Огенный гигант (1/1)

Центр Партии занимал, пожалуй, второе место по количеству портретов Бакалавра на квадратный метр, уступая лишь главному правительственному корпусу — Башне Бакалавриата. Здесь коридоры были увешаны уже известными картинами и установками Партии на определённый промежуток времени, которые должен был своевременно выполнить каждый партиец. Если говорить откровенно, то ни Верховное Собрание — высший законодательный орган государства, ни Правительство не имело такого объёма полномочий, который был у Партии. Только ей принадлежало право выдвигать на выборы Бакалавра своих кандидатов, только Совет рыцарей-бакалавров имел право этого Бакалавра назначить на должность. Этот Совет, сращённый с государственными структурами, имел ряд квот на назначение граждан на государственные должности и руководил большинством выборов в стране. Партию боялись, Партию уважали, Партию считали грозной силой. Ни одно решение не могло проскочить мимо неё, и всё её руководство — Лидер, Спикер и весь её Президиум — являлись тем самым политическим костяком, той опорой, которая держала народ в некой узде, не давая ему заскочить за черту дозволенного.*** Дверь в кабинет вице-спикера распахнулась, и болезненного вида Тихтерр тяжёлыми шагами, каждый из которых отражал всю боль его затяжной болезни, вошёл внутрь. Глаза его были уставшими, тело безвольно тряслось, словно было и не его вовсе, руки беспокойно поднимались вверх и тут же опускались — сказывалась слабость. Лучше бы он оставался дома, в этом сошлись все партийцы, но кто же без него-то будет руководить всей работой? Без присутствия Трихтерра партия уже не была партией, и лишь самодовольный лик Бакалавра всё ещё напоминал, мелькая на различных экранах: ?Партия — основа и ядро нашего народа?. Бель сидела абсолютно поникшая; она совершенно не реагировала на включённый телевизор, не хотела заниматься спущенными бумагами, не могла встать и пройтись по зданию, ища хоть какое-то достойное занятие. И она, и Трихтерр были больны духовно, но если Спикер болел постоянно, то болезнь вице-спикера была следствием тяжёлых ран, регулярно наносимых ближайшим окружением. Казалось, что лишь неуклюжий Друзмонд, её бессменный управляющий, по-настоящему заботится о ней, и никакие её заскоки не мешают ему исполнять обязанности. А Трихтерр? Если женщина так обожала его, то почему не чувствовала поддержки и от него? Или же чувствовала, но не хотела принять её? — Бель, — позвал Трихтерр, опираясь на спинку кресла и уже мечтая присесть, ведь стоять долго он явно не мог. Женщина подняла голову и безучастным взглядом посмотрела на Спикера. Легко прикрыв глаза, она позволила ему сесть, но тот уже отбросил в сторону свои прошлые намерения, решительно подойдя к столу своего заместителя. Руки Юнака легли на стол, и весь он навис над женщиной, и глаза её спрятались в бесчувственной букве документа. — Что произошло? — Ничего, — ответила Бельзеида, всё глубже проваливаясь в кресле, надеясь, видимо, сползти позже под стол и ползком выбраться из кабинета. Но Трихтерр явно бы это заметил, и план был отброшен практически сразу. Не хотелось просто показывать ему всю суть произошедшего. — В последний раз ты так себя вела после слов Марингата о том, что ты неправильно занимаешься устройством кабинета, — вспомнил Трихтерр, и Бель перекосило из-за напоминания о ещё одном больном ударе. — Он опять что-то сказал? — Не мне, большей частью — вам. Женщина снова попыталась отвести взгляд, но больные — мертвецкие — руки Спикера начали сжимать стол. Неужели он будет разбираться с этой проблемой? Но ведь Марингата не переспорить, он же перманентно стоит на своём. — Он сказал, что раз новости Социалистической Ассамблеи идут с опозданием, то они неправильные, — пояснила Бель, обратив глаза на начальника. Зрительный контакт с ним был ожидаем, но загадочен. — И в этом он видит мою вину? Что же, раз видит, то пусть рассказывает об этом мне. Не думай расстраиваться из-за этого. Если разобраться, то тут действительно виноват я, но Марингат, видимо, не решается обратиться ко мне напрямую. Надо будет его навестить. — Я… Мне так это надоело, — прошептала женщина. — Марингат стал просто невозможен. Все эти его планы, все его идеи — это просто кошмар. Я иногда не могу заснуть, ведь думаю о его словах. Это очень сложно… Трихтерр измученно улыбнулся. Он-то знал, что Марингат не стал невозможен, он был невозможен. — Я не берусь говорить, что знаю всю его душу полностью, но спешу тебе сказать, что он всегда был таким. Тебе ли не знать, ты же его сестра. Неужели ты не можешь выставить щит от этих его ударов? Я выставил — и на меня его речи действия особого не имеют. Ты тоже должна. Речи Марингата заучены, от большинства из них можно защититься. Поверь мне, так нужно сделать. В противном случае — если ты не решишься огородиться — такие разговоры с братом станут причиной чего-то очень неприятного. Ведь они очень хорошо бьют по достоинству… — А от них не станет только хуже? — спросила Бель, смотря на начальника уже совершенно уверенно. Быть может, она поняла, что именно он сейчас может дать ей самые необходимые советы. — От этого станет только лучше, поверь мне, — заверил Трихтерр, отойдя от стола и пройдя к окну, расположенному прямо за спиной вице-спикера. Всё-таки, солнце, озаряющее весь Маринганат, — прекрасно. Именно оно озаряло больную душу мужчины, заставляя его стоять до конца за идеалы, которым он верен. Бель ничего не ответила, а лишь томно вздохнула, повернулась к окну и вместе с начальником принялась смотреть на огненного гиганта.*** Маршал Титус зашёл в кабинет Блюхера сразу же после своего возвращения в родную ему часть столицы. Генералиссимус сидел с какой-то газетой в руках и поспешно выводил там карандашом какие-то буквы. Рядом с ним — на длинном деревянном столе — стоял стеклянный графин и стакан с водой, который периодически осушался. Окно было распахнуто, но вместо прежних ветров улица даровала лишь жару, поэтому маршал не понимал, почему Фридмарт не закроет это окно. (Сам генералиссимус сидел в своём мундире, и лоб его покрылся многочисленными каплями пота.) Простояв немного в дверях, Руперт прошёл дальше, остановившись прямо рядом с Блюхером и забрав со стола второй стакан, который тут же наполнил водой и залпом её выпил. Генералиссимус как-то не обратил внимание на это. Тогда маршал активно начал щёлкать у него перед носом. — Вот смотри, — подал голос Блюхер, даже не удосужившись поднять глаз на маршала, — тут написано: "Первый министр обороны Соцассамблеи, генералиссимус". Не знаешь, кто бы это мог быть? — с насмешкой спросил военачальник. На лице маршала тут же изобразилось выражение безразличия. Так это генералиссимус кроссворды гадает. Хорошее и очень важное занятие! — Очень смешно. — Это не смешно, — возразил Блюхер, улыбнувшись, — а уважение народа. Видишь, про меня даже тут написано, а про тебя нет нигде. А потому что не уважают тебя. — Всё сказал? — спросил Руперт, совершенно не желая слушать подготовившегося смеяться Фридмарта. Поэтому-то маршал и ушёл к креслу генералиссимуса, усевшись в него. Блюхер и на это не стал реагировать. — А что ты ещё хочешь? Ну, что паразит ты, что работы у тебя нет, что... — Это у меня работы нет? — с напором переспросил маршал. — Да я за вас всех отдуваюсь — и парад подготовь, и встреться с ветеранами революции, и медаль юбилейную подготовь! К Трайду иду за помощью — он говорит, что не будет ничего делать без согласования с Трихтерром. Иду к Трихтерру — он болеет, говорит, чтобы я шёл к тебе. Иду к тебе — ты мне говоришь, что без решения праздничной комиссии ты тоже делать ничего не будешь. Иду в комиссию — там мне говорят, что что-то там бюджетом не предусмотрено. Иду к финансистам — они говорят, что без решения Трайда ничего делать не будут. Всё, круг замкнулся! — резюмировал маршал, хлопнув по столу. — Так вам ещё парад спортсменов нужен. Зачем он вам, вы и сами мне ответить не можете. А как я бегаю по всем этим спортклубам и спортивным обществам, спортсменов этих вытаскиваю, вы знаете? Так мне ещё на этом параде надо будет целый ящик партийных наград раздать! Это же я буду по трибунам бегать и к каждому приставать. А ты будешь там стоять и смеяться надо мной! И Блюхера прорвало на смех. Руперт хотел кинуть в него что-нибудь тяжёлое, но возраст генералиссимуса не позволял этого делать. — Вот именно этим я и займусь! Спасибо, что определил мою функцию на этом параде! — Как я устал, — заключил Руперт, проваливаясь в кресло. — Пусть хоть у Марингата все его дела удачно завершатся. — Вот тут ты можешь быть спокоен. У него любое дело хорошо кончится. И повисло молчание: маршал продолжал восседать в кресле министра, ловя блаженные секунды, а сам министр продолжал гадать свой кроссворд. А окно, впуская лучи огненного гиганта внутрь, осталось открыто.