— … я могу спросить? А господин Торин… — Здесь твой господин Торин, — отвечала тетушка Лу. — Куда уж он денется? И племянники его здесь. Кили за тебя сколько раз спрашивал, волнуется. И брат его тоже. Вот два дня как приехали с тобой, а все так и крутятся рядом, спрашивают, теребят… сил нет, как надоели. Ты как себя чувствуешь? Сможешь встать? Кэрри прислушалась к себе. Во всем теле была слабость, плечо ныло и изредка стреляло болью, но… при всем при том, в теле была необыкновенная легкость. Кэрри с сомнением кивнула. — Да, госпожа… Гномка поморщилась. — Ох, ладно… вот в тебя въелось эти ?господари?! Ну, раз уверена, что можешь встать, давай подымайся. Как раз стол к ужину накрыт и все усаживаются. Поешь со всеми и эти двое от меня наконец отстанут! Кэрри поспешно оттерла щеки от следов слез, искренне надеясь, что того будет довольно и попыталась встать с кровати. Стоило очутиться на ногах и девочку шатнуло от слабости, но она почти сразу справилась и выпрямилась. Гномка тревожно покачала головой, отмечая бледность девочки. Она может и не стала бы подымать ребенка с постели… да Оин сказал, что рана не особо серьезна. А в пользу многодневного лежания в постелях лекари-гномы не шибко почитали. А кому, как не им виднее? Да и в постели есть последнее дело! Ох, и тощие же человеческие дети! Вверх стремятся, растут, как тростник, но худые, костлявые! Какие крохи сил могут обретаться в тонких, как веточки, руках? И как их ветер не уносит, таких-то легоньких? Тетушке Лу даже смотреть на вставшую перед ней девочку было больно. Кузнечик голенастый, бледный и слабый. И совсем не похожий на девочку… уж за два дня она рассмотрела этого ребенка.
Кэрри подняла руку и попыталась пригладить волосы пятерней. — Погоди, сейчас гребень дам, — спохватилась гномка. — Волосы грязные… — стыдливо-тихо сказала Кэрри. Нет, все же девочка. Мальчик и думать о немытых волосах не стал бы. Уж переживать и стыдиться о них не стал бы точно. Девочка остается девочкой… даже если выглядит как мальчик.