Введение (1/1)

Тот день, 10 марта 1920 года, выдался в Берлине невероятно сумбурным и нервным. Только за утро, Данковский мог погибнуть трижды – и все три раза были бы нелепыми, глупыми, и совсем не соответствующими его, в целом, очень славной истории.Когда он выходил из дому, в дождливое берлинское месиво, и перебегал проезжую часть перед своим домом в поисках такси, Данковского чуть было не раздавил фабрикат французской дипмиссии. Можно было поклясться на Евангелии, что он вынырнул прямо перед носом: десяток футов в холке, покрытый белесой шерстью, с прошитыми медными пластинами боками. Фабрикат с выпученными, как у аристократичных собак, глазами и жабьим вытянутым ртом, издал протестующий вой – глубокий утробный клекот, и пронесся, будто бы не разбирая дороги, взлохматив Данковскому волосы. За собой зверь, как ему и полагается, тащил стальной фургон с зашторенными окнами-иллюминаторами, экипаж которого, должно быть, очень спешил прибыть в посольство.Подумаешь, не велика новость, подумал тогда Данковский – по утрам, когда весь город в спешке перебирается с места на место, и не такое могло случиться.Он быстро нашел свободный мотор, посулив водителю, пожилому седому германцу со странно вскрюченным носом, золотой рубль, и направился на Беренштрассе.Таксист, даром что и не заслужил такой высокой оплаты, был весьма рад перевозить иностранца – топливо в Берлине дорожало с каждым днем, в то время как национальная валюта, рейхсмарка, за час обесценивалась на пару нулей, отчего расчеты в ней оказывались для всего населения Германии затруднительными. Общее положение дел в Германии Дансковским справедливо расценивалось как критическое – в Берлине все труднее было найти достойную работу и мало-мальски сносную еду, и с каждым днем для германского народа все становилось плачевнее.Таковы были расплаты Германии за проигранную войну – справедливо грабительские, почти разрушающие. Почти год назад в Версале ее очень жестоко делили: все дарвинисты и кучка жестянщиков нависли над военной картой Германской империи и с задумчивыми лицами несколько дней решали, как бы посильнее унизить пораженную страну, и решили самым изощренным способом. Данковский тоже тогда был в Версале, и помнил горячие споры о репарациях наизусть.Для жестянщика нет большего позора, чем факт такой покорной капитуляции. Когда богобоязненная, дышащая паром и углем, Германия, проиграла партию, Великобритания начала вполне законно и мирно топить ее флот. И хотя Данковский, в силу своего воспитания и гражданства, относился к германской технике с некоторым скепсисом, присущим любому уважающему себя дарвинисту, ему было также больно наблюдать, как в Атлантическом океане топят оставшиеся в живых красивые германские крейсера: ?Виктория Луизу?, ?Принца Генриха?, несколько маленьких ?Кенигсбергов?. Все это добро, хоть и чуждое им, но все-таки восхитительное, ушло на дно океана, ровно также, как на дно, метафорически выражаясь, ушла германская промышленность. Русские с огромным удовольствием отобрали у Германии все оборудование фабрики ?Цейс?, вывозив фабрику кусками вгород Сергиев. Французы весьма успешно ограбили заводы Круппа, оставив в цехах гулять разве что ветер, а американцы, уж действительно самые хитрые в этой войне господа, умудрились заставить Германию набрать столько грабительских кредитов, что можно было бы отдать за долги остаток покоренной империи.Конечно, в конце войны количество империй в Европе весьма сократилось, и не только кайзер лишился своего надела. В серьезной степени к концу войны пострадали и прочие среди равных: русский царь, австрийский монарх - их всех ждал очень серьезный разговор с их народомюНа большом берлинском шоссе, где начиналась дорога к Шпандау, и далее, на Запад, к Парижу, в этот утренний час было совершенно просторно – умудренное ржавчиной такси неслось вперед, набирая обороты, и на повороте только чудом не улетело через ограждение в кювет – водитель, вслушиваясь в такты двигателя, отчего-то совсем не следил за дорогой.- Bl?dser! – прошипел Данковский, обращаясь к водителю – ты убьешь нас! Кто пустил тебя на дорогу?Водитель лишь виновато пожал плечами. Так Данковский мог погибнуть второй раз за это утро.Берлин сегодня действительно сходил с ума. Два часа назад в Рейхстаге собрался Веймарский парламент, совершенно беспомощный и наполненный, по мнению Данковского, крайне глупыми и жадными людьми. Это, конечно, было для парламентов всех стран самым обычным делом.

Год назад, проезжая по Шпалерной улице Петрограда, мимо Государственной Думы, Данковский указал на нее рукой своему английскому другу, имя которого вам, конечно же, по понятным причинам знать не стоит, и сказал:- А это – наша Дума. Это как ваш Парламент и используется с той же функцией – здесь мы храним наших главных идиотов.

Тогда они, конечно, говорили это в шутку, но в последнее время такие вот нелепые, сказанные исключительно ради смеха, заявления, начали с поразительной достоверностью сбываться.Веймарская республика, в которой Данковскому приходилось пребывать уже более полугода, никак не могла называться прогрессивной европейской державой. Она растеряла весь свой лоск, и хотя Берлин, ее столица, все еще оставался достаточно богат и изощрен в своей красоте, даже в нем чувствовалось проникающее в душу всеобщее запустение. Магазины были закрыты, многочисленные заводы молчали, поглядывая на улицы выбитыми глазницами цеховых окон, лепнина сыпалась на головы голодных прохожих. Такое чувство, что единственными, кто будто бы и не чувствовал всеобщего упадка, были разномастные дешевые кабаки, где пиво разбавляли дешевым медицинским спиртом, чтобы его было больше и он сильнее хмелил.

Столица империи жестянщиков уверенно превращалась в дарвинистскую колонию. Таковы были правила игры, великая ставка в переделе мира. Конь живой победил все-таки коня железного, хоть ему и пришлось для этого невероятно измениться – нарастить бока, отринуть свою изначальную плоть и полностью отдаться в эксперимент человеку.

Размышляя об этом, Данковский чуть не умер в третий раз – на этот раз как дарвинист, совершенно беспочвенно усомнившись в праведности и гениальности учения о генной инженерии. Должно быть, сказывалась всеобщая атмосфера Берлина, запущенная, голодная, но все-таки очень симпатичная.Данковский приказал водителю остановиться, когда они проезжали мимо ухоженного четырехэтажного особняка – старой, исключительно приятной, постройки, обнесенной живой изгородью острого куста. Над старым особняком, на двух корабельных сосенках, тонких и блестящих на свету от янтарной смолы, трепетали два флага. Один – бело-сине-красный, флаг Российской республики, другой – ало-розовый, аляповатый, с трубой, якорем и крестом, обозначающий союз Дарвинистской Антанты.Несмотря ни на что, русская миссия в Берлине Данковскому нравилась своей скромностью. Хороший, убранный за ограду (конечно же, непростую – из специально выведенной колючей лозы, схожей по своим свойствам со спиралью Бруно, однако куда более эстетичной, и притом – цветущей каждое лето) особняк, с удобными диванами и дипломатическим баром. К сожалению, в последнее время наведываться сюда приходилось лишь только по отвратительным рабочим делам, а они не предполагают хорошего времяпрепровождения в беседах с просвещёнными соотечественниками.Подходя к зеленой арке входа, Данковский вытянулся, неуверенно ощупывая на себе сюртук, разглаживая возможные складки. Он так лихо выскочил из дому, что не успел даже погладить свое цивильное.

Вход в посольство охранял презентабельного вида казак, Данковский кивнул ему, хоть и не знал точно имени – все они из казачьего корпуса для него были на одно лицо. Но охранник его знал, либо просто был осведомлен о его прибытии, и пропустил на территорию без обычного в таких случаях обыска.Проходя под сенью ограды, Данковский услышал, как над ним недовольно зашуршала ожившая листва, и казак усмотрел в этом некий скрытый смысл. Он выжидающе посмотрел на Данковского, и тому, не без раздражения, пришлось расстёгивать сюртук и демонстрировать охраннику наплечную кобуру, в которой спрятался аккуратный германский ?Вальтер?.- Что же вы, вашбродь, - с укоризной отчитал его казак, но Данковский только отмахнулся.- В чужом монастыре – блюсти чужой устав.Так вышло, что Данковскому, по своей работе, часто приходилось действовать в некоем отстранении от посольства. На тот случай, если его поймают, у него был хорошо поставленный гамбургский акцент, германский паспорт и германский же пистолет – чем не жестянщик?На территории посольства, как и полагается, стоял тяжелый запах разномастного зверья: миниатюрные элефантины, живые омнибусы и парочка сторожевых собак, соразмерных по габаритам с нормальной немодифицированнойлошадью – обеспечивали миссию транспортом, защитой и некоторыми своими отходами, полезными как в хозяйстве, так и в ведении Business – так американцы называли предпринимательство. Русское посольство уверенно торговало в Берлине медом фабрикатных пчел и некоторыми другими предметами роскоши – не особенно популярными, но стабильными в плане своего спроса. Это позволяло русской миссии не стесняться в средствах, которые выделялись из казны страны, в принципе, в достатке, на как-то уж слишком нерегулярно. Иногда деньги могли и просто куда-то загадочным образом пропасть. В Петрограде грешили, конечно же, на прогнившую германскую банковскую систему, но Данковский, ровно как и все остальные, знал – золотые рубли определенно терялись не на пересылке, а где-то в русской столице, не доезжая и до пломбированного вагона.Если уснуть сейчас на сотню лет, как завещал классик, то проснувшись, страну, которой Данковский служил, было легко узнать – в ней бы все также пили бы и воровали. К сожалению, эта странная русская ментальность не могла измениться вместе с техническим прогрессом – и не важно тут, кто победил бы в давней полемике: академик Павлов со своими рефлекторными чудищами, или же промышленник Путилов, выдумавший оригинальный концепт шагающего дредноута.

Царю, однако, куда больше понравилась затея выводить живые машины, а не строить мертвые.В посольском особняке его снова проверили – на этот раз, на предмет всяческих химических элементов. Для этого использовали коротконогих ищеек с вытянутыми мордами и весьма милыми физиономиями – чем-то эти фабрикаты отдаленно напоминали собак корги, из которых их однажды и выводили. Единственным отличием новой породы от своего природного аналога, были зубы – не помещающиеся в пасти. Это придавало ищейке вид авторитетный и опасный.

Поднимаясь по парадной лестнице, Данковского остановил дежурный поручик. Ему пришлось сдать пистолет, выкидной нож и фуражку.- Как там? – спросил его Данковский заговорщицким тоном.- Напружинен весь. Уже три часа сидит с англичанином. Чаи гоняют. Требуют сразу же, как объявишься на пороге.- С англичанином? – Данковский не стал скрывать удивления. В последние пару лет с британцами они дел никаких не вели и даже на светских раутах им старались особенно усердно не улыбаться. Сказался октябрь семнадцатого, весьма отвратительно сыгравший на взаимоотношениях двух огромных стран – На это я бы взглянул.Поручик кивнул и направился с вещами Данковского в свою служебную каморку. Сам Данковский поднялся по лестнице на третий этаж, и замер перед главной дверью, продолжая, как заведенный, расправлять костюм.

Когда же он понял, что это – дело бесполезное, то, прокашлявшись, постучал в дверь и тут же вошел.Его сразу же недовольно окликнули:- Вот же он. Столько ждем, голубчик.- Прошу прощения, Виктор Борисович. Сами знаете – по Берлину можно передвигаться только пригнувшись.

В кабинете, где куда не глянь – везде лишь только карельская береза и сусальное золото, даже на потолке и на полу, в полумраке грибовидных фонарей, Данковского ждали двое. Одного, конечно же, не стоило представлять – Виктор Борисович Егоров, пожилой уже господин с бравой сединой в волосах и горящим взором, сидел за столом, в окружении табачного набора. Он здесь был хозяин, похлеще самого венценосного посла, и кабинет его был соответствующе респектабелен. Здесь преимущественно бывали на официальных вызовах (или же просто – по дружбе) такие же серьезные, как и Егоров, люди – из других посольств Берлина. Ежедневно Егоров принимал в своей богатой берлоге, всегда в полумраке таинственности, начальников разведок стран Антанты. К нему ходили и французы, и бельгийцы, и даже нейтральный, казалось бы, швейцарский консул захаживал. Уж больно швейцарцу нравилось, когда его потчевали красной фабрикатной икрой.И англичане, конечно, тут тоже не раз бывали.Вот и сегодня Данковский, сам того не желая, попал на встречу Егорова со своими английскими коллегами. Точнее, с коллегой, хоть такое панибратское отношение и кажется, с первого взгляда, недопустимым. Виктор Егоров – это была величина в русской агентуре непререкаемая. Суровый, уже очень старый, и готовый не сегодня-завтра выйти из обоймы, но все еще пышущий здоровьем царский офицер. На его фоне британский ?коллега? казался до нелепого молодым – ему было лет даже меньше, чем Данковскому. Может, только перевалило за двадцать.

Данковский был старше этого мальчишки всего на пять лет, но эти пять лет были для поколения, прошедшего войну, настоящей пропастью. Молодой лощеный британец, с тонкими чертами лица, глазами, по-собачьи умными, и вздернутым носом, несомненно, был талантливым субъектом, если оказался в этом кабинете. Оно и понятно, в общем – британцы, ровно как и русские, с большим удовольствием вливали в старую агентуру новую незастоявшуюся кровь. Но когда началась Великая война – этому мальчишке было пятнадцать или шестнадцать лет и он, должно быть, только поступил в какой-нибудь престижный английский университет. Пока он учился, Данковский в составе фабрикатного корпуса уже дрался с германцами в Галиции.

Британец очень хорошо умел показать себя. Встретившись взглядом с Данковским, он не стал вскакивать или, того хуже, пытаться представиться, но всего лишь учтиво кивнул, прикрыв глаза. В правой руке он держал хрупкую чашечку из императорского сервиза, а на плече у незнакомца восседало длинное бурое существо, схожее с куницей или горностаем. Данковский не удивился бы, если это миниатюрное чудище предназначалось для убийств или еще каких-нибудь грязных дел в стане врага. Например, для записывания разговоров.- Да, в последнее время в Берлине и правда не совсем спокойно, - согласился Егоров и пригласил Данковского сесть напротив британца. Второй раз просить не пришлось бы, Данковский тайно обожал шикарные кресла в кабинете Главного, настолько они были глубокими и уютными – Может быть, кофе?Данковский вежливо отказался. Егоров за последние полгода его отлично отмуштровал.Тогда Егоров гордо указал на Данковского своей могучей морщинистой дланью, и случилось то, чего Данковский совершенно не ожидал – его представили незнакомому британцу.- Вот, господин Александр. Это Данковский. Вот уже пять лет мы с ним трудимся в Сказке.Данковский не повел и кончиком губы, но остался поражен невероятной опрометчивостью поступка Главного. И пусть британцы были ныне им не враги, а так – холодные друзья, добровольная сдача русского агента, да и всей Сказки, как отделения, была шагом не просто рискованным – натурально чудовищным и глупым.

Возможно, в перспективе новой игровой партии, это знакомство было выгодно. Данковский протянул британцу руку.- А это, мой мальчик, настоящее сокровище. Посмотрите на него, сам господин Александр, прямиком из Лондонского Зоосада. Наконец-то мы с ним встретились вживую, до этого я лишь слышал о его славных похождениях от сына. Знаете, они ведь встречались в Сибирском походе в самом начале войны.Господин Александр искренне пожал руку Данковскому. Было очень забавно, что у британца не было фамилии, а у Данковского – имени. Они как будто бы знакомились только наполовину.- Зоосад, - пробурчал Данковский – привезли в Берлинский зоопарк парочку новых зверей?- Нет, я здесь – скорее наоборот. Вывожу.Голос у Александра оказался какой-то совсем ребяческий, с легкой хрипотцой, и притом поразительно звонкий – как есть, неоперившийся мальчишка. Наверное, он настоящий уникум, или просто ужасный храбрец, раз Зоосад отправил его сюда. Притом, сквозь его речь пробивался австрийский акцент, который не так-то просто вывести, даже при долгих практиках.Конечно, Данковский отлично понимал, что Зоосад ведает несколько иными делами, нежели простым изучением зверья. В Зоосаде засело настоящее логово самых хитрых английских лисиц – интриги, крутившиеся вокруг этого сообщества, превосходили грызню вокруг Адмиралтейства Черчилля, а уж можете поверить – там творилось настоящее безумие. Зоосад свергал османскую монархию, забрасывал Кайзеру прямо в штаб первоклассных специалистов и диверсантов, начинал революции, собирал и разбирал государства, как металлический конструктор. Их ловкая сила вызывала уважение и опаску. Главное – ни в коем случае не заигрываться с ними в дружбу, потому как ничего хорошего это не сулило.А Сказка – Сказка была простой, как деревенский мужик. Сказкой руководили напрямую из Петрограда, из отдела Разведки, и ее задачи казались, по сравнению с Зоосадом, уж слишком приземленными. Но, стоит отметить, не менее действенными.- Выходит, если мы здесь, то что-то действительно страшное творится, - вывел Данковский и поспешил поделиться с окружающими его людьми – Сказка и Зоосад в одной упряжке. Такого не было очень давно.- Какие бы неприятные моменты не переживали отношения наших стран, мы все еще союзники. А союзники должны друг другу помогать. За тем меня и послали, я только прибыл из Лондона, и сразу направился к нам.?Вот оно как?, - внутри себя Данковский даже присвистнул. Молодой Александр умел располагать к себе. В нем было что-то благородное и спокойное, как лед, стоящий на реке. При этом, в самом Александре, в его взгляде и голосе, очень приятно искрились дружелюбие и аристократический шарм. Это делало Александра очень опасным противником, но и союзник из него мог оказаться невероятно полезный.К тому же, кажется, Егоров доверял мальчишке – а значит, и Данковскому не было причин сомневаться в его честности.

- Господа, - Александр заговорщицки наклонился к Данковскому, бросая взгляды на Егорова и портрет президента за его спиной – в ближайшие три дня в Берлине будет очень неспокойно.- Неспокойно – очень серьезным голосом прошептала зверушка на его плече, приложив маленькую лапку к морде, будто бы и правда – осознавала, что ее слова несут печать тайны.- Сегодня в полдень закончится собрание Рейхстага по поводу соглашения с Версальским договором. Заседание, конечно же, весьма секретное. Мы узнали о нем из дипломатической почты Австрии.?Выходит, британцы читают еще и австрийские донесения?, - машинально подметил Данковский. Они и правда, как о них и говорят, весьма хитрые и вездесущие зверьки.Но Александр продолжал:- Если сегодня Рейхстаг не примет закона о расформировании армии – он напрямую нарушит Версальские договоренности. Неизвестно, как это отразится на нашем благополучии. На нашем с вами, я имею ввиду – тех, кто находится в Берлине. Наши страны снесут эту неприятность, а вот нам – возможно, предстоит висеть на фонарных столбах.- Никто не застрахован от такой участи, - сказал Данковский, выпрямив спину и приложив указательный палец ко лбу, будто это могло помочь ему усерднее думать – Но нет никаких гарантий, что Рейхстаг и вправду провалит сегодня заседание. Или же все-таки есть?- Есть, - утвердительно гавкнула тварюшка, и Александр уставился на нее с неудовольствием. Она будто бы подтвердила то, что подтверждать не стоило.- Я не вправе говорить больше, чем вам нужно знать, - виновато сказал Александр – Мое дело – предупредить дружественную миссию. Может сегодня, а может завтра в Германии может начаться что-то неконтролируемое. Может, даже революция. Что тогда вспыхнет, и кто все это будет тушить? Французский гарнизон в Шпандау или русский в Кенигсберге?Этими словами Александр перешел незримую черту – совершенно случайно, но задел внутри Данковского, да и Егорова, очевидно, какие-то патриотические струнки. То, что Россия была не в способностях контролировать происходящее в Веймарской республике – то было понятно еще год назад.Ей еще предстояло побороть свои внутренние болезни, оставшиеся с революционного Февраля.- Так или иначе, - Александр поднялся с кресла, протягивая руку сначала Главному, а потом и Данковскому. Он собирался уходить – Мое дело – предупредить союзников о том, что Великобритания готова помочь в эвакуации посольства. Не велик секрет, что ближайший воздушный корабль России сейчас в Балтийском море. Он может не успеть за вами. Зато завтра уже к вечеру в Тегеле пришвартуется ?Левиафан? - очень верная машина, и места в ней на всех хватит. Знаю по себе. Очень надеюсь на вашу сознательность, господа. Не каждый день Британия, вместо того чтобы просто править, выступает в свете спасительницы положения.Господин Александр щелкнул каблуками и направился к выходу. Данковский и Егоров провожали его острыми взглядами.Выходя Александр легонько щелкнул существо на своем плече по носу:- Когда-нибудь, ты научишься не смущать наших друзей сомнительными выпадами.С этими словами, он покинул кабинет Главного и, громко ступая, скрылся на главной лестнице.Данковский и Егоров остались сидеть в молчании. Егоров перебирал костлявые, похожие на свечечные огарки, пальцы, и посматривал на тлеющую сигару. Данковский же оказался в полной дезориентации.

- Это провокация. Очень смело, но все-таки – глупо.- Не так и глупо, мальчик мой, - прошелестел Егоров – Послав маленького принца к нам, Британия опять показывает нам, как опасно с ней играть.- Принца, Виктор Борисович? – не понял Данковский.- Беглый принц жестянщиков на службе Британского Зоосада. Уже не думал, что порадуют меня на старости лет такой историей. Англичане, сукины дети, знают, как задобрить немощного дуракаИ Егоров восхищенно засмеялся. Данковский же совершенно запутался в этой истории. Единственное, что вызывало в словах юного Александра доверие – информация о ?Левиафане?, воздушном корабле Адмиралтейства, который уже завтра окажется над Берлином.

Остальное – и революция, и венценосное происхождение гонца – не имело ровным счетом никакого значения. По сравнению с прибытием ?Левиафана? - это были вовсе плевые проблемы.