Глава 1 (1/1)
Знаете, разбор старых вещей на самом деле – великое дело. Иногда на такое натыкаешься… Ведь забудешь уже все, а увидишь – и прошлое перед глазами как живое встает.
Вот вчера, например, разбирала старые вещи и наткнулась на старую деревянную шкатулку, которую сама же когда-то вырезала. Знаете, даже пальцы немного дрожали, когда открывала навесной замочек. Хотя знала все, хранящееся там, наперечет. Ну что там могло измениться? Потрепанный блокнот, исписанный корявым детским почерком и изрисованный где карандашом, а где и угольком. Альбом – обычный, школьный, для рисования, в котором много лет назад делала эскизы для стенгазеты. Самодельный фотоальбомчик из общей тетради. Еще одна тетрадь, в которой я писала свои статьи в стенгазету. Берестяная фляжка и еще кое-какие мелочи. Странно… Десять лет прошло, не меньше, а все это сохранилось. Даже не верится самой… Да, вот улыбаются с фото стоящие на берегу трое школьников – чумазые, растрепанные, в каком-то рванье – а улыбка до ушей. Это день, когда нас нашли. Последний день нечаянной робинзонады, когда мы уже и надежду потеряли. Эту сумасшедшую радость мне, наверное, никогда не забыть… А вот соседнее фото. Еще по-городскому бледные, слегка настороженные, в отглаженных костюмчиках стоим мы на захолустной железнодорожной станции и знать не знаем, что ждет нас впереди. Спокойной жизни нам оставалось менее суток, но мы об этом и не догадывались. ?Мечта жюльверниста, или ?Таинственный остров? в российской глубинке? - гласил заголовок самодельной газеты. От сложенного вчетверо листа, на котором я делала наброски стенгазеты еще пахло гуашью, листвой и, почему-то старыми книгами. А может, мне это только показалось...
Тот год мне запомнился надолго. Еще бы – ведь впервые дядя Володя, наш приемный отец, отпустил нас, ?двоюродных близнецов? или ?тройняшек Заботиных?, как нас с братьями называли, в летний лагерь. Вернее, как сказать - лагерь. Классная руководительница договорилась с жителями какой-то захолустной деревушки, где уже лет тридцать ничего интересного не происходило, и из всех жителей осталось человек десять, не больше, что они примут нас, разместят в пустующих домах и позволят устроить зарницу по мотивам любимых литературных произведений.
Мы готовились к этому больше полугода, даже разругались в пух и прах (раз тридцать, но не более чем на полчаса каждый раз). Федька, самый старший из нас троих, мечтал о роли Овода, в крайнем случае – графа Монте-Кристо. Впрочем, все наши одноклассницы были бы только за, если бы его мечта осуществилась, но совсем по другой причине. Федька был все-таки неисправимым романтиком, ему хотелось приключений, каких-нибудь великих свершений, подвигов, борьбы за великую идею. Мальчишки его еще Дубровским величали за глаза – слишком уж он любил защищать слабых и малых, слишком остро реагировал на любую несправедливость. А еще мой брат был очень хорош собой, и старшеклассницы шушукались, какой из него вырастет сердцеед, а одноклассницы восторженно глядели вслед и всячески старались обратить на себя его внимание. Но Федьке девчонки были не нужны. Какая там любовь? ?Девчачьи глупости, избавь меня от этого бреда!? - просил он меня, и снова пытался выискивать подвиги. Он мечтал мчаться верхом и ходить под парусом, грезил бескрайними морями и полетами. Часами мог рассматривать созвездия и до бесконечности говорить о разных странах. А из девчонок признавал одну меня.
Несколько резковатый в суждениях, он мог, однако быть безукоризненно вежлив, имел осанку истинного аристократа, черты лица и фигуру древнегреческой статуи воителя. А глаза… Тогда еще Федька не умел натягивать маску безразличия, его мысли и чувства легко читались. Теперь он стал много сдержаннее, и прежними остались только его на редкость выразительные и красивые темно-карие глаза, в которых плещется море эмоций, но прочитать их могут лишь избранные. И пусть одевались мы довольно бедно (дядя Володя, заменив нам родителей, мог обеспечить нас не так уж и многим, но мы не променяли бы его ни на кого другого). Даже в перешитых с чужого плеча обносках, Федька выглядел маленьким принцем и мечтал о героических ролях. Его и звали-то дома Гвидоном. Но все дворянские роли расхватали до него, и оставалось выбрать одну книгу на троих. А с этим были проблемы.
Володька, который младше Федьки на пару месяцев, был совсем на него не похож. Если Федька пошел в своего отца, мужа дяди-володиной сестры, я – в нее, то есть в тетку, то Володька – в нашего с ним отца, старшего дяди-володиного брата. В отличии от высокого стройного Федьки, Володька был среднего роста (это теперь они почти сравнялись), даже рос приземистым крепышом. У него такие же как у дяди Володи русые волосы, такие же спокойные светло-серые, под цвет облачного неба, глаза. Они иногда становятся то темнее то светлее и меняют оттенок от стального до небесно-синего.
Если Федька – сплошной порыв, непонятно куда дующий ветер, то Володька – скала. Он нетороплив, основателен и очень надежен. И, в отличие от географа-брата, Володька – настоящий будущий изобретатель. Он просто обожает всякие железки, деревяшки, колбы, микросхемы и знает физику и химию на интуитивном уровне. Его слушается вся техника, он вечно пытается что-то изобрести… и вытащить этого оболтуса из дома – это еще надо постараться. И если с Федькой можно пойти гулять куда угодно и в любое время – и чувствовать себя в полной безопасности, потому что обидеть тебя он никому и никогда не даст, то с Володькой хорошо дома – у него никогда ничего не ломается, все работает как часы. Дядя Володя много раз говорил, что ему сказочно повезло, потому что без помощи ?Малого? он бы не справился с хозяйством, а без ?Гвидона? - побоялся бы нас отпускать из дома. Так вот, Володьке подвиги были не нужны. Зачем ему подвиги? Он хотел бы тихо-мирно творить в своей лаборатории, запершись от всего мира, чтобы никто не отвлекал. Он бы вообще не поехал ни на какие зарницы, если бы был выбор. Но, поймав умоляющий взгляд Федьки, я подсунула братцу ?Таинственный остров? Жюля Верна и – вуаля! – выбор был сделан. Володька решил стать Сайресом Смитом. Он грезил тем, как будет запускать лифт, как пустит телеграф, как на острове, наконец-то, без помех устроит небольшую научно-техническую революцию. Федька вздохнул с облегчением и принялся обрабатывать меня.
А что я-то? Младшая в семье, единственная девчонка, привыкшая одновременно к опеке и к самостоятельности (ага, попробуй на троих мужиков поесть приготовить, да постирать, да все что надо заштопать! А кто, если не я? Они ж о себе не побеспокоятся). Я часто ловила на себе печальный взгляд дяди Володи. Знала, что похожа на его обожаемую сестренку, по которой он до сих пор скучает, и, чем могла, пыталась ее заменить. Старалась делать все, чтобы хотя бы обо мне он не волновался, мирила его с мальчишками, была между ними вечным посредником. Дипломатом и матерью-миротворицей меня называли уже давно, и я гордилась этим прозвищем. Вот только волосы, тогда еще совсем светлые и потемневшие только сейчас, я стригла под мальчишку, не желая мучиться с прическами, и одевалась так, чтобы не сильно отличаться от братьев. Я с удовольствием слушала Федьку, чем могла – помогала Володьке, и – читала, читала, читала. Книги помогали мне острее видеть красоту природы, помогали решать семейные проблемы. Книги были и советчиками, и друзьями. С ними я путешествовала по всему миру, с ними я делала открытия, любила и ненавидела, плакала и смеялась. Я жила с книгами, и грезила писательством. Меня называли ?ходячей энциклопедией? и обращались по любому поводу. И, кстати, в школе я помогала выпускать стенгазету и пробовала что-то писать.
На зарнице лично я мечтала стать Эдвардом Мелоуном и отправиться открывать Затерянный Мир, или стать Зверобоем и бродить по лесам среди индейцев, или отправиться с ватагой новгородцев, с обозом Афанасия Никитина, на стругах Семена Дежнева, наконец. Плыть на Землю Санникова, или куда-нибудь еще дальше. Но Федьке совсем не хотелось отправляться в научную экспедицию даже понарошку, а Володьке чуждо было увлечение живой природой. И мы ссорились, мирились, снова и снова перебирали библиотеку. И наконец нашли компромисс. Тот самый ?Таинственный остров?. В конце концов, чем репортер Гедеон Спилет хуже своего коллеги Нэда Меллоуна? А разве плохой из Федьки принц Даккар, то есть капитан Немо? Но Федька дулся и не разговаривал с нами целый день.