Глава 11. Карты и улыбки. (1/1)

Джокер сидел за столом напортив доктора и смотрел на него угрюмым и невероятно уставшим взглядом. На бледной коже виднелось множество свежих синяков; левый глаз безумца заплыл от черного фингала; ссутулившееся худое тело говорило об одном: Джокер устал. По-настоящему устал от этого. Его попытка сбежать, которая почти уже подарила ему луч надежды, была жестоко подавлена, но он все равно старался выдавить улыбку. Однако, эти старания не увенчались успехом: у Джокера просто не осталось сил на то, чтобы улыбаться. Всё это уже давно перестало быть забавным; эксперименты больше не дышали привлекательностью новизны, работающие здесь люди не вызывали желание манипулировать их психикой. Безумец утратил какой-либо интерес к этой игре. Аркхэм никогда не был способен подобным образом удерживать его. Джокер знал каждый дюйм лечебницы так, словно она была его родным домом, что не столь далеко отходило от правды. И даже когда очередной возомнивший себя деятелем благородства спонсор внедрял новую систему безопасности, клоуну не составляло практически никакого труда обойти её. Он готов был сидеть на одном месте лишь до тех пор, пока ему это было необходимо или пока элементарно не надоедало. Иногда он мог месяцами вынашивать какой-нибудь план, чтобы потом максимально ярко напомнить городу о своём существовании. Но пребывание здесь было совершенно бессмысленным, и Джокера это порядком раздражало. Он чувствовал, как с каждым днём теряет маленькую частицу себя, а после сегодняшнего случая — ещё и желание что-либо делать. — Не напомнишь, как там говорится? — обратился к нему Оллфорд. — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, да ведь? Он с ухмылкой взглянул на человека напротив, но тот ничего не ответил, продолжая сверлить доктора взглядом. — Что ж, похоже, сегодня ты точно последним не смеёшься, — заметил он, перебирая какие-то бумаги на столе перед собой. — Я хочу есть, — произнес Джокер практически безо всяких эмоций, однако его глаза горели ненавистью и даже каким-то... Отчаянием. — Я тоже много чего хочу, — бросил Оллфорд в ответ, не отвлекаясь от своего дела, — например, я хочу Ферарри.

Он обернулся к стоявшим возле двери охранникам. — Эй, парни, давайте продадим живого Джокера на аукционе и купим Ферарри? Те рассмеялись. Все находились в слишком приподнятом настроении, и это злило. — А что, наверняка кто-нибудь из богатых мира сего отвалит неплохую сумму за возможность убить его голыми руками, — хриплым, осевшим голосом выдавил немало знакомый Джокеру здоровяк, усмехаясь. Его шею обхватывал кольцом устрашающего вида след, выделяясь на загорелой коже тёмным красно-синим пятном. Мужчина периодически хмурил брови от жгучей боли, испытывая её при каждом глотке слюны, но его лицо всё равно не покидала злорадная ухмылка. Он подошёл к безумцу и бесцеремонно схватил того за волосы. — Ты бы сколько за себя заплатил, а, ублюдок? — спросил он, отклоняя голову клоуна назад. Тот яростно дернулся, пытаясь высвободиться или хотя бы отвести взгляд от этого ненавистного ему человека. Ему хотелось отшутиться, что-нибудь съязвить в ответ, и в любом другом случае он бы так и поступил. Но сейчас никаких моральных сил на это уже не было. — Ладно, Фрэд, оставь его, — велел доктор, махнув рукой, — потом наиграешься, а сейчас у нас с ним важная беседа. Фрэд, нагло улыбнувшись Джокеру прямо в лицо и сверкнув не обещающим ничего хорошего взглядом, отпустил его и взял у Билла небольшой металлический поднос, поставив его перед доктором, после чего вышел из помещения; остальные охранники проследовали за ним.

Безумец опустил глаза на пол, больше не желая смотреть на доктора и пытаясь не слышать ничего вокруг. — Эй, приём! — Оллфорд щёлкнул пальцами, но не дождался реакции. — Ладно, я же все равно знаю, что ты меня слышишь. Он не спеша налил себе фруктовый чай, и приятный сладкий запах распространился по комнате, доходя до Джокера. Безумец зажмурился, стараясь ничего не чувствовать и мысленно уйти из этого проклятого места, но органы чувств не могли не среагировать на запах чая, и желудок в очередной раз скрутило. В такие моменты Джокер ненавидел своё тело за то, что оно было столь падко на простое отсутствие возможности удовлетворения некоторых физических потребностей. Это буквально выводило из себя. — Я хочу есть, — повторил клоун, сжав зубы от раздражения. Доктор слегка нахмурился — его не устраивала такая требовательная интонация. Гораздо большей музыкой для ушей был бы умоляющий тон. Но ничего, все ещё будет — заверил он себя. — Ты получаешь необходимые питательные вещества через уколы, — напомнил доктор, — так что не волнуйся, от голода не помрёшь. — Но я хочу нормальную еду! — рассерженно воскликнул Джокер.

Оллфорд тут же встал с места и окинул собеседника предупреждающим взглядом. — Не повышай тон, — строго велел он. — Ты не в том положении, чтобы дерзить мне. Безумец пренебрежительно фыркнул. — Или что? — парировал он. — Ты меня убьёшь? Искалечишь? Что ты можешь со мной сделать? Доктор ухмыльнулся и медленно опустился обратно в кресло. — О, поверь, я уже делаю и вижу результаты. И ты тоже их прекрасно видишь, не так ли? Но, если тебе непременно нужна мотивация, чтобы разговаривать в должной манере — ты так и не получишь ни грамма еды, пока на научишься себя вести. Вдобавок к этому, ты останешься без воды на максимальное количество времени. Джокер хмыкнул, показывая полное безразличие к таким угрозам, но ничего не ответил. Доктор отхлебнул немного чая и взял с подноса бумажный пакет с пончиками. Вытащив сразу несколько, он нарочно долго и задумчиво выбирал, какой из них съесть, пока не остановился на шоколадном. С аппетитом пережёвывая кондитерское изделие, он не переставал смотреть на клоуна. Тот приподнял одну бровь и хихикнул. — Ждёшь, что я буду просить? — поинтересовался он как можно более пренебрежительно. Доктор в ответ лишь усмехнулся. — Не обольщайся. Я просто пью чай.

Следующие пять минут они сидели молча, пока Оллфорд наконец не вытер руки салфеткой и не отложил всё лишнее обратно на поднос. — Полагаю, парни доступно объяснили тебе, что пытаться убежать не стоит? — спросил он, указав на синяк под глазом Джокера. — В Аркхэме объясняют подоступнее, — пожал плечами тот, — а этим ещё учиться и учиться. Оллфорд задумчиво потёр подбородок. — Должен заметить, ты очень неплохо манипулируешь людьми, Джокер. И я прекрасно понимаю, чего ты пытаешься сейчас добиться. Ты ждёшь, что я решу, будто мои здоровяки недостаточно сильно тебя избивают и велю им в следующий раз стараться лучше? Чтобы ты в ответ на это лишь посмеялся, демонстрируя всем вокруг, с какой лёгкостью ты способен вывести человека из себя и насколько тебе плевать на эти побои. О да, смотрите все, я же Джокер, вам меня ничем не сломить, ха-ха-ха! Я буду продолжать смеяться вам в лицо, пока вы будете отчаянно пытаться хоть как-то меня вразумить! — передразнил он. — Ну и все в таком духе. Однако, в сотый раз напоминаю тебе, что наша первостепенная задача здесь заключается не в том, чтобы физически тебя искалечить. Мы вообще из другой оперы, и пора бы уже перестать сравнивать меня с врачами Аркхэма или кем-либо ещё. — Да? Фрэд и его компашка, похоже, не совсем разделяют твои задумки, — заметил Джокер. — А, — улыбнулся профессор, — ну да, это так, лёгкий бонус. Я ведь должен дать ребятам хоть какой-то стимул тебя не убить. Вот они и развлекаются. И вроде бы, вполне неплохо проводят с тобой время. Выходит, он знал. Обо всём прекрасно знал. И поощрял это. Джокер отказывался верить в абсурдность происходящего. Оллфорд же в очередной раз мысленно похвалил себя, увидев, насколько взгляд Джокера был сейчас полон ненависти и неприязни. Однако, тот снова натянул на себя улыбку и со всем возможным равнодушием ответил: — О да, мы с ними от души веселимся, док!

— Я очень рад, — улыбнулся тот. Он ещё несколько секунд смотрел на пленника, по всей видимости, ожидая возможных дополнений, но их не последовало, и доктор продолжил. — Я бы хотел вернуться к нашим ассоциациям. Мы уже говорили о пустоте твоей души, но что насчёт... образа? Ты когда-нибудь задумывался о том, что из себя представляет Джокер? В чём смысл, — он обвёл помещение руками, — всего этого? Джокер проследовал взглядом за его жестом, осматривая комнату. — Почему ?это? должно иметь какой-то смысл? Я тот, кто я есть, и этого достаточно. — И кто же ты, м? — доктор с интересом подался вперёд. — Что вообще означает твой псевдоним? Джокер вернул не отражающий никаких эмоций взгляд на доктора. — Это моё имя. Имя, а не псевдоним, — коротко ответил он. — Нет, Джокер. Это всего лишь прозвище. Слово, с которым ты себя ассоциируешь. Маска, за которую прячешься от мира. Маска, без которой жестокая действительность уже давно сожрала бы тебя заживо. Сценический псевдоним, под которым ты выступаешь, считая, что вся твоя жизнь — это сцена, где ты можешь играть любую роль. Ты думаешь, что это слово делает тебя сильней, что весь этот образ делает тебя сильней. Но кто ты на самом деле? Джокер молча смотрел на него. — На самом деле, ты всего лишь человек без имени. И это даже не грустно. Это просто... твоя жалкая реальность. У имён есть история, есть сложенное временем значение. Каждое имя несёт в себе смысл — даже более глубокий и сакральный, чем может показаться при поверхностном изучении вопроса. А ты — тот, у кого имени нет. Оторванный от мира, дрейфующий в неопределённости без каких-либо ориентиров. Он указал на висящее на стене изображение. — Джокер — всего лишь карта. Карта, способная принимать любое значение, но не имеющая своего собственного. Карта, подстраивающаяся под ход. Достань её из колоды, вырви из игры — и она не будет обозначать ничего. Потеряет какую-либо весомость. Джокер имеет смысл лишь тогда, когда берёт на себя роли других карт. Ты думаешь, что в этом твоё преимущество? Умело менять собственные роли и показывать людям лишь то, что они хотят видеть? Беда в том, Джокер, что это ты хочешь видеть себя таким. Ты создал себе образ, способный адаптироваться под различные обстоятельства, и полностью потерялся в нём. Настолько, что настоящего тебя уже просто не существует. Никакого постоянного числового значения. Лишь образ. Под которым прячется слабый, одинокий, никому не нужный безымянный человек. Вне игры ты никто. И именно поэтому ты так боишься, что она закончится, верно? Боишься прервать игру, потому что за её пределами твоя значимость сведётся к нулю. Всю жизнь ты отчаянно пытаешься поддерживать ход партии, потому что лишь во время неё у тебя есть возможность быть кем-то важным. И кто ты сейчас? Посмотри на себя, Джокер. Игра остановилась, и теперь ты тот, кого я вижу перед собой. Избитый моими парнями человек с синяком под глазом и без права выбора. Вот и всё. Пленник продолжал сидеть неподвижно, лишь слегка сжав ткань своих брюк пальцами. Он смотрел в одну точку перед собой, и, казалось, едва слышал Оллфорда. Тот, не пытаясь силой вытянуть из безумца реакцию, открыл свою записную книжку и начал неторопливо её листать, явно не торопясь уходить или продолжать разговор. Он никуда не спешил. — Я — тот, кто всегда смеётся последним, — вдруг тихо, но твёрдо произнёс Джокер. — Какую бы роль я ни играл, я всегда остаюсь в выигрыше. Не имея постоянного значения ты отвязываешь себя от необходимости подстраиваться под остальную колоду, под весь мир, который привык к иерархии, привык выстраиваться по старшинству. Я — вне этого. Я тот, кем мне удобно быть, и я не завишу от чьих-либо значений. — Всё это — пустой звук, Джокер. Твои попытки убедить себя в том, что независимость делает тебя лучше других. Вот только эта независимость мнимая. Мы ведь уже говорили об этом. Он захлопнул блокнот и, убрав его, облокотился локтями о стол. — Тот посыл, который ты пытаешься вложить в это, является обманом. Ложью. Подо всем этим — под нарочито яркими костюмами и игрушками, под улыбкой и смехом — ты прячешь пустоту. Он достал из нагрудного кармана игральную карту Джокер. Затем, слегка повертев её меж пальцев, положил карту на стол и подтолкнул к пленнику. Та остановилась прямо напротив безумца, и Джокер поймал на себе взгляд уже знакомого изображения. — Когда ты смотришь на это — то видишь символ своей пугающей простых людей натуры. Символ, который делает тебя особенным, выделяет среди других сумасшедших, твоя визитная карточка. Думаешь, что для горожан это символ страха, даже ледяного ужаса. Ты вкладываешь в это слишком много — уморительно много, Джокер. А, на самом деле, это просто карта с изображением придворного шута. Клоун взял карту в руки, внимательно смотря и, кажется, впервые по-новому открывая для себя её значение. Он не хотел думать об этом, пытался отогнать все вызванные Оллфордом мысли прочь, но те сгущались, словно навязчиво гудящий рой пчёл, превращаясь в поток неосознанных эмоций — тяжёлых, неприятных и разрушительных. Чтобы отвлечься и вытрясти из своей головы эти чужеродные ощущения, нужно было рассмеяться. Вспомнить свою улыбку, вернуть её к жизни. Смяв карту в руке и стиснув кулаки, Джокер растянулся в слегка нервном, но широком оскале, поднимая взгляд изумрудных глаз на своего пленителя. Однако, не успел он издать и звука, как Оллфорд прервал эту попытку, продолжив говорить. — Ты улыбаешься. Почему ты это делаешь, хм? Это риторический вопрос, Джокер, ведь я и так знаю ответ. Улыбка — лишь ещё один элемент твоего образа, за который ты прячешься. Ею ты пытаешься перебить свои переживания, свою глубинную и почти невыносимую боль, не так ли? Пленник не ответил, но скалиться не перестал. Если уж идти, то идти до конца, и элементарная упрямость сейчас брала своё. Доктор махнул рукой. — Можешь ничего не говорить. Я и так знаю, что прав. И, кстати говоря, об улыбке. Он щёлкнул пальцами в сторону видеокамеры, после чего в комнату незамедлительно вернулся один из охранников и поставил перед доктором ноутбук. Оллфорд что-то быстро скомандовал, и здоровяк, кивнув, позвал остальных охранников зайти обратно. Те вновь выстроились возле двери, надежно её закрыв. Джокер догадывался, что сейчас будет, и его опасения подтвердились, когда профессор повернул устройство экраном к нему, пододвигая ближе. На мониторе горела заставка видеозаписи — слишком знакомый кадр, который безумец совсем недавно видел в своём кошмаре, вызванном на сеансе страха. Это была очередная запись картин его сознания, бесцеремонно вырванная из его головы. — Пересмотрим? — улыбнулся Оллфорд, конечно же, не собираясь на самом деле дожидаться ответа. *** Он вновь сражался лицом к лицу с ним, и вновь картина на первый взгляд ничем не отличалась от привычной: крыша офисной высотки, лунный свет, просачивающийся сквозь мрачные тучи, и полицейские сирены внизу. Какое-то здание неподалёку горело и рушилось после случившегося минутой ранее взрыва; взгляд Бэтмена был полон ярости битвы, которую Джокер так обожал. Это был момент торжества, момент, когда безумцу хотелось самозабвенно расхохотаться, не думая больше ни о чём на свете, кроме как о них двоих на этой крыше, об этих свободе и лёгкости, об этом восторге, от которого хотелось разорвать свою грудь, сломать себе рёбра и вынуть с сумасшедшей скоростью колотящееся сердце. Сердце, которое всегда принадлежало лишь ему одному, его Рыцарю. Клоун сделал глубокий вдох через нос, готовый вложить в последующий смех весь фейерверк эмоций, испытываемых им... и подавился воздухом на выдохе, не сумев издать ни единого звука. В грудной клетке будто что-то застряло, и Джокер, в непонимании попытавшись улыбнуться, понял, что не ощущает собственных губ. Замотав головой в попытке прогнать наваждение, он с надеждой повернулся к Бэтмену — но тот уже отвлёкся, разговаривая с кем-то через коммуникатор и внимательно смотря в сторону места взрыва. Джокер попытался что-то сказать, позвать героя, но из горла раздалось лишь едва слышное, бессвязное мычание, и он тут же испуганно зажал рот ладонью. У него не получалось засмеяться. Или что-либо спросить. Или произнести имя Тёмного Рыцаря. Ничего. Он начал аккуратно, шаг за шагом, пятиться назад — в сторону пожарного выхода — понимая, что вынужден сбежать. Бэтмен повернул голову в его сторону, предупредительно сжав кулаки, и Джокер совершил последнюю попытку обратиться с нему, но не голосом, а взглядом. Изумрудные глаза светили просьбой отпустить, не гнаться следом, и на один короткий, едва уловимый момент Бэтмен выглядел озадаченным. Но уже следом вернул своему виду привычную хмурость. — Ты отправляешься в Аркхэм, Джокер, — бескомпромиссным тоном произнёс он. Всё, что мог безумец сделать в ответ — лишь помотать головой, продолжая отступать. — Это не обсуждается. Псих, — последнее слово Бэтмен выплюнул с ядовитой ненавистью. ?Точно такой же, как ты?, — клоун почти произнёс это, но вместо слов из него продолжали вырываться лишь сдавленные мычащие звуки. Хотелось взвыть от отчаяния, хотелось поговорить с Бэтменом, пока тот концентрировал на нём своё ставшее в последнее время столь драгоценным внимание, но он не мог. — Зачем ты убил этих людей? — Мститель продолжал наступать. — Почему ты делаешь всё это, Джокер? ?Как же ты не понимаешь! Я боюсь, что меня не станет. Что нас не станет. Я должен поддерживать ход игры, иначе ты выбросишь меня, как ненужную карту, и что я тогда буду делать??. И почему он никогда не говорил этого раньше? Почему думал, что Бэтмену будет достаточно намёков, метафор, ярких шоу? Будь у него возможность говорить сейчас, он бы больше не ждал. Но возможности не было. Вся эта ситуация казалась настолько ироничной, что Джокер непроизвольно захотел хохотнуть, хотя бы издать тихий, нервный смешок, но ничего не вышло вновь, и эта сдавленность в грудной клетке, эта убийственная тишина, повисшая между ним и героем... Нужно было всё это прекратить. Внезапно Бэтмена что-то отвлекло — он резко напрягся, бросил торопливое ?сейчас буду? в переговорное устройство и, отвернувшись, спрыгнул с крыши, выстреливая в воздух бэт-крюком. Вряд ли он отозвался на безмолвную просьбу своего врага позволить ему уйти, куда вероятнее причиной послужила срочная просьба о помощи пострадавшим, но сейчас у Джокера не было времени об этом думать. Он пытался жадно сделать вдох, пока сбегал по пожарной лестнице вниз, пока спешно направлялся к своему убежищу и пока, расталкивая удивлённых подопечных и зажимая рот ладонью, шёл в самую отдалённую комнату. Осуществить вдох так и не получилось, как и рассмеяться — и это пугало. Это было неправильно. Словно какая-то невидимая цепь сковала его по рукам и ногам, лишив свободы и возможности в полной мере ощущать собственное существование. Захлопнув дверь и торопливо подойдя к гримёрному столу, клоун посмотрел на себя в зеркало... И в ужасе отшатнулся. Его рот был прочно зашит толстыми, грубыми нитями. Как у жуткой, бросающей своим видом в дрожь куклы из фильма ужасов. Крупные стежки не позволяли пошевелить губами даже в намёке на улыбку, болезненно натягивая кожу. Его лицо больше не выглядело как лицо вечно смеющегося клоуна. Джокер вновь замотал головой, отказываясь в это верить. Нет. Нет-нет-нет. Никто не может вот так лишить его улыбки. Это неправильно. Неправильно! Безумец потянулся ко шву, трясущимися руками трогая его, ощущая эти нити, пытаясь содрать их. Он злился, утробно рычал, чувствуя, как отчаяние разрывает его изнутри, желая вырваться наружу криком или болезненным смехом. Внезапно Джокер с силой стукнул по столу кулаком, заставив лежавшие на нём принадлежности для грима фейерверком разлететься в стороны, а затем схватил попавшуюся под руку тяжёлую шкатулку и яростно швырнул её в зеркало. Стекло мгновенно треснуло и в следующую секунду распалось на десятки осколков. Уперевшись в стол руками, Джокер часто, отрывисто втягивал носом воздух, пытаясь успокоиться, но это едва помогало. Он всё ещё видел своё отражение в одном из длинных острых кусков разбитого зеркала. Нужно было что-то делать, нужно было вернуть свою улыбку на место. Четкое намерение засело в голове; схватив осколок, Джокер быстро и уверенно направился в ванную. Чуть склонившись над раковиной, он просунул острие меж нитей и принялся с остервенением резать их. Резать и резать, желая навсегда убрать, выдрать, даже если это будет грозить риском навсегда повредить кожу. Ему было совершенно плевать. Он просто хотел вновь смеяться. Бледно-серая поверхность раковины окрасилась в алый. Кровь хлынула так обильно, что её брызги попали даже на стены, но Джокер, не обращая на это внимание, продолжал яростно избавляться от шва. Когда нити были разрезаны, он вновь посмотрел на себя, однако, получившаяся картина выглядела ещё хуже, чем до этого. Его губы кровоточили. Очень сильно. Кровь стекала по подбородку и шее, оставляя широкую ярко-красную дорожку, заливалась в горло, заставляя давиться, кашлять, хрипеть, но всё это не имело значения, ведь хуже было другое: его рот больше не был даже подобием улыбки, а рассмеяться всё так же не получалось. Злость — неконтролируемая, отчаянная — заполнила собой всё сознание безумца. И он продолжил резать. Острие вошло в плоть, силой разрывая щёки. Джокер был намерен нарисовать себе улыбку, даже если это будет стоить ему нечеловеческой боли, даже если это станет его самой последней шуткой. Однако же, силы покидали его с каждым новым движением; конечности начали дрожать от слабости и от потери крови, и вскоре Джокер упал на пол, выронив осколок из рук и потеряв всякий контроль над телом. Это было смешно. Так смешно. Но он не мог смеяться. *** Когда видео закончилось, Оллфорд с удовлетворённым выражением лица молча закрыл ноутбук, забрав его обратно. Джокер поднял взгляд на охранников, которые, тихо разговаривая о чём-то между собой, смотрели на него с противными ухмылками. Они не должны были видеть то, что увидели. Мысль о том, чтобы выколоть каждому из них глаза и заодно порвать барабанные перепонки на мгновение отвлекла клоуна от происходящего. Он бы сделал это не для наслаждения, нет — а лишь затем, чтобы больше не позволить им погружаться в слишком личную, слишком интимную часть своего сознания. Доктор, явно смакуя эту публичность, повернулся к мужчинам. — Что можете сказать по поводу данной записи, господа? — потерев ладони, спросил он. Джокер не удивился, когда первым отозвался Фрэд. Даже едва не лишившись жизни считанные часы назад, он, как ни в чём не бывало, сохранил прежний энтузиазм. — Этот псих смеётся не потому что ему весело. А просто потому что... так надо, — задумчиво произнёс мужчина, усмехнувшись. — Как ты и сказал, Кларенс — это часть его образа. Если отнять одну из этих частей, образ разрушится, превратив Джокера в ничто. — Интересная мысль, Фрэд, — кивнул доктор, вновь переключая внимание на пленника. — Долго репетировал? — фыркнул Джокер, но никто не отреагировал на его попытку шутить. Оллфорд несколько секунд молча внимательно смотрел на безумца, будто пытаясь разглядеть что-то, что до сих пор не было выявлено его экспериментами. Затем коротко покачал головой. — Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, почему ты смеёшься, Джокер? — спросил он. — Хотя, я знаю, что ты ответишь. Ты скажешь, что не задаёшься такими вопросами и что тебе не нужна причина. Но мы оба знаем, что на самом деле причина есть. И дело не только в том, что для тебя смех стал ещё одним слоем маски. На самом деле, он имеет ряд полезных функций, не так ли? Он посмотрел в глаза сидящего напротив человека, ожидая ответа. Первый десяток секунд Джокер намеренно молчал, пока наконец не издал усталый выдох. — Я не понимаю, о чём ты. — Думаю, что понимаешь. Но можем проговорить это подробнее. Смех — это твой щит. Щит, защищающий тебя от всего того, что способно с лёгкостью растоптать тебя. А ещё смех — отличный способ скрыть боль. Это вообще безоговорочный ответ на всё. Тебе весело — ты смеёшься; тебя ранят — ты смеёшься; тебя игнорируют — а ты все равно смеёшься. И никто не знает, что на самом деле у тебя на душе, все лишь раздражаются, не получая от тебя той реакции, которую ожидали, а в худшем случае просто считают тебя поехавшим на голову психом. Но на самом деле тебе больно. Больно, когда бьют, потому что каким бы высоким болевым порогом ты ни обладал, ты всё же человек. А человеку свойственно испытывать определённые ощущения, если ему наносят вред. Но ты только смеёшься, пряча за смехом свои мучения. Однако, это далеко не худший случай, когда ты хватаешься за смех как за спасательный круг, нет. В конце концов, может быть, ты действительно чёртов мазохист и тебе все равно. Худшее — когда ранит Бэтмен, не так ли? И речь не только о кулаках и сломанных костях. Это даже в некоторой степени весело — злить его до тех пор, пока у него не появляется огонь ярости в глазах и он не начинает отчаянно тебя колотить. Хуже всего, когда Бэтмен игнорирует тебя. Когда ты стараешься изо всех сил, чтобы только обратить на себя его внимание, а он просто не приходит. Или когда говорит тебе по-настоящему обидные вещи, которые задевают и которые ранят. Или бросает здесь, даже не вспомнив о тебе и не пытаясь прийти на помощь. И ты смеёшься, потому что в таких ситуациях тебе действительно плохо. Но ни одна живая душа никогда не узнает об этом, потому что для всех ты ненормальный шут Джокер, которому на все плевать! Для всех, и для него тоже. Неплохая защитная реакция, прямо-таки выход из любой ситуации! Но только вот... Ты ведь хотел бы, чтобы он знал. Но он не узнает. Никогда.

Джокер сидел всё так же тихо — угрюмый, слегка ссутулившийся, а его пальцы нервно постукивали по столу, сначала медленно, ненавязчиво, затем всё быстрее и быстрее, с каждым движением все звонче ударяясь о поверхность. Профессор наблюдал, как остатки терпения стремительно покидают безумца, и хотя тот изо всех сил старался не подавать виду, Оллфорд знал, что Джокеру безумно неприятен весь этот разговор, и даже его усталость сейчас отходила на второй план. В конце концов, клоун вдруг подал признаки жизни. Он привстал с места и резко втянул в себя воздух — так, словно собирался что-то выкрикнуть, но вместо крика последовал лишь быстрый и яростный удар кулаком по столу. Охранники на всякий случай достали дубинки и шприцы с транквилизатором. Ещё пару раз с шумом вдохнув, Джокер медленно сел обратно. Вид у него был достаточно угрожающий — нахмурившись, он прожигал доктора полным злобы взглядом исподлобья и громко сопел, пытаясь совладать с участившимся дыханием. Оллфорд с интересом приподнял бровь. — Хватит говорить про Бэтмена, — процедил Джокер с такой интонацией, словно в конце фразы не доставало чего-то вроде ?пока я тебя не убил?. Оллфорд ухмыльнулся. — Ты ведь знаешь: здесь я решаю, про кого говорить, а про кого нет, — отрезал он. Это была последняя капля, которая окончательно взбесила безумца.

Он вскочил со своего места и хотел было подойти к профессору, но система среагировала даже быстрее охраны, и в его шею мгновенно воткнулись уже привычные микро-дротики. Трое охранников незамедлительно схватили ослабевшее тело под руки, оттаскивая подальше от доктора. — Почему вечно Бэтмен? Какого чёрта ты вообще решил, что мне есть до него дело?! — кричал клоун, не обращая внимания на удерживавших его громил и на усыпляющее действие транквилизатора. — Но ведь есть, — не отступал доктор. — Да пошёл ты! — выплюнул безумец. — Пошли вы все! Он попытался врезать одному из охранников локтем по лицу, но тот с легкостью отклонился вбок, благодаря чему увернулся от удара. Доктор дал мужчинам знак кивком головы, и те увели из помещения брыкающегося и посыпавшего всех вокруг ругательствами Джокера. Оллфорд был крайне доволен. Кажется, ему впервые удалось по-настоящему и столь явно вывести психа из равновесия посредством одного лишь разговора. Хотя, доктор был уверен, это произошло практически после их первой беседы, просто сейчас безумец позволил истинным эмоциям выйти наружу. Это, несомненно, стало показателем успешности результата. Джокеру не нравилось, когда задевались его чувства относительно Бэтмена. Теперь он совершенно ясно дал это понять. И те убийства, что он успел совершить в этих стенах — они не имели такого же значения. Реакция на правду о герое — вот, что было самым настоящим. Самым важным. И, несомненно, самым болезненным.