Неожиданный приказ. Эпилог: "Грозный кризис уже назрел." (1/1)

"Режимы в Волкенштурме и Вайсшванце пали, силы герцландской военщины взяли под контроль эти грифонские государства. Сопротивление им оказалось бесполезно, войска атаманов и беглых маршалов не сумели сдержать организованной и многочисленной силы неприятеля. Это военное выступление, называемое на юге сладкозвучной фразой "Северо-Восточная война" — есть ничто иное, как демонстрация силы, безнаказанности и готовности распространять свою агрессию на территории, ныне занятые суверенными государствами, не намеренными отдавать свой суверенитет во имя посконных монархических скреп, проповедуемых герцландской генеральской кликой. Дело Северянской Коммунистической партии и лично товарища Панцушенко — посильное противостояние этому режиму, де-факто являющемуся прямым проводником интересов крепнущего герцландского национального капитала, а так же финансовых элит государства Кризалис, которое совершенно открыто, показательно нагло выступило в поддержку кровожадного режима генерала Моргенклау. Северянский народ резко порицает захватнические потуги небитого "Рейха", а так же проявляет пролетарскую солидарность с трудовыми народами Герцланда, Волкенштурма, Аквелии, Вингбардии и Прайвена, а так же любой другой страны, куда бы не ступил поганый сапог ненавистного империализма."Заявление одного из членов ЦК СКП, напечатанное в одном из ноябрьских выпусков газеты "Правда".***Стоял погожий декабрьский день. На набережной большой реки было немало прохожих, но большая часть из них спешила по делам. Воды широкой реки были скованы льдом и покрыты снегом. Тротуары и мостовые тоже были белыми, снега этой зимой выпало много. Отсюда открывался хороший вид на город: стройные ряды старинных домов, улицы, мосты, быстрые и маленькие точки пешеходов и более крупные силуэты трамваев и легковых машин. Город жил, город рос, город развивался. Приятно было наблюдать за этим, особенно при понимании того, сколько труда и пота было вложено в общее дело, какую роль в этой стройке сыграл конкретно ты.Однако, эта светлая мысль не могла облегчить заботы одного из стоявших на набережной. Он задумчиво разглядывал противоположный берег, не обращая внимания на озиравшихся прохожих и шёпот за спиной. Его лицо было хмурым, напряжённым: здесь он мог наконец обдумать все свои мысли без исключения, выпустить наружу тревоги, страхи и сомнения, только чтобы снова загнать их в подпол, строго подчинить их силе разума. Тяжёлый груз ответственности лежал на нём, казалось, что с каждым часом он становился всё тяжелее, всё сильнее умолял сбросить себя, но он не мог поступить так.Наконец, что то про себя решив, прохожий двинулся вдоль набережной. В охране не было необходимости: ситуация в столице оказалась разрешена быстро, теперь его жизни навряд-ли кто-то был способен угрожать. Он шёл по направлению к стоявшему неподалёку чёрному автомобилю. Короткий выход на свежий воздух окончился, нужно было возвращаться к работе. Можно гулять хоть три часа кряду, но дела от этого не остановятся и не перестанут требовать внимания.Водитель прогревал движок: на улице стоял сильный мороз, в отличие от местных жителей дорогой автомобиль далеко не так беспристрастно относился к погоде. Тут дверь салона открылась: пахнуло холодом.— Во Дворец. — Из-за спины шофёра послышался спокойный, но властный голос. Машина двинулась вперёд.***В кабинете мерно тикали часы, нарушая практически полную тишину. В помещении находилось место для стола-бюро, невысокого шкафа для книг и документов. Пол представлял собой простую деревянную отделку и был покрыт ковром. На одной стене висел портрет Сталлиона, половину другой стены занимала карта мира, испещрённая многочисленными надписями и пометками. Здесь всегда слабо попахивало табаком: проветривание и уборка слабо помогали в избавлении от этого надоедливого запаха. Впрочем, это совсем не было помехой для хозяина этого места.— Товарищ Панцушенко, командарм Нестор Лунин прибыл по вашему вызову! — Он поднял взгляд от очередной стопки документов и пристально всмотрелся в прибывшего. Это был среднего роста жеребец в свежепошитой форменной гимнастёрке, на петлицах которой блестели четыре рубиновых ромба и одна золотая звезда. Панцушенко смерил Лунина задумчивым взглядом, затем осторожно снял очки и поднялся из своего кресла.— Вы пришли вовремя, товарищ Лунин. Рад вас видеть в добром здравии и бодром расположении духа. Как прошли окружные учения?— На высшем уровне, товарищ Панцушенко! — молодцевато улыбнулся Нестор. — Южный округ пребывает в полной боеготовности.— Насколько мне известно, на прошедших учениях вы воспроизвели сценарий маневренной войны. Какие выводы удалось извлечь?— Туго придётся нашей армии, если враг начнёт против нас такую войну. — Уже не так живо ответил командующий.— Туго... — протянул Панцушенко, — Туго. — Уже более твёрдо произнёс он. — Я вызывал вас по другому поводу, товарищ Лунин. Мне бы хотелось обсудить с вами... Международный вопрос.— Я осведомлён о международной ситуации в достаточной степени.— А следовало бы в полной, товарищ командарм. Пройдёмте к карте. — Тишину кабинета нарушило несколько громких и отчётливых шагов. Лунин уже не улыбался, он понял причину своего вызова в кабинет генсека, понял часть его мыслей. Эти мысли вогнали бы в панику и отчаяние любого кроме тех, кто не имел права поддаваться ни тому, ни другому.— Ведина готова заключить пакт о ненападении с Моргенклау, там набирают силу прогерцландские настроения. — Панцушенко ткнул указкой в государство, лежавшее на северо-западе грифонского континента. — Не исключено, что в ближайшие месяцы и там могут взять власть радикалы навроде Биколини, и тогда кольцо милитаристских режимов вокруг Эквестрии и Северяны замкнётся. — Генсек описал указкой широкую дугу, начинавшуюся в Уэтере, проходившую через Везалиполис, столицы нескольких зебриканских стран, Карфин и Гриффенхейм. После этого указка пошла на север, поставив точку в городе Тюрхамн — столице Ведины.— Можно считать, что кольцо уже замкнулось. Ведина — отсталое государство, оно прогнётся под любые требования крепнущего режима Моргенклау. — Прокомментировал положение Лунин.— Трудно смотреть в будущее... Мы не можем быть точно уверены в исходе многих событий... — Панцушенко опять задумался, вглядываясь в карту и видя на ней что-то своё, недоступное другим. — Но понятно одно. Международные отношения в мире накаляются очень быстро. Национальные элиты таких государств, как государство чейнджлингов... Стремятся переделить мир по своему усмотрению, и не намерены избирать иного пути, кроме как пути силового. Эквестрия, ранее являвшаяся крупнейшим гегемоном на планете, теперь окружена врагами и постепенно теряет свою зону влияния. Грозный кризис уже назрел. Мы стоим на пороге общемирового конфликта, в котором не можем не принять участия. Когда он начнётся — пока неизвестно, но уже следует быть начеку... Я надеюсь, товарищ командарм, вы понимаете, зачем я упомянул именно Эквестрию, а не Северяну?— Вы предполагаете, что нам следует действовать с Эквестрией заодно? — Вопрос Лунина имел риторический характер. Он уже давно был в курсе дела и поддерживал мнение Панцушенко на этот счёт.— Серов требовал немедленной войны с Селестией, Темнокрылый же наоборот раболепствовал перед ней. Их позиции ярко демонстрировали... единство и борьбу противоположностей. Они приводили разные доводы и резко порицали друг друга, но и та и другая позиции являлись одинаково вредными для государства и чуждыми для пролетариата — верными предвестниками контрреволюции и реставрации капитализма. Я не намерен ударяться ни в одну крайность, ни в другую. Воевать с Эквестрией мы не можем ввиду экономических и идеологических причин, идти на попятную и проситься обратно под аликорнье крылышко — тоже, ведь тогда мы станем худшими из предателей. Бросить Эквестрию в беде мы так же не можем... ведь если Триммель дойдёт до Кантерлота и Кристалтона — то он сможет дойти и до наших границ. Это ни в коем случае не следует понимать как сделку с эквестрийской финансовой верхушкой, скорее как союз двух братских народов в противостоянии большему злу.— Вы правы, товарищ Панцушенко. Ваша позиция по этому вопросу действительно наилучшая из возможных. — Кивнул Нестор, в то время как Василий возвращался за стол.— На первых съездах Партии товарищ Сталлион много говорил о предстоящих испытаниях для молодого государства. В то время мы воспринимали это как нечто само собой разумеющееся, как некий бой, который неизбежно кончится нашей победой. Однако, товарищ Сталлион так же говорил о том, что переход к новой формации есть целая эпоха революций и контрреволюций. Сейчас, когда наше дело стоит на пороге первого великого испытания... — Панцушенко опустил глаза и принялся набивать трубку. — я вспоминаю эти слова. Реакция уже набрала огромную силу и провела все необходимые приготовления перед мировой бойней. Эта бойня начнётся скоро, имейте это ввиду.— Насколько мне известно, в Эквестрии началась мобилизация ещё полтора года назад. Но идёт она медленно и через пень-колоду.— Селестия — умная кобыла. — хмыкнул Панцушенко, держа трубку в зубах. — Но и она не всё может предусмотреть, мы с вами — прямое тому подтверждение. Княгиня умело орудует меткой иглой дипломатии, но сила солому ломит... — Василий затянулся и вскоре выдохнул облако светло- серого дыма. — Полагаю, что мои мысли пришлись вам кстати.— Благодарю вас за разговор, товарищ генсек. — Лунин встал по стойке "смирно". — Разрешите идти?— Идите, товарищ командарм. Можете считать, что я дал вам установку на ещё более усердный труд во имя Родины.Командарм отсалютовал и вышел восвояси. Панцушенко какое-то время курил сидя, потом снова встал из кресла и подошёл к окну. Отсюда как на ладони был виден весь город и его ближайшие окрестности. Всё вокруг пока ещё дышало жизнью и деятельностью, но чудовищный призрак уже висел в воздухе, становясь всё материальнее и материальнее с каждым днём. Всё меньше становилось тех, кто верил в мирный исход всех тех многочисленных кризисов и распрей, о которых сообщалось в газетах и по радио. Народом владела тревога, ожидание чего-то страшного, неизбежного. С далёких полей сражений возвращались воины-интернационалисты, советники и дипломаты писали своим семьям письма, полные предчувствия и затаённого страха. Пелена мира и спокойствия истончалась. Из-за неё уже просвечивало нечто, способное повергнуть в ужас одним упоминанием о себе.