часть2 (1/1)

Дзигундзи принял условие и сделал вид, что ничего не произошло. Постепенно восстановилось их совместное холодное молчание, но Масато хотя бы не убегал, а его сосед не делал попыток что-либо прояснить. Рэн даже решил возобновить музицирование в комнате. На этот раз Хидзирикава держался отчаянно и непроницаемо. Он должен выдержать эту пытку с честью, что бы доказать и себе, и Рэну, что то, что произошло – всего лишь недоразумение, глупая ничего не значащая случайность.Дзигундзи несколько раз проигрывает одну и ту же мелодию, возможно, свою любимую. Масато держится из последних сил, до крови прикусывая губу. Сердце подневольной птицей бьется в костяной клетке, пытаясь вырваться, пытаясь донести свое пение до самого желанного слушателя. - Я понял, почему тебе так не нравится моя игра, - прерывая мелодию, вдруг заявляет Рэн.Сердце, казалось, замерло. Сейчас прозвучат слова обвинительного приговора безжалостные, но справедливые. Он приготовился все отрицать. Приготовился дать отпор любому высказыванию, отмести любую издевку…!- Сначала, я думал, что мне показалось, - продолжал Дзигундзи, - но потом сам услышал что, звучание не верно. Что-то не так… Гармония строя нарушена. Я играю снова и снова… я даже сверился с нотами, но… что-то все равно не так…Масато нервно выдыхает, пытаясь скрыть даже это.- Я знаю, у тебя очень тонкий слух, гораздо более чувствительный, чем у меня, поэтому мне нужна твоя помощь. Я только что все это записал. Давай прослушаем вместе, возможно, так нам удастся определить момент, где звучание идет не по той линии. Надеюсь, это тебе не трудно? Не слишком отвлечет тебя от твоих занятий?Конечно первым же порывом Хидзирикава хочет отказаться, но просьба настойчива, к тому же это положит конец его мучением хотя бы на сегодня и снимет ту натянутость, что висит в их комнате до сих пор. Масато соглашается. Сегодня в верхней части он в традиционной одежде и это скрывает обличителя его запретных чувств, даже когда приготовившийся слушать перемещается на диван. Рэн устраивается на подлокотнике ближе к музыкальному центру и запускает запись. С первых же аккордов Хидзирикава начинает проклинать себя за то, что согласился. Даже не смотря на то, что в эти минуты Рэн и не играл в живую, его столь близкое присутствие усиливало и без того огненное вожделение в сотни раз. Все музыкальные переливы проходили мимо. От оглушающего стука сердца он не мог ничего слышать, он просто знал, что саксофон звучит, что губы исполняли поцелуй, и что эти уста сейчас так катастрофически близко от него. Нужно закрыть глаза. Это всегда помогает ему сконцентрироваться и отвлечься. Рука накрывает очи, потирая лоб.- Что-то не так? – тут же интересуется Дзигундзи.«Все!» - хочет вырваться из дрогнувших уст, но он только мотнул головой.Полностью погрузившись в себя в эти мгновения, Масато не заметил, как Рэн слетел с подлокотника хищной птицей. Рывком Дзигундзи поднял на себя его лицо и вжался в губы страстным лобзанием. Рука была мгновенно сдернута с глаз, он не успел что-либо возразить, а порыв стремительного движения уже откинул его на диван, пальцы молниеносно нашли застежку брюк. Только внезапность, быстрота и пламенная настойчивость в своем триединстве могли довести дело до логического завершения, и Рэн это хорошо понимал. Он не долженпозволить Хидзирикаве возразить. Иначе все будет потеряно.- Я все же сыграю на нем! – жарко выдохнул золотоволосый, разомкнув поцелуй, и соскользнул вниз, где уже гордо вздымала голову обнаженная плоть.

Масато сделал единственную отчаянную попытку вырваться, но не успел, уста совершили столь неистово желанный захват и, застонав, он откинулся на диван, забывая обо всем ином.Его уносила музыка. Саксофон продолжал петь. Сочетание сладостного обхвата и скольжения дарило непередаваемый вихрь эмоций. Дыхание перехватывало. По телу волнами проходили упоительные непроизвольные содрогания. Рэн действительно играл на нем, как на инструменте. К губам подключились руки. Пояс развязан, облачение распахнуто. Пальцы умело пробегают по его бокам, заставляя тело немного выгибаться. Руки ласкают сильнее, бедро и торс приобретают изгиб шейки саксофона. Трепетная плоть гораздо нежнее мундштука, но и она жаждет сжатия и надавливания, трения и горячего дыхания, непрерывного глубоко движения. Музыка льется, в нее вплетаются стоны. Мир превращается в одно горячее, пульсирующее сущее, рвущееся к блаженным вершинам. Пальцы впиваются в диван, разжимаются и снова впиваются. Масато наслаждается своим пламенным полетом, а Рэн наслаждается им, бьющей из него страстью, волнами егоупоения, возведенным до предела напряжением прекрасного тела, которое подрагивает в его руках. Огненное возбуждение быстро охватывает его самого. Язык истязает напряженную чувственность. Дурман плывет по всей комнате. Золотые локоны в такт движения ласкают кожу.Вся громада мирозданияобретает единый овеществленный центр. Все несется ввихре удовольствия и все сходится к нему. Умелые губы музыканта варьируют нажим, прокатывают сверху вниз телесные колебания, быстро и неотвратимо ведут к высвобождению. Несильные содрогания тела пробегают все чаще, стоны и дыхание становятся поверхностнее. Масато замирает. Несколько вертикальных скольжения губ и языка, и, собравший все силы и жар тела, толчок выбрасывает его в хаос экстаза. Самый длинный, самый долгий, самый протяжный стон. Выдох. И закрыв глаза, он разноситься по всему миру.Обретя бледное подобие реальности через несколько мгновений, Масато приподнимается и повисает на спинке дивана, уткнувшись лицом в его мягкость. Рэн отрывает от него губы только тогда, когда убеждается, что плоть сполна насладилась его ласками и обретает расслабление. Но в нем все еще полыхает огонь страсти. Теперь он желает обладать им, таким неприступным, холодным, но все же, безумно притягательным телом.

- Я не знал, что ты можешь быть таким страстным, - шепчут губы.Руки пытаются снять с застывшего верхнюю часть облачения, лобзания обжигают шею, плечи, спину, пальцы мнут кожу на груди. На несколько секунд Рэн прижимается к нему всем телом, ласкает свое лицо о его волосы, целует затылок. Желание начинает пульсировать все сильнее. Он настолько возбужден, что, кажется, готов излиться с первого же удара. Сопряжение должно состояться! Он слишком неистово этого желает! Рэн ниже спускает брюки с покорного расслабленного тела. Пальцы находят вход в мир горячего блаженства…- Довольно, - вдруг заявляет Масато и, не глядя, пытается оттолкнуть золотоволосого.Тот проявляет настойчивость. Сейчас он уже не может отступить, его тело слишком распалено предвкушением.- Довольно! – восклицает объект его вожделения.Оборачивается. В глазах действительно скользит холод и решимость.- Вот значит как…? – Рэн отстраняется, по его губам скользит горькая усмешка.Масато снова прячет лицо в обивку дивана. Он чувствует, чтоРэн раздражен, и даже более того, просто зол, но он не нужен Масато сейчас, он должен осознать случившееся, смирить с этим свой разум и душу, а Рэн… он не даст всего этого сделать, он снова потянет его в буйство страсти, заставит забыть обо всем, кроме себя… Он и так стал сосредоточением всей его жизни, но именно сейчас хотелось, что бы он ушел…Дзигундзи встает, подхватывает саксофон и быстро покидает комнату. Оглушительно хлопает дверь.Его путь вел на крышу. Он пытался потушить разгоревшиеся в нем страсти, так холодно и неожиданно отвергнутые. Хотя, достаточно зная Масато, он этому не удивился, но злиться продолжал. Душу за него излил саксофон. Жгучую горечь упреков, боль разочарования, просьбу понять и принять – все это понесла музыка над темной почти уснувшей академией. Одевшись, Хидзирикава нашел в себе силы выйти в коридор, и снова скрывшись между двумя проемами, выслушать все, что страстного несла ему игра Рэна. Надрыв этой музыки греет его душу, теперь он начинает верить, что все это время был прав, улавливая это горькое томление. Рэн не пытался с ним поговорить, но мечтал быть понятым.- Прости, - беззвучно прошептали губы.