7. Фиолет (1/1)
Виноград и шелкОтец сидит за столом, медленно крутя в пальцах крупную, сочную виноградину. В кабинете темно, горит лишь свеча в тяжелом бронзовом канделябре, да пляшущее в камине пламя бросает на неподвижное лицо короля обманчивые, угловатые тени, из-за чего лицо это кажется сухой каменной маской, высеченной из цельного куска мрамора.
Он стоит перед отцом, не опуская головы, не шевелясь, и спокойно наблюдает за золотящимся на щеке короля отсветом каминного огня. Ему кажется, что отец разом постарел на две сотни лет.
Рядом на столе – хрустальная вазочка с темно-фиолетовым душистым виноградом. По тугим блестящим бокам еще стекают капельки воды, и в полумраке комнаты кажется, что ягоды сами выталкивают из себя терпкое, пьянящее вино…Сегодня отец узнал о них. Они давно ждали этого, давно боялись… но все равно – не были готовы.
Брат не хотел отпускать его, он цеплялся за его камзол, тревожно заглядывал в глаза, едва сдерживая слезы, что-то умоляюще шептал, предлагая не то подождать, не то уклониться от встречи, не то сбежать вовсе… Но оттягивание разговора ничего бы не дало – он знал это, и потому пришел сразу.Король с тихим вздохом откидывается на спинку кресла, не сводя глаз с виноградины в пальцах.
— …И что же мне делать, сын мой?— Все в вашей воле, отец, — кротко отвечает он.Он принц, он должен подчиняться велению короля. Он сын, он обязан слушаться приказов отца.
Но он – влюбленный, и прежде всего – он следует зову своего сердца.Король устало прикрывает глаза.— Иди. Завтра я сообщу свое решение.Он почтительно кланяется и, ни слова не говоря, выходит из кабинета. Едва он переступает порог, как на шею ему бросается братишка. Во тьме коридора глаза его пылают просто невообразимо. В них – и слезы, и вопрос, и страх, и отчаяние…— Что он сказал?..Не получив ответа, братишка хватает его за руку, и ведет куда-то в темноту, а потом прижимает к шелковому темно-фиолетовому гобелену на стене, и забирается руками под камзол, и торопливо расстегивает пуговицы, и всхлипывает чуть слышно, и дрожащими губами тянется к его губам.— …Пожалуйста… здесь… давай здесь…Заниматься любовью в коридоре, закрываясь гобеленом, пусть и глубокой ночью, когда нет опасности наткнуться на кого-либо – безумие. Но обоим все равно. Лихорадочные, жаркие поцелуи, обжигающее дыхание, чувственные, горячечные прикосновения, стоны и глубокие вздохи – все тонет во мраке и скрадывается толстой тканью гобелена. Шелк приятно холодит кожу, ласкает ее, щекочет шею и плечи, и вскидывается, и двигается в унисон с их движениями, и нашептывает что-то успокаивающее и нежное…Они занимаются любовью прямо в коридоре, не в силах дойти до комнаты, не в силах оторваться друг от друга, не смея и на секунду остановиться или замедлить движения. Младший всхлипывает, и льнет к нему всем телом, и хватается за плечи, и бормочет что-то сбивчиво-жалобно, и просит, и признается, и шепчет что-то почти полубезумно…
На повторение уже не остается сил – и он берет уснувшего младшего на руки и несет его в кровать. Шелк напутствующе шелестит им вслед, словно ободряя и обнадеживая.
Утром, когда братишка еще спит, он замечает на столике у кровати виноград в хрустальной вазе. По хрупким прозрачным бокам скользят солнечные лучи, и на белую скатерть ложится маленькая радуга – целый спектр цветов, ярких, радостных, поющих…И он смеется и, склоняясь над братом, будит его поцелуем, показывает ему радугу и объясняет ему, не понимающему, что это значит, и впивается в приоткрытые от изумления губы, и собирает с бледных щек слезы радости и облегчения…Ведь радуга – символ прощения.
И хотя они уверены, что их не за что прощать, они принимают этот знак и днем благодарят отца кивками и легкими улыбками.
Фиолетовый виноград оказался необыкновенно вкусным.